Эрик Карр

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Карр, Эрик»)
Перейти к: навигация, поиск
Эрик Карр
Eric Carr
Основная информация
Полное имя

Пол Чарльз Каравелло

Дата рождения

12 июля 1950(1950-07-12)

Дата смерти

24 ноября 1991(1991-11-24) (41 год)

Страна

США США

Профессии

барабанщик, певец

Певческий голос

Тенор

Инструменты

барабаны, бас-гитара

Жанры

хард-рок, глэм-метал, хеви-метал

Коллективы

Kiss

[www.ericcarr.com/ ccarr.com]

Эрик Карр (настоящее имя — Пол Чарльз Каравелло; 12 июля 1950 — 24 ноября 1991) — американский музыкант, ставший всемирно известным благодаря участию в группе Kiss. Каравелло был выбран новым барабанщиком Kiss, после того, как Питер Крисс покинул группу в 1980 году. Пол выбрал сценическое имя "Эрик Карр" и персонаж "Лис". Он оставался участником группы до смерти от рака сердца в ноябре 1991 года, в возрасте 41 года. Каравелло был художником и учился в Школе Искусства и Дизайна в Нью Йорке.





Ранняя жизнь

Карр родился и рос в Бруклине. «Это был типичный дом в стиле комедии Leave It to Beaver», вспоминал он в интервью в 1990 году. «Это было замечательно, я думаю, довольно нормально. Мой отец тяжело трудился, так что, к сожалению, я его практически не видел. Я понимаю это сейчас, но он работал круглосуточно, шесть дней в неделю… так что я… никогда не ходил на бейсбольный матч или что-то вроде того — никогда. Я проводил время в одиночестве. Я играл сам с огромным, огромным количеством игрушечних солдатиков. Я делал монстров, и солдаты сражались с монстрами». {Записанное интервью, 1990, фэнзин KISS Alliance}.

Каравелло рос в 60-х в Браунсвилле в восточной части Нью Йорка.

«Я ходил… в… Школу Искусств и Дизайна. Я пошел туда, чтобы быть мультипликатором. Они дают шанс попробовать себя во всех специальностях, пока ты не выберешь то, чего хочешь. После первых трех недель… я решил сменить специальность и быть фотографом, я не знаю почему. Как результат моих школьных лет, я, обычный школьник, прожил зря абсолютно каждый школьный день. Я не выполнял никакой работы, ничего не делал для будущей карьеры, убивал время и постоянно заводил пьянки в фотолаборатории со своими друзьями. Нас ни разу не словили, потому что через односторонее стекло мы видели когда идет учитель. Не то чтобы я напивался каждый день, понимаете. Половины рюмки водки было достаточно в те дни чтоб опьянеть. Мы не выпивали бутылки. Я много веселился с друзьями в школе, я не сохранил ни одного из них, но это действительно было хорошее время». {Записанное интервью, 1990, фэнзин KISS Alliance}.

Каравелло не выглядел как большая часть детей в основном из-за своей любви к The Beatles. «Я был одним из двух мальчиков в школе у кого были длинные волосы» — он говорил в том же интервью. Я мазал волосы гелем Dippity-Do, чтобы сделать их ровными. У меня была стрижка как у the Beatles, но у меня волосы кудрявые, так что я не мог сделать их ровными как у The Beatles. Так что я пропитывал свои волосы гелем Dippity-Do, брал нейлоновый чулок моей мамы, завязывал узел на одном конце и надевал на голову как преступник. Около двух лет я так спал каждую ночь. Самое чумовое в этом всем, это то, что мои родители позволяли мне это делать. Я мог ходить по дому, собираясь ложиться спать и все это было у меня на голове. И они себя вели как, ну, хорошо, ничего страшного. Я думаю об этом сейчас, и говорю, что они должно быть думали, что я спятил".

Его родителями были Альберт и Конни Каравелло. «Мои родители были действительно благосклонны, и они знали как сильно я люблю the Beatles. Им нравилось, что я играл музыку, я был действительно хорошим ребенком. Я не приносил никаких неприятностей. Они ни за что ко мне не придирались. Они действительно хорошие итальянские родители. Они действительно хорошие люди. Они тяжело трудились, я обязан им многим. Сейчас я стараюсь делать для них, что могу. Но тяжело вознаградить за жертву продолжительностью в жизнь. Они гордятся мной». {Записанное интервью, 1990, фэнзин KISS Alliance}.

