Карпы (народ)

Карпы (лат. Carpi, греч. Καρπιανοί, Καρποι) — этнос, проживавший в Дакии во II— VIII вв. к северу от нижнего Дуная и известный своими войнами с Римской империей.

История народа

Впервые карпы (карпиане, Καρπιανοί) упомянуты александрийским географом Птолемеем в середине II века как народ, проживающий «между певкинами и бастарнами». Во времена Птолемея это племя ещё не рассматривалось как значительное. Использование Птолемеем привязки к географическим координатам и объектам позволяет локализовать карпов к востоку от Карпат в бассейне реки Днестр на территории совр. восточной Румынии, Молдавии и западной Украины.

Карпы приобрели значение в III веке как одно из сильнейших и воинственных варварских племён за Дунаем. Во фрагменте писателя VI века Петра Магистра содержится рассказ о том, что в 230 году карпы просили у римского наместника Мезии дань подобно той, которую уже получали готы. В дани им было отказано, но устрашённые приготовлениями римских войск карпы не совершали набегов по крайней мере в течение нескольких лет после того.

По словам афинского историка Дексиппа, Скифская война началась при императоре Бальбине нападением карпов в 238 году на римскую провинцию Мезия, прилегающую к южному берегу Дуная в его нижнем течении. Вскоре почётный титул «Карпийского» (Carpicus) получили римские императоры Филипп и его сын в 245 и 247 годах. Зосима впрочем сообщает, что Филиппу не удалось разбить карпов, засевших в укреплённой крепости, и он был вынужден заключить с ними мир.

Иордан отозвался о карпах как «чрезвычайно опытных в войне людях, которые часто бывали враждебны римлянам». По словам Иордана около 248 года 3 тысячи карпов в составе готского войска приняли участие в набеге на Мезию. В 251 году в битве при Абритте (в совр. Болгарии) погиб император Деций. Хотя большинство источников называет готов в качестве противника римлян в этом сражении, писатель IV века Лактанций указал на карпов как на победителей Деция.

Походы карпов отмечены Зосимой при императорах Галле и Валериане в 250-х гг.

В 271 году император Аврелиан разбил карпов в провинции Европа (юго-восточная Фракия), удостоившись от сената титула «Карпийского». После поражения готов в Скифской войне карпы продолжали набеги на римские владения в конце III века. Полководец императора Диоклетианa цезарь Галерий в 290-х гг. совершенно разбил их, за что был двукратно провозглашён «великим победителем карпатов». В 297 году титула «Карпийского» удостоился император Диоклетиан, при котором карпы по словам Иордана были подчинены Риму.

Победа Римской империи над карпами при Диоклетиане, по-видимому, не была окончательной, так как в 319 году в одной из африканских надписей император Константин был титулован как «Gothicus maximus et Carpicus». Тем не менее, племя карпов исчезает из упоминаний историков при описании событий после Диоклетиана, хотя Аммиан Марцеллин при описании похода императора Валента в 367 году заметил о существовании на нижнем Дунае «селения карпов». По свидетельству Марцеллина, к северу от нижнего Дуная в эту эпоху господствовали только готы.

Этническая принадлежность

Большинство фактов свидетельствует в пользу того, что карпы — дакийское (фракийское) племя. Хотя они упоминаются в совместных набегах с германскими племенами, карпы согласно Птолемею проживали в восточном Прикарпатье до миграции германцев в тот регион. Зосима при описании событий середины III века в кн.1 называет карпов как Καρποι, но в рассказе о деяниях императора Феодосия в 380-е годы один раз употребил этноним карподаки (Καρποδάκαι).

Птолемей перечисляет ряд городов в регионе предположительного расселения карпов в бассейне Днестра, Прута и к северу от нижнего Дуная: Карсидава (Καρσίδαυα), Патридава (Πατρίδαυα), Петродава (Πετρόδαυα), Заргидава (Ζαργίδαυα), Тамасидава (Ταμασίδαυα), Пироборидава (Πιροβορίδαυα). Окончание на -дава сближает названия этих городов с названиями городов в соседней Дакии: Маркодава (Μαρκόδαυα), Зусидава (Ζουσίδαυα), Комидава (Κομίδαυα), Аргидава (Ἀργίδαυα), Рамидава (Ραμίδαυα) и др.

В пользу местного происхождения карпов свидетельствует упоминание Зосимой крепости карпов, в которой они отбивались от войск императора Филиппа.

Письменные источники не позволяют сделать однозначного вывода, а методы археологии пока не способны выделить памятники, принадлежащие именно карпам, среди смешанных культур той эпохи.

Карпы и Карпаты

Хотя позднеантичные авторы не связывали этноним карпы с названием Карпатских гор, фонетическая близость слов делает заманчивым проследить этимологию названия племени. Впервые упомянувший карпов географ Птолемей также впервые назвал Карпаты, хотя и поместил племя в некотором отдалении от одноимённых гор в силу искажённого представления об их протяжённости и топографии. Более ранний источник, Пейтингерова таблица, называл Восточные Карпаты Бастарнскими Альпами (Alpes Bastarnicae) по имени обитающих в тех краях бастарнов.

Историки и лингвисты затрудняются дать ответ на вопрос: племя названо по горам, или наоборот. По наиболее распространённой гипотезе название Карпаты стало производным от пра-и.е. *sker-/*ker- «горная каменистая местность, скалы». Из современных языков ближайший эквивалент содержится в армянском: «քարպատ» или «կարպատ» (qarpat, karpat), где «qar» это камень, а «pat» это стена, а также в албанском языке: karpë «гора, камень».

Отрывок, характеризующий Карпы (народ)

– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.