Кассиан (Безобразов)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Кассиан и фамилией Безобразов.

Епископ Кассиан<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Катанский, викарий Западноевропейского экзархата русских приходов
28 июля 1947 года — 4 февраля 1965 года
Церковь:	Константинопольская православная церковь
Преемник:	Иаков (Пилилис)
Образование:	Санкт-Петербургский университет
Учёная степень:	доктор богословия
Имя при рождении:	Сергей Сергеевич Безобразов
Рождение:	29 февраля (12 марта) 1892(1892-03-12) Санкт-Петербург
Смерть:	4 февраля 1965(1965-02-04) (72 года) Париж
Принятие священного сана:	23 июня 1932 года
Принятие монашества:	21июня 1932 года
Епископская хиротония:	29 июля 1947 года

Епи́скоп Кассиа́н (в миру Серге́й Серге́евич Безобра́зов; 29 февраля (12 марта) 1892, Санкт-Петербург — 4 февраля 1965, Париж) — епископ Константинопольской православной церкви, епископ Катанский, викарий Западноевропейского экзархата русских приходов. Богослов, экзегет, переводчик Нового Завета.

Семья, образование, учёные степени

Отец — Сергей Васильевич Безобразов (1857—1936), действительный статский советник (1902), тайный советник (1910). Учился на юридическом факультете Петербургского университета. Начал службу в МВД, во Временной комиссии по крестьянским делам Царства Польского. Старший помощник делопроизводителя (1884) и делопроизводитель (1890) Земского отдела МВД. В 1894 перешел в Государственную канцелярию на должность старшего делопроизводителя отделения законов, помощник статс-секретаря Государственного совета сначала по отделению законов (1896), затем — по отделению промышленности, наук и торговли (1902). Исправляющий должность статс-секретаря и статс-секретарь, управляющий отделением Свода законов (1907). Сенатор (1916—1917). Писатель. С конца семидесятых годов поместил ряд статей и рассказов в журналах «Семейные Вечера», «Детское Чтение», «Детский Отдых», «Природа и Охота», «Охотничья Газета», «Охотник», «Оружейный Сборник». С 1894 сотрудничал в «Журнале Министерства Юстиции». Мать — Вера Антоновна, урождённая Арцимович.

В 1910 году окончил с золотой медалью 1-ю Санкт-Петербургскую гимназию. В 1914 год окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета по историческому отделению, при котором был оставлен по кафедре истории церкви для подготовки к профессорскому званию. Значительное влияние на него в этот период оказал Антон Карташёв, вместе с которым он работал в Публичной библиотеке.

С осени 1914 года состоял на службе в отделении Богословия Императорской Публичной Библиотеки, где дослужился до должности старшего помощника библиотекаря.

В 1917 году сдал экзамен на степень магистра.

С 21 октября 1917 года — приват-доцент по кафедре истории церкви историко-филологического факультета Петроградского университета.

С 1918 года преподавал на кафедре истории церкви и религии Высших (Бестужевских) женских курсов.

В 1920—1921 годы — профессор по кафедре истории религии Туркестанского государственного университета в Ташкенте.

В августе 1921 года возвратился в Петроград, но был лишён права преподавать в Петроградском университете (одновременно с профессорами Бенешевичем, Глубоковским, Лосским и др.) и читал лекции в Петроградском Богословском институте, созданном вместо закрытой Петроградской духовной академии.

В 1922 году нелегально покинул Россию и поселился в Белграде.

В 1923—1924 годы преподавал в Русско-сербской гимназии в Белграде. Участвовал в деятельности Белградского кружка преподобного Серафима и Братства святой Софии.

С 1923 года активно работает в Русском студенческом христианском движении, участвовал в её съездах в Пшерове и Хопове (Чехословакия).

В 1924 году посвящён в чтецы митрополитом Антонием (Храповицким).

В 1925 году переехал в Париж, получив от митрополита Евлогия приглашение занять в созданном тогда же Свято-Сергиевском Богословском институте кафедру Священного Писания Нового Завета.

В 1925—1939 годы — доцент Свято-Сергиевского богословского института, также преподавал греческий язык.

В 1927 году сделал вступительный доклад на первом Англо-православном съезде.