Каравелло закончил школу в 1968 году. «Я не помню своего выпускного. Это было типично, понимаете. Я стоял там одетый в ту одежду с дурацкой шапочкой! 1960-е становились довольно неспокойными к '67, '68, когда происходили все беспорядки. Получилось так, что я жил там, где и происходили беспорядки. Мой квартал назывался Браунсвилль, Восточный Нью Йорк, когда я рос… черный квартал был как раз возле нашего. Моими соседями были старые итальянцы и старые евреи. Понемногу старые итальянцы и евреи начали переселяться в Лонг Айленд, понимаете, убирались. И черные люди переезжали все ближе и ближе. У меня никогда не было с кем-либо проблем, у меня были черные друзья, и я рос никогда не имея предрассудков».

"С того времени, я играл в нескольких группах из Top-40. Top-40 в те дни было все — фанк, баллады, рок, кантри и все остальное. Это было великое время для радио, на самом деле. {Записанное интервью, 1990, фэнзин KISS Alliance}.

Ранняя карьера

До присоединения к Kiss Каравелло играл с рядом групп в основном играющих кавер-версии известных песен. Первая группа "The Cellarmen" была создана им в 1965 году вместе с несколькими друзьями. Они начали играть в местных клубах в районах Бруклин и Квинс. Всего лишь небольшое количество записей было сделано и выпущено на лейбле "Jody", небольшой бруклинской звукозаписывающей студии. Затем Каравелло присоединился к группе "Things That Go Bump In The Night" и позже "Smack". Последняя в основном состояла из участников группы "The Cellarmen", которая распалась в 1968 году.

"Salt & Pepper" была следующей кавер-группой Каравелло, играющей музыку различных жанров. Он продолжал играть с этой группой девять лет. Группа пользовалась некоторым успехом, выступая на разогреве у признанных артистов, таких как Стиви Уандер и Нина Симон. Изменив название на "Creation" в 1973 году, группа играла теперь музыку диско.

«С '70 по '79 я был в одной группе, которая меняла состав несколько раз. Она называлась Salt N' Pepper, потому, что была на 50% черной и на 50% белой. Это была крутая группа, какая (замечательная) это была группа! Мы были отличной группой. Собственно, они были мне как семья на протяжении девяти лет». {Записанное интервью, 1990, фэнзин KISS Alliance}.

В 1974 году произошла трагедия, когда во время выступления на дискотеке вспыхнул пожар в клубе Gulliver's в Порт Честере, Нью Йорк, погубив десятки людей, в том числе клавишника и певца группы. Каравелло выбрался и спас одного человека. Было установлено, что в примыкающем здании вор совершил поджог, в надежде замести следы.

Годы спустя, он все ещё отчетливо помнит ту ужасную ночь. «Это был клуб под названием Gulliver's - двадцать четыре человека погибло. Среди погибших было два человека из моей группы. Я был одним из последних людей, которые выбрались. На сцену поднялась официантка и мы остановили песню. Она попросила нас объявить, что рядом по соседству пожар и все должны освободить здание. Все начали выбегать, и потом вдруг вентиляционная система на крыше начала втягивать дым из пожара. Так, что этот густой черный дым начал заполнять это помещение. Свет потух - и вот, это был ад кромешный». {Записанное интервью, 1990, фэнзин KISS Alliance}.

«Мне повезло, я был на верху лестницы ведущей из этого места. Мы были под землей, там была танцевальная площадка и там была сцена. У нас была солистка, девушка, одна из наших солистов. Я держал её за руку, потому что она паниковала и хотела вернуться в подвальный этаж. Она тоже могла бы умереть. Я вытащил её, мы были одними из последних людей, кто выбрался оттуда. Два участника моей группы погибли. Наш солист, парень по имени Джордж, и этот мальчуган Дэмиен, клавишник из Дир Парка, Лонг Айленд – ему было семнадцать. Это было ужасно. Мы были уничтожены. Неделю спустя в воскресенье утром я вместе с гитаристом был на телевидении на канале CBS – это была передача под названием Sunday. У меня была её запись, и она пропала. Жаль, что у меня нет этой пленки, потому, что все, что вы видите это та гигантская копна волос, с моими усами как у Джона Леннона и ленноновские очки. Вот как я выглядел тогда». (Фактически, кадр с этой внешностью можно увидеть на DVD Tale Of The Fox, предоставленный младшей сестрой Карра). {Tale of the Fox DVD.}

