Катакомбная церковь

Катако́мбная це́рковь (Катакомбники) — собирательное именование тех представителей российского православного духовенства, мирян, общин, монастырей, братств и т. д., которые начиная с 1920-х в силу различных причин перешли на нелегальное положение. В узком смысле под понятием «катакомбная церковь» понимают не просто нелегальные общины, а общины, отвергшие после 1927 года подчинение Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому), и находившиеся на антисоветских позициях. В таком значении (с положительной коннотацией) этот термин был популяризирован Русской зарубежной церковью сперва в русском зарубежье, а потом и в СССР путём отправки туда нелегальной литературы (вплоть до 1970-х годов словосочетание «Катакомбная церковь» не было широко распространено в движении). В качестве синонима «катакомбной церкви» в этом значении используется и термин Истинно-Православная Церковь (ИПЦ), но как отмечает историк Михаил Шкаровский: «катакомбность Церкви не обязательно означает её непримиримость. Этот термин охватывает всякую неофициальную и поэтому не контролируемую государством церковную деятельность».

Организационно «катакомбные» общины как правило не были связаны (организации существовали лишь на бумаге, в делах НКВД). Поэтому говорить об общей идеологии движения трудно. В подполье находились как общины, вполне лояльно относившиеся к Московскому Патриархату, но не имевшие возможности зарегистрироваться и собираться легально, так и те, кто считал, что пришла власть антихристова, по духу, и с официальной церковью не может быть никакого контакта. Несмотря на отсутствие общей идеологии и какой-либо организации, подполье существовало — как социальная сеть, религиозная общность и характерная субкультура.

Кроме того, в «катакомбах» пребывали и неправославные движения: фёдоровцы, иоанниты, протестанты, а с 1946 года — и украинские униаты.

История

Первые тайные православные общины появились в советской республике уже вскоре после Октябрьской революции — в 1918 году, вслед за выходом январского воззвания Патриарха Тихона, предававшего анафеме гонителей Церкви. Ярко проявившее себя в годы гражданской войны крестьянское повстанчество в России возникло во многом на религиозной почве.

Возникновение обновленчества как господствующего течения весной 1922 года стало основной причиной появления тайных церквей, где службы проходили нелегально, уже в значительной части районов страны. Ушли в «катакомбы» также выступавшие против изъятия церковных ценностей и «ревнители» Православия, вошедшие в конфликт с Патриархом Тихоном и митрополитом Петроградским Вениамином (Казанским), которые соглашались на заключение компромиссов с безбожной властью.

Практическим создателем сети нелегальных приходов и монастырей выступила влиятельная даниловская группа архиереев, возглавляемая архиепископом Волоколамским Феодором (Поздеевским). С даниловцами был связан и сыгравший чрезвычайно важную роль в создании катакомбной церкви архиепископ Уфимский Андрей (Ухтомский), который совершил в 1920-е годы хиротонии (вместе с другими архиереями) более 10 тайных епископов (впрочем, многие из андреевских епископов затем признали митрополита Сергия).

Принято считать, что катакомбное движение после 1927 года возглавили митрополиты Иосиф (Петровых) и Кирилл (Смирнов), архиепископы Феодор (Поздеевский), Андрей (Ухтомский), Серафим (Самойлович), епископы Виктор (Островидов), Алексий (Буй) и другие. Вокруг них сформировались движения «иосифлян», «даниловцев», «андреевцев», «буевцев» и другие, состоявшие из части архиереев, духовенства и мирян, не признавших Декларацию митрополита Сергия 1927 года о лояльности церкви по отношению к советской власти.

Однако, как указывает историк Алексей Беглов, легальные «оппозиционеры» Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) не были редкостью. Например, «иосифляне» часто старались действовать в рамках зарегистрированных приходов. С 1928 по 1931 году в Харькове легально окормлял свою паству «иосифлянский» епископ Павел (Кратиров). В 1930-е годы легальные иосифлянские храмы, по данным Михаила Шкаровского, существовали в Воткинской, Вятской, Казанской епархиях. В самой Казани их было шесть. По его же подсчетам, в конце 1920-х годов к непоминающим митрополита Сергия присоединился 61 легальный приход Ленинградской епархии, в том числе 23 в Ленинграде. В Москве последний легальный непоминающий храм был закрыт в 1933 году, а в Ленинграде такой же приход продолжал действовать до 1943 года.

С другой стороны существовали нелегальные «сергианские» общины. Протоиерей Глеб Каледа, восемнадцать лет совершавший подпольное священническое служение, находясь в юрисдикции Русской Православной Церкви Московского Патриархата, писал: «Храмы закрывались, но появлялись катакомбные церкви. Они были двух типов: одни не признавали местоблюстительства митрополита Сергия, а другие признавали, а сам митрополит Сергий одной рукой подписывал свои декларации, а другой рукой посвящал ставленников для подпольных храмов».

