Карта Мао Куня

«Карта Мао Куня» (англ. the Mao Kun Map, кит. 茅坤图) — принятое среди западных историков название единственной дошедшей до наших дней китайской карты Минской эпохи, показывавшей морские пути, использовавшиеся во времена плаваний Чжэн Хэ (1401—1433). В Китае часто именуется просто «навигационная карта Чжэн Хэ» (郑和航海图).

Происхождение и название карты

Время создания карты Мао Куня точно неизвестно. Она дошла до современных исследователей благодаря тому, что была включена в энциклопедию «Убэй чжи» («Записки об оружии и [военном] снаряжении»), составленную в 1620-х годах, то есть почти два века спустя после завершения плаваний Чжэн Хэ. Первоначально карта представляла собой свиток длиной 560 см и шириной 20,5 см, но для вшивания в книгу она была разделена на 40 листов. Она содержится в последнем, 240-м цзюане энциклопедии.

В некоторых публикациях эту навигационную карту называли просто «карта из 'Убэй чжи'» (англ. the Wu pei chi map), но так как в «Убэй чжи» имеются и другие карты, за этой картой закрепилось название, связывающее её с именем Мао Куня (1512—1601), чей внук Мао Юаньи (кит. 茅元仪) (1594 — ок. 1641) составил энциклопедию «Убэй чжи». Высокообразованный человек разносторонних интересов и известный библиофил, Мао Кунь в молодости занимал ряд важных гражданских и военных постов по всему Китаю. После вынужденного ухода в отставку и возвращения на родину в Чжэцзян Мао Кунь консультировал по военным вопросам своего друга Ху Цзунсяня, занятого борьбой с пиратами. Историки полагают, что именно Мао Кунь понял ценность этой карты и написал предисловие к ней, также включённое в «Убэй чжи».

Историки согласны с тем что, как указывает и предисловие к карте, она несомненно основывается на данных, собранных во время плаваний Чжэн Хэ (1401—1433). Её существование показывает, что несмотря на уничтожение большинства архивных документов, относящихся к этим плаваниям, ещё в XV в., определенное количество документальной информации о плаваниях эры Юнлэ продолжало сохраняться среди минских военных специалистов.

По мнению исследователя плаваний Чжэн Хэ Дж. В. Г. Миллса, карты такого типа могли изготовляться в значительном количестве, для снабжения всех судов флота Чжэн Хэ. Миллс высказывал предположение, что попавшая в «Убэй чжи» карта обладает чертами незавершенного чернового экземпляра с разного рода ошибками, который не был использован по назначению, и потому смог сохраниться после прекращения плаваний и уничтожения большинства относящяйся к ним документации в официальных архивах.

Содержание карты

Карта показывает маршруты плаваний от Нанкина вниз по Янцзы; вдоль китайских берегов и далее через Южно-Китайское море в Юго-восточную Азию (Ява, Суматра); и от Суматры по Индийскому океану до Персидского залива (Хормуз) и западного берега Aфрики. Рядом с маршрутами дается связанная с ними навигационная информация: курс, которого надо придерживаться, в терминах китайского компаса с 24-мя румбами; ожидаемое время пути; положение звёзд — то есть аналог определения широты.

Наподобие древнеримских путевых карт, таких как знаменитая Пейтингерова таблица, карта Мао Куня не имеет точного масштаба, и не пытается показать точные очертания континентов и островов.

Пеллио (1933) считал, что карта была составлена в эпоху плаваний Чжэн Хэ на основе арабского прототипа. Миллс не отрицал арабского влияния, но считал его степень более ограниченным.

• Пособие для навигации по звёздам на карте Мао Куня
• Mao Kun Map - stellar diagram 1 - P1100089.JPG

  1. Плавание из Индии (Девгар, Devgarh, 丁得把昔) в Хормуз

• Mao Kun Map - stellar diagram 2 - P1100090.JPG

  2. Возвращение с Цейлона на Суматру

• Mao Kun Map - stellar diagram 3 - P1100092.JPG

  3. Плавание с северной Суматры (Poulo Rondo - 龙涎屿) на Цейлон

• Mao Kun Map - stellar diagram 4 - P1100093.JPG

  4. Возвращение из Хормуза на Цейлон

Интерпретация географических названий

По подсчётам Миллса, на карте Мао Куня можно найти 499 географических названий, подавляющее большинство которых можно довольно уверенно интерпретировать, сравнивая их, например, с топонимами из арабских и португальских источников. Многие названия, присутствующие на карте встречаются (иногда, в других версиях написания) в дошедших до нас мемуарах участников плаваний Чжэн Хэ (Ма Хуань, Фэй Синь, Гун Чжэн), а некоторые — и в официальных историях периода («Мин шилу», «История Мин»).

В некоторых случаях, однако, полной определенности не существует, и исследователями карты высказывалось несколько предположений о том, чему соответствует то или иное название. Так, естественно думать, что находящийся в самом дальнем от Китая углу карты город 麻林地 (Малиньди) — это важный порт Малинди (в современной Кении), что сопоставимо и с упоминанием «страны Малинь» в «Истории Мин». Однако Малиньди на карте Мао Куня находится к югу от города 慢八撒 «Маньбаса» (Момбаса), тогда как в реальности Момбаса южнее Малинди. Соответственно, существует версия, по которой 麻林地 (Малиньди = «земля Малинь») на карте на самом деле не Малинди, а значительно более южный порт Килва-Кисивани (в современной Танзании); по этой версии 麻林 (Малинь) есть китайское название для правившей в Килве династии Махдали.). Миллс также считал, что «Маньбаса» — это Момбаса, а находящийся дальше к югу 葛荅幹 «Гэдагань» — это остров Китангонья (на севере современного Мозамбика); а поскольку «Малиньди» на карте находится южнее этого «Гэдагань», это возможно остров Мозамбик, также бывший в XV в. важным торговым центром.

См. также

• Каннидо — корейская карта мира, 1402 г., дающая представление о географических познаниях в Восточной Азии перед плаваниями Чжэн Хэ
• Карта Фра Мауро — европейская карта мира 1450-х гг.; показывает большинство африканских и аравийских портов, имеющихся на карте Мао Куня
• Куньюй Ваньго Цюаньту (1602 г.) — первая китайская карта мира европейского типа, созданная с помощью Маттео Риччи. Интересно сравнение терминологии двух карт.

Литература

• Ma Huan Ma, Feng Chengjun, J.V.G. (John Vivian Gottlieb) Mills. [books.google.com/books?id=DjQ9AAAAIAAJ Ying yai shêng lan chiao chu: The Overall Survey of the Ocean's Shores (1433)]. — Hakluyt Society, 1970. — ISBN 0521010322.
• Pelliot, Paul (1933), "[www.jstor.org/stable/4527050 Les grands voyages maritimes chinois au début du XVe siècle]", T'oung Pao, Second Series Т. 30 (3/5): pp. 237-452, <www.jstor.org/stable/4527050> 

Отрывок, характеризующий Карта Мао Куня

Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.