Каса де Нариньо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Президентский дворец
Каса де Нариньо
Casa de Nariño
Страна Колумбия
Город Кундимарка, Богота
Архитектурный стиль неоклассицизм
Автор проекта Гастон Леларж, Джулиан Ломбана
Строительство 9 апреля 190620 июля 1908 годы

«Каса де Нариньо» (исп. Casa de Nariño — «Дом Нариньо») является официальной резиденцией президента Колумбии. Находится в столице Колумбии, Боготе. Дворец назван в честь Антонио Нариньо в 1908 году, так как здание было построено на месте дома, где он родился. Дизайн интерьера выполнен архитекторами Гастоном Леларжем (французского происхождения, ученик Шарля Гарнье) и Хулианом Ломбаной.

В 1980 году в здание были внесены дополнения. Во дворце находятся произведения искусства и антикварная мебель. В саду есть обсерватория, построенная монахом-архитектором Фраем Доминго де Петресем в 1802-03 годах.

Президентский дворец расположен на Седьмой улице (Calle Séptima) между Седьмой (Carrera Séptima) и Восьмой (Carrera Octavo) дорогами, в историческом районе Ла Канделария. Южная сторона дворца обращена к церкви Сан-Агустина и зданию Министерства финансов, и статуе Антонио Хосе де Сукре.

На восточной стороне находится Республиканский дом, бывший Imperial Hotel, площадь Аякучо и Президентское Административное здание. На западной стороне Восьмой улицы (Carrera Octavo) расположен монастырь Сан-Агустин и здание вице-президента, оба они были построены на тех местах, где стоял дом Камило Торреса и Управление Ботанической экспедиции. На северной стороне оружейная площадь, статуя Антонио Нариньо, Патио-де-Рафаэль Нуньес и Национальный Капитолий, построенный между 1847 и 1926 годами.



История

Дом, в середине улицы Каррера, был куплен Висенте Нариньо в 1754 году за 5 200 patacones. Там, он жил со своей женой, Кэтрин, и детьми в течение 30 лет, пока Висенте не умер. В 1778 году его жена и дети получили дом в наследство. 9 апреля 1765 года родился третий из восьми детей в семье Нариньо, Антонио Нариньо у Альварес, колумбийский национальный герой Независимости и переводчик Всеобщей декларации прав человека с французского языка на английский. После семьи Нариньо дом много раз перепродавался. Первый президентский дворец, где Симон Боливар провозгласил независимость Колумбии, был расположен в западной стороне площади Боливар в Боготе. 16 ноября 1827 года произошло одно из самых сильных землетрясений в истории города и дворец был частично разрушен. Симон Боливар указал купить дворец Сан-Карлос у Хуана Мануэля Аррублы, чтобы сделать там президентский дворец. 23 октября 1885 года президент Рафаэль Нуньес законом № 85 приказал купить дом, где родился Антонио Нариньо для того, чтобы превратить его в президентский дворец из-за своей красоты, исторической ценности и близости к Национальному Капитолию.

Когда в 1885 году закончилась гражданская война, дом, где родился Нариньо, стал официальной резиденцией президента Колумбии до 1892 года. Впоследствии президентская резиденция была перенесена снова во дворец Сан-Карлос, использовавшийся как штаб-квартира военного министерства, Национального архива и факультета Национального университета математики. 9 апреля 1906 года генерал Рафаэль Рейес нанял французского архитектора Гастона Леларжа и колумбийского Джулиана Ломбану для сноса и реконструкции дома. Архитекторы увеличили здания до двух этажей, разработали просторные залы и украсили фасад резным камнем швейцарского скульптора Луиджи Рамелли. 20 июля 1908 года здание было официально открыто в качестве президентского дворца. Во время правления Эдуардо Сантоса был построен третий этаж и терраса на крыше с вертолётной площадкой. Аппарат Правительства оставался в президентском дворце до 1954 года, когда Густаво Рохас Пинилья переместил его во дворец Сан-Карлос.

В 1972 году был предложен план реконструкции и расширения дворца, окончательно эти изменения были сделаны во время президентства Альфонсо Лопеса Микельсена, между 1974 и 1978 годами. Фасад был сохранён в прежнем виде, переделаны были сады, Национальная обсерватория, оружейная площадь, портик и западное крыло. Дворец стал полностью изолированным от других зданий. Реставрационные работы проводились по проекту архитектора Фернандо Алсины, аудитора Министерства общественных работ. Были снесены дома Ботанической экспедиции, администрации почты и дом Камило Торреса. Общая стоимость работ встала в 250 млн колумбийских песо. Большое количество зданий рядом с «Каса де Нариньо» были объявлены национальными памятниками Колумбии, в том числе астрономическая обсерватория, Национальный Капитолий, дворец Эчеверри, Церковь Сан-Агустина с обителями, церковь Санта-Клара, колледж Сан-Бартоломе, площадь Боливара и исторический центр Ла Канделария. Перемещение офиса президента обратно в «Каса де Нариньо» заняло около десяти месяцев. В 1980 году дворец был открыт заново во время правления Хулио Сесара Турбая. 1 апреля 1979 года Центральный банк запустил первую серию банкнот в 1000 песо, изображающих президентский дворец. 11 декабря 1979 года первая трансляция цветного телевидения в Колумбии ознаменовалась показом нового фасада дворца. 7 августа 2002 года во время инаугурации Альваро Урибе Велеса самодельная ракета врезалась в карниз западного фасада, трое солдат получили ранения, 13 человек были убиты в результате террористических атак по всему городу. 9 марта 2007 года была украдена картина «El Cóndor», 1971 года, работы Алехандро Обрегона, украшавшая кабинет совета министров. Через несколько часов выяснилось, что телохранитель президента украл картину и что она хранится в доме по соседству.