В 1930-е годы произошло очень сильное изменение состава катакомбников. Если в конце 1920-х годов в подполье находились лишь «истинно-православные» и часть иосифлян, то теперь они стали составлять меньшинство. В 1930-е годы, в результате закрытия большинства православных храмов, самую многочисленную часть катакомбников составили верующие, никогда не порывавшие с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским). Они оказались в подполье потому, что открытое совершение религиозных обрядов оказалось невозможным. В «катакомбы» были вынуждены уйти и умеренные группы «непоминающих».

Экзарх Прибалтики митрополит Сергий (Воскресенский) свидетельствовал о большом числе катакомбных общин, лояльных Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому). В своём докладе немецким властям в 1941 году он писал:

В России была вообще очень деятельная тайная религиозная жизнь — тайные священники и монахи, катакомбные церкви и богослужения, крещения, исповеди, причащения, браки, тайные богословские курсы, тайное хранение богослужебной утвари, икон, богослужебных книг, тайные сношения между общинами, епархиями и Патриаршим Управлением. Чтобы уничтожить также и катакомбную Патриархию понадобилось бы казнить и всех епископов, в том числе и тайных, которые были бы несомненно посвящены в случае нужды.

Общим во взглядах радикальной части «истинно-православных» групп было стремление как можно меньше контактировать с советским обществом и государством. В связи с этим некоторые «истинно-православные» отказывались брать советские паспорта, официально устраиваться на работу, отдавать детей в школу, служить в армии, прикасаться к деньгам, разговаривать с официальными лицами («молчуны») и даже использовать общественный транспорт. Во время Великой Отечественной войны некоторые «истинно-православные» восприняли немецкую армию как освободителей.

Во время войны часть наиболее непримиримо настроенных к Московской Патриархии катакомбников сотрудничала с оккупационной администрацией. В результате оккупации части территории СССР немецкими войсками в 1941—1944 годы возможность бежать на Запад получили многие священнослужители и миряне, пополнившие клир РПЦЗ.

Произошла также активизация нелегальных общин и на неоккупированных территориях. В июньском 1943 года спецсообщении начальника Управления НКГБ по Пензенской области говорилось о деятельности более 20 нелегальных и полулегальных групп, устраивавших моления на частных квартирах. В некоторых регионах таких групп насчитывалось сотни. В докладной записке председателя Совета по делам РПЦ Георгия Карпова Вячеславу Молотову от 5 октября 1944 года подчеркивалось:

В областях с незначительным количеством действующих церквей и в районах, где нет церквей, отмечается массовое распространение групповых богослужений в домах верующих или под открытым небом…, причём в этих случаях для совершения обряда верующими приглашается несостоящее на регистрации духовенство… В своей значительной части актив таких церковных незарегистрированных групп и духовенство, в них состоящее, оппозиционно настроены по отношению к легальной патриаршей православной церкви, осуждая последнего за лояльное отношение к советской власти и за патриотические позиции в своей деятельности. Большое количество верующих-фанатиков, находясь под влиянием этих групп …, в своих настроениях резко отличаются от групп верующих, находящихся под влиянием патриотически настроенного духовенства легальной церкви. Это же положение влечет за собой всякого рода «рецидивы» значительного оживления религиозных настроений в виде так называемого «обновления» икон, распространения «святых» писем, … а также агитации о гонении в СССР на религию и церковь…

Преследование тайных священнослужителей усилились с осени 1943 года. Советские власти наряду с радикальным улучшением отношения к Московской Патриархии попытались произвести в 1943—1946 годы разгром в «катакомбах», что им во многом удалось. В 1944 годы большинство выявленных «истинно-православных» на неокуппированной Европейской части СССР было депортировано или заключено в лагеря, в последующие два года происходило жесткое преследование их на бывших оккупированных территориях. Лаврентий Берия 7 июля 1944 году в своём секретном письме Сталину отмечал, что на территории Воронежской, Орловской, Рязанской областей было выявлено несколько организаций «истинно-православных христиан», но арест активных участников не оказал должного воздействия на других членов и поэтому целесообразно провести массовое выселение этих людей в Омскую, Новосибирскую области и Алтайский край, после чего 15 июля 1673 человека одновременно из 87 населенных пунктов насильственно переселили на восток.

Появившиеся возможности легально совершать религиозные обряды, открывать храмы способствовали постепенному возвращению в окрепшую Московскую Патриархию её паствы, вынужденно ушедшей в 1930-е годы в подполье. Перед нелегким выбором оказались различные группы и течения «непоминающих» и «истинно-православных». Со смертью Патриаршего Местоблюстителя Петра (Полянского) и избранием Патриарха Алексия отпадало прежнее каноническое основание для самостоятельного управления — «узурпация» первосвятительской власти митрополитом Сергием, но в то же время прежняя практика в отношениях с государством была продолжена новым Первоиерархом. В итоге в Патриаршую Церковь вернулись не только часть иосифлян, но и большинство «непоминающих». Существенную роль здесь сыграла позиция имевшего значительный авторитет среди катакомбников епископа Ковровского Афанасия (Сахарова), который написал также окружное послание в катакомбные общины и скиты с призывом «вернуться в лоно» Патриаршей Церкви.