Некоторое время группа продолжала, иногда используя название "Bionic Boogie". «Все наше оборудование было потеряно», говорит Карр, "оно все поплавилось. Оно было как трехфутовая (1 метр) куча, и все. Наш агент провел a benefit для нас и они собрали около $5,000. В те дни этого было достаточно, чтобы приобрести новую аппаратуру. И мы продолжили. Мы продолжали до 1979 года. В конце концов мы решили остановиться. После девяти лет попыток достичь успеха, этого не происходило, так что мы распались... в, я не знаю, сентябре, октябре '79». (Интервью KISS Alliance 1990).

Альбом Unmasked (1980) не принес Kiss особого успеха, по сравнению с предыдущими альбомами. Группу покинул барабанщик Питер Крисс, почти не участвовавший в записи студийных альбомов с момента выхода Love Gun (1977). Kiss объявляет о прослушиваниях на место нового барабанщика группы.

Прослушивание в Kiss

Каравелло работал на своего отца как мастер по ремонту газовых печей в Бруклине. В это время он играл на ударных в группе Flasher. Однажды Пол Торено, в то время также участник группы Flasher, посоветовал Каравелло пройти прослушивание в Kiss. Послушавшись совета, Каравелло приобрёл альбом Unmasked, чтобы узнать, как связаться с руководством Kiss, и, подписав заявление (на день позже крайнего срока), он встретился с менеджером группы Биллом Окоином, посоветовавшим музыканту сбрить усы: «Напугаешь группу — ничего хорошего из этого не выйдет…».

Вместе с заявлением Каравелло принёс и аудиокассету с записанным на ней синглом Kiss «Shandi», но с вокалом не Пола Стэнли, а своим. «Это звучало великолепно!» — несколько лет спустя с иронией отмечал Эрик Карр в интервью трибьют-журналу группы.

В то время как Каравелло сидел и ждал своего прослушивания, он увидел, как три участника группы Kiss, Пол Стэнли, Джин Симмонс и Эйс Фрэйли заходят в комнату для прослушивания без грима. Он был одним из немногих людей не входивших в узкий круг друзей группы, семьи или партнеров по музыкальному бизнесу, кто видел их без грима. «Пола я узнал сразу же», рассказывал он в интервью фэнзину во время поездки на туровом автобусе в 1990 году, «Насчет других я не был уверен».

В списке прослушиваемых Пол Каравелло был последним и, уходя из студии, он попросил автографы у Пола Стэнли, Джина Симмонса и Эйса Фрэйли на листе со списком песен, которые он должен был играть с группой, на случай, если он больше никогда не встретится с ними. «Но я знал, что у меня получится» — сказал Эрик в интервью всё тому же журналу в 1990 году. Согласно Каравелло, его прослушивание в Kiss было снято на видеоплёнку. Он сразу же был уверенным, чувствовал, что песни, которые он должен был играть «...были легкими». Он знал аранжировки лучше, чем группа, выучив их по записанным версиям на альбомах Kiss. «Они были в туре и меняли разные детали». Его не впечатлила игра группы на прослушивании. «Они были ужасны!», подчеркивал он, «Я должен был им напоминать: «Нет, я пою в этом строе, ты поёшь в том». Это было великолепно! Тотчас же мы уже работали вместе. Я знаю, что это их впечатлило».

Значительным преимуществом Каравелло была его относительная неизвестность, для группы было важно сохранять некий мистицизм вокруг её участников. Пол Стэнли говорил: «Для нас это было действительно важно, что мы нашли кого-то, кто был неизвестным... Нам не нужен был кто-то, кто на прошлой неделе был в группе Рода Стюарта или в Rainbow». В пресс-релизе, анонсировавшем вступление Каравелло в Kiss, его возраст был указан на три года меньше настоящего, с целью сбить с толку искавших информацию о его личности.