21 июня 1932 году был пострижен в монашество в русском Афонском Свято-Пантелеймоновском монастыре с именем Кассиан. С 23 июня 1932 года — иеродиакон. С 26 июня — иеромонах.

В 1933 году вновь участвует во встрече православных и протестантских богословов в Нови-Саде.

7 января 1934 года возведён в сан игумена.

Летом 1934 года читает лекции о Православии студентам-богословам разных христианских исповеданий на Женевском экуменическом семинаре.

7 января 1936 года возведён в сан архимандрита.

Летом 1937 года принимал участие в мировой конференции «Вера и церковное устройство» в Эдинбурге.

Летом 1939 года принимал участие в конференции христианской молодёжи в Амстердаме, где выступал в качестве лектора.

В августе 1939 года предпринял паломничество на Афон, где вынужден был задержаться из-за начавшейся войны. Годы войны провёл в русском монастыре святого Пантелеимона в числе его монашеского братства. Здесь он работал над своей докторской диссертацией.

В 1946 году, не выходя из братства монастыря вернулся в Париж; до защиты диссертации в 1947 году он вновь — доцент Свято-Сергиевского Богословского института в Париже по кафедре Священного Писания Нового Завета.

29 июня 1947 года защитил докторскую диссертацию по теме «Водою и кровию и духом: Толкование на Евангелие от Иоанна», став профессором. Почётный доктор богословия Фессалоникийского университета (Греция).

В 1946—1948 годы — член епархиального совета Русского экзархата Константинопольского патриархата.

28 июля 1947 года рукоположён в титулярного епископа Катанского, викария экзарха Константинопольского Патриарха в Западной Европе митрополита Владимира (Тихоницкого). Хиротонию в Париже совершили митрополит Владимир (Тихоницкий) и епископ Сергиевский Никон (де Греве).

С 1947 года — ректор Свято-Сергиевского Богословского института в Париже.

В 1950-е годы по вызову Патриарха Афинагора ездит в Константинополь.

В июне 1954 года делегация Православного Богословского Института в составе его Ректора Епископа Кассиана, проф. А. В. Карташева и Л. А. Зандера и студентов Г. Р. Вагнера и Ю. Б. Сидоренко посетила, по приглашению Константинопольского Патриарха, Богословскую Школу на острове Халки. Делегация пробыла там около трех недель, познакомилась со строем Школы, посетила достопримечательности Константинополя. Епископ Кассиан прочёл серию лекций студентам Богословской школы на острове Халки.

В 1951—1964 годы был председателем комиссии Библейского общества по пересмотру русского перевода Нового Завета. Редактор нового перевода на русский язык Нового Завета, опубликованного во Франции, Великобритании, США, России.

Участвовал в деятельности англиканско-православного Содружества святого Албания и преподобного Сергия Радонежского и экуменического движения. Являлся наблюдателем на II Ватиканском соборе.

Скончался 4 февраля 1965 года в Париже. Похоронен в склепе церкви Успения Божией Матери на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.

Научная деятельность

Прекрасный знаток древних языков, епископ Кассиан посвятил всю свою жизнь изучению Нового Завета. По его мнению,

исходная точка православного толкования Слова Божия есть нераздельность и неразлучность Божьего и человеческого в Божественном Откровении. Это общее положение отвечает тому месту, которое Священному Писанию принадлежит в Церкви и которое обязывает нас толковать Священное Писание в свете Священного Предания. Метаисторическое толкование книги Бытия вытекает из тех общих предпосылок толкования Священного Писания, которые составляют содержание Священного Предания. Область метаистории лежит на грани временного и вечного.

Характеристики деятельности и научных взглядов

Митрополит Евлогий (Георгиевский) так характеризовал его преподавательскую деятельность:

О.Кассиан (С. С. Безобразов), серьёзный и глубокий профессор, пользующийся большой популярностью среди студентов. Человек прекрасного сердца, сильного и глубокого религиозного чувства, он живёт интересами студентов, входит в их нужды, умеет их объединить, дать почувствовать теплоту братского общения. По пятницам к о. Кассиану собирались студенты для дружественной беседы за чаем. О.Кассиан их верный друг, помощник и заступник.