Архитектура

На северной стороне дворца, на оружейной площади, с воинскими почестями встречают иностранных гостей. На северной стороне этой площади две скульптуры: реплики из доколумбовой каменной антропоморфной скульптуры под названием «Бог Смерти» (El dios de la muerte), а также, скульптура Эдгара Негрета, 1979 года под названием «Линчеватели» («Vigilantes»), состоящая из 10 красных изогнутых алюминиевых пластин и посвященная любви и чувствам. На западной стороне площади находятся фонтан и флагшток.

Национальная обсерватория является старейшей в Америке, именно там лидеры движения за независимость планировали заговор 20 июля, первый шаг к колумбийской независимости. В настоящее время обсерватория является частью национального университета.

На оружейной площади каждый день происходит традиционная смена караула дворцовой стражи — 37-го пехотного батальона (Президентская гвардия). В передней части оружейной площади стоит статуя Антонио Нариньо, французского скульптора Анри Гребера Леона, сделанная в 1910 году и открытая 19 июля 1980 года.

На первом этаже находится Зал флагов, в котором флаги Вооруженных Сил Колумбии расположены следующим образом: флаги ВВС, ВМС, полиции и центрального командования. В передней части — флаги Картахены, Кундинамарки, Испании, созданной Франсиско де Мирандой для Соединенных провинций Новой Гранады и флаг 20 июля (флаг Боготы).

Следующий зал служит приемной для посетителей. В нём находится большая картина, изображающая Иисуса, работы Грегорио Васкеса де Арсе у Себальоса.

Ещё одной интересной частью дворца является Салон Людовика XV или салон Карлоса Ольгина, названный живописи бывшего президента Карлоса Ольгина. Здесь также находится живописные полотна президента Рафаэля Рейеса. Мебель в комнате в стиле Людовика XV, люстра на потолке сделана из муранского стекла с инкрустациями из бронзы.

Дальше находится двор с фонтаном и скульптурами. За двором есть галерея, в которой есть портреты последних 25 президентов, и первого — Симона Боливара. Каждый первый портрет удаляется после вступления нового президента в должность. Внизу есть конференц-зал. На первом находится скульптура римского бога, сделанная во II веке, подаренная правительством Италии в 1956 году. В передней части входа — лестница Почета, ведущая на второй этаж с двумя небольшими скульптурами воинов. Лестница является частью оригинальной конструкции дворца.

На втором этаже есть прихожая с картиной Тито Саласа, изображающей произнесение Боливаром речи. Тут стоит немецкое фортепиано, принадлежавшее Мануэле Саенс, два мраморных бюста Симона Боливара и Франсиско де Паула Сантандера, работы Пьетро Тенерани. В передней части лестницы — гостиная Амарилло, в которой иностранные послы вручают верительные грамоты президенту. Гостиная сделана из бамбука и украшена Луиджи Рамелли. В Гобеленной комнате есть несколько гобеленов, сделанных во Франции.

На северной стороне располагается кабинет министров. В гостиной проходят инаугурации государственных служащих и приемы знаменитых людей. Кабинет президента украшен портретами Симона Боливара, Франсиско де Паула Сантандера и Антонио Нариньо.

Основная столовая известна как синий зал. Он украшен ландшафтами разных регионов Колумбии, написанными Антонио Баррерой и вазами, подаренными правительством Китая. За этой комнате, находится Колониальный зал, украшенный портретом испанского вице-короля Себастьяна де Эславы. Часовня этой комнаты был построена по приказу Лоренсита Вильегаса и она была использована папой Иоанном Павлом II во время его визита в Колумбию в 1986 году.

Зал Боливара предназначен для встреч и торжественных мероприятий. Оформлен в стиле ампир, с выпуклыми зеркалами и часами XIX века, работающими до сих пор.

Дворец охраняется подразделением армии Колумбии, 37-м пехотным батальоном, также известным как батальон президентской гвардии, созданным указом президента Мигель Абадиа Мендеса 7 сентября 1927 года. Его предшественником является так называемый Почетный караул Симона Боливара, созданный в 1814 году по его приказу. Батальон является частью 5-й дивизии армии (13-я пехотная бригада), и состоит из 1400 человек. Он также имеет свой собственный военный оркестр. Их девиз: «В защиту чести до смерти» — «En Defensa del Honor Hasta la Muerte».

Напишите отзыв о статье "Каса де Нариньо"

Ссылки

  • [www.presidencia.gov.co/ Официальный сайт президента]

Отрывок, характеризующий Каса де Нариньо

– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.