Музыкальная карьера

Первой работой Эрика Карра с Kiss был концептуальный альбом Music from «The Elder», который отметил отъезд группы к мистическому руководству арт-рока. Одним из вкладов Эрика Карра в альбом была песня, «Under the Rose», в ней присутствовал хор стиля Григорианского хорала. Позже, у него также были кредиты со-автора в песнях, «All Hell's Breakin' Loose», «Under the Gun», и «No, No, No».

Первый клип с участием Эрика Карра в гриме Лисы был снят на песню «A World Without Heroes» в 1981 году.

Влияние и стиль

В начале своей карьеры Эрик Карр обожествлял Джона Бонэма из Led Zeppelin и Ринго Старра из The Beatles. Затем интерес сместился в сторону манеры игры Джинджера Бейкера из Cream. Вообще в музыке Каррбыл всеяден. Адам Митчелл, автор текстов, говорил о Карре как о знатоке фолка, R&B и других стилей.

Помимо барабанов, Эрик Карр также играл на гитаре, бас гитаре, и фортепиано и хорошо пел. Иногда на концертах Kiss он пел «Black Diamond». Его первый лид-вокал в студии — это классическая песня Kiss «Beth» (первоначально спетая Питером Криссом) была повторно записана для альбома Smashes, Thrashes & Hits. Последний концерт Эрика Карра с Kiss состоялся 9 ноября 1990 в Нью-Йорке, в Madison Square Garden.

Джин Симмонс, басист Kiss, заявил, что тяжелый барабанный стиль Эрика Карра выдвинул Kiss на уровень более тяжелой «металлической» группы, чем когда за барабанами был вдохновлённый джазом Питер Крисс.

Rockology

В 2000 году вышел первый соло-альбом Эрика Карра под названием Rockology. Альбом Rockology выпустил Ex-гитарист группы Kiss и друг Эрика Карра Брюс Кулик.

Unfinished Business

В 2011 году вышел второй соло-альбом Эрика Карра - Unfinished Business.

Смерть

После тура в поддержку альбома Hot in the Shade у него был диагностирован неожиданно серьёзный и чрезвычайно редкий тип рака — рак сердца. При активном лечении рак был приостановлен, и здоровье Эрика начало улучшаться. Однако ненадолго. Впоследствии у него развилась аневризма, и он был срочно отправлен в больницу. Он пережил этот эпизод, но это был только вопрос времени: прежде чем произошло кровоизлияние в мозг, вызванное раковыми клетками. Эрик Карр умер 24 ноября 1991 года в возрасте 41 года (по совпадению в тот же день умер и вокалист Queen Фредди Меркьюри).

Эрик Карр был похоронен в Сидэре Хилле Симетери в Городе Ньюберге, Нью-Йорке. На его могиле не написали его настоящего имени, на ней написано «Эрик Карр».

Последняя запись

Последняя запись Эрика Карра с группой Kiss была для песни «God Gave Rock 'N Roll To You II» на которой звучит его бэк-вокал. Уже при записи песни у него были сильные проблемы со здоровьем, и поэтому он не мог играть на барабанах. Для записи был приглашён сессионный барабанщик Эрик Сингер (который ранее играл в группе Пола Стэнли во время его сольного тура по Америке и Канаде в 1989 году, а после смерти Эрика Карра стал барабанщиком группы Kiss), хотя Эрик Карр даже появился в клипе на песню «God Gave Rock 'N Roll To You II».

Дань

Как дань, альбом Revenge выпуска 1992 года группы Kiss показал то, что, как говорят, является единственным соло на барабанах, когда-либо записанным с группой, названное «Carr Jam 1981», запись сделана для альбома Music from «The Elder» (партия Эйса Фрэйли была сверхдублирована Брюсом Куликом). Альбом Revenge, был также посвящён Эрику Карру.

Эрик Карр был введён в Rock Walk Hall of Fame в Guitar Center в Голливуде, Калифорния. Эйс Фрэйли также посвятил своё соло из альбома Anomaly выпуска 2009 года Эрику Карру.

Дискография

Прочее

Напишите отзыв о статье "Эрик Карр"

Отрывок, характеризующий Эрик Карр

– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.