По словам священника Франсуа Руло,

в своей работе преосвященный Кассиан придерживался так называемой «внутренней критики», иначе говоря — изучал новозаветную историю и богословие непосредственно в (и через) Новый Завет. Конечно, он полагал, что изучение исторических условий способно уточнить и даже внести ценные дополнения, но для верующего все это весьма незначительно в сравнении с самим текстом. Можно было бы сказать, что епископ-экзегет придерживается прежде всего и превыше всего речения Блеза Паскаля: «Только Бог способен хорошо говорить о Боге».

Протоиерей Николай Озолин, который был его учеником, так отозвался о нём:

Он принадлежал к поколению людей, каких теперь больше нет, потому что просто такое образование, которое они получили (помимо их личных талантов!), негде больше получать. Владыка Кассиан знал около десяти иностранных языков. И на моей памяти выучил испанский просто так, «ради спорта».

Труды

• [www.odinblago.ru/path/1/9_1/ Русский православный богословский институт в Париже.] // Путь. — 1925. — № 1. — С. 128—133
• [www.odinblago.ru/path/13/1/ Принципы православного изучения Св. Писания.] // Путь. — 1928. — № 13. — С. 3-18
• [www.odinblago.ru/pm_1/1 Евангелисты как историки.] // Православная мысль. — 1928. — № 1. — C. 7-30
• [www.odinblago.ru/pm_1/9 Новый Завет (рецензия).] // Православная мысль. — 1928. — № 1. — C. 215—218
• [www.odinblago.ru/path/16/1/ Воскрешение Лазаря и Воскресение Христово.] // Путь. — 1929. — № 16. — С. 3-18
• [www.odinblago.ru/path/19/6/ Восточно-Западная научно-богословская конференция в Новом Саду.] // Путь. — 1929. — № 19. — С. 93-103
• Евангелие от Матфея и Марка. Париж, 1931 (новый перевод).
• Евангелие от Луки. Париж, 1932 (новый перевод).
• Евангелие от Иоанна. Париж, 1932 (новый перевод).
• [www.odinblago.ru/path/42/7 Иисус Неизвестный.] // Путь. — 1934. — № 42. — С. 80-87
• [www.odinblago.ru/path/48/7 Иеромонах Лев Жиллэ: «Иисус Назарянин».] // Путь. — 1935. — № 48. — С. 73-77
• [www.odinblago.ru/path/55/1 Новый завет в наше время. (История и богословие).] // Путь. — 1938. — № 55. — С. 3-23
• La Pentecote Johannique. — Valence, 1939.
• Царство кесаря пред судом Нового Завета: Актовая речь, читанная в открытом заседании совета Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже, 22 (9) февраля 1948 г. Париж: Возрождение. 1949. (2-е издание — М., 2001).
• [www.krotov.info/history/01/kern/bezo_0.html Христос и первое христианское поколение. Париж, 1950. (Новые издания — М., 2001; М., 2003)]
• La priere des heures. — Paris, 1962.
• [www.krotov.info/history/01/kern/bezo_8.html Водою и кровию и духом: Толкование на Евангелие от Иоанна. — Медон, 1996. (2-е издание, репринтное — Медон; М., 2001)]
• Лекции по Новому Завету: Евангелие от Марка. Париж; Киев:, 2003.
• Лекции по Новому Завету: Евангелие от Матфея. Париж; Киев, 2003.
• Лекции по Новому Завету: Евангелие от Иоанна. М.; Париж, 2006.

Литература

• Нивьер, Антуан. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920—1995: Биографический справочник. М.-Париж, 2007. С. 250—252.
• Кассиан (Безобразов). Памяти епископа Кассиана // Христос и первое христианское поколение. — 4-е. — М.: Русский путь, 2001. — С. 545—555. — 560 с. — ISBN 5—85887—057—0.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_2153 Кассиан (Безобразов)] на сайте «Русское православие»
• [zarubezhje.narod.ru/kl/k_007.htm Епископ Кассиан (Безобразов Сергей Сергеевич) (1892—1965)]
• Кривоноженко А. Ф., Ростовцев Е. А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/16.html Безобразов (Епископ Кассиан) Сергей Сергеевич // Сетевой биографический словарь историков Санкт-Петербургского университета XVIII—XX вв.]

Отрывок, характеризующий Кассиан (Безобразов)

«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.