Во второй половине 1940-х годах численность катакомбников существенно уменьшилась. При этом там оставалось относительно небольшое количество тех, кто стал возносить молитвы за Патриарха Алексия I, продолжая находиться на нелегальном положении. Уже 14 февраля 1947 году Георгий Карпов в итоговом отчёте ЦК ВКП(б) за 1946 год с удовлетворением писал, что внутренняя работа «способствовала сокращению роста церковного подполья в стране». Несмотря на это, проблема Катакомбной Церкви для властей во второй половине 1940-х годах продолжала оставаться достаточно острой. В справке отдела пропаганды и агитации Воронежского обкома ВКП(б) от 9 апреля 1948 года, составленной в ответ на специальный запрос соответствующего управления ЦК, сообщалось:

Наряду с официально действующими православными церквами в области существует большое количество нелегальных групп верующих православного толка, из которых наиболее распространенным течением являются «истинно-православные христиане»…, «ИПХ» исповедуют православную веру, но не признают ныне действующих церквей, как связанных с «безбожной Советской властью и коммунистами». Основные кадры «ИПХ» состоят в основном из бывших монашек, монахов, черничек и религиозно настроенных бывших кулаков… За 1947 год и 3 месяца 1948 года Управлением МГБ вскрыто и ликвидировано 11 антисоветских групп «ИПХ» с общим количеством арестованных 50 человек… Члены группы «ИПХ» систематически участвовали в нелегальных сборищах, где наряду с молениями, обсуждали вопросы форм ведения антисоветской деятельности среди населения. Распространяли провокационные слухи о якобы скорой войне СССР с Америкой и другими капиталистическими странами и гибели в этой войне Советского Союза. В период выборов в Верховные органы Советской власти призывали население не участвовать в них, не работать в колхозах, отказываться от уплаты налогов и госплатежей. Вели работу по вовлечению в антисоветские группы новых участников…

Во второй половине 1948—1949 годы ситуация ещё более осложнилась. В связи с новым изменением государственной церковной политики в худшую сторону, прекращением открытия храмов произошел определенный «рост рядов» Катакомбной Церкви. 5 августа 1948 г. Г. Карпов писал в Совет Министров СССР, что Совет по делам РПЦ «находит нужным совместно с МГБ и МВД СССР разработать мероприятия по ликвидации всякого рода нелегальных отправлений религиозных служб и обрядов и нелегальных молитвенных домов». Карпов ссылался на большие масштабы подобной деятельности и указывал, что в Рязанской области при 86 официально действующих церквах в 193 населенных пунктах проводят службы незарегистрированные священники. Начальник Управления МГБ по Тульской области в ноябре 1948 году сообщал об активизации в последнее время церковников нелегалов, бродячих монахов, отмечая деятельность 30 священников не признающих Московскую Патриархию.

25 апреля 1949 года встревоженный Карпов направил секретарю ЦК ВКП(б) Георгию Маленкову специальную секретную информационную записку «О религиозных пережитках, выражающихся в исполнении обрядов и массовых молений по нелегальной (не состоящей на регистрации) церкви, и о лицах, занимающихся нелегальной церковной деятельностью», в которой подчёркивалось: «Деятельность в течение многих лет таких нелегальных молитвенных домов, пещер, тайных избушек и т. п. представляет собою крайне политически вредные явления, так как организаторы этих молитвенных домов и их священнослужители нередко имеют благоприятную почву для своей деятельности, а местные органы, в том числе и административные, не знают как с ними бороться». Борьба сильно затруднялась сложностью выявления тайных общин. Подавляющее большинство таких общин действовало на территории РСФСР. Так, в Рязанской области было выявлено 174 нелегальных молитвенных дома, Горьковской — 47, в Бугульме Татарской АССР — 3 и т. д. В другом документе Совета по делам РПЦ указывалось, что если в 1948 году в Рязанской области действовало 175 незарегистрированных молитвенных домов, то в 1949 уже 190, причем в них служило около 200 священнослужителей.

Вплоть до конца 1950-х годов в СССР число подпольных православных общин, по всей видимости, измерялось тысячами.

Жестокие преследования «истинно-православных» продолжались с разной интенсивностью все годы Советской власти — прежде всего в годы коллективизации, сталинизма, а затем — в начале 1960-х в связи с началом Хрущёвской антирелигиозной кампании.

В период хрущёвской антирелигиозной кампании, между 1957 и 1965 года, около 4-6 тысяч православных священников были лишены регистрации. Многие из них, конечно, продолжили служение в подполье, окормляя тех верующих, которые избегали посещения действующих церквей или не могли их посещать, поскольку все храмы в округе были закрыты. В конце 1960-х годов подобных незарегистрированных патриарших общин было выявлено в разных местах огромное количество, которое советскими экспертами оценивалось в несколько миллионов человек.

Помимо борьбы c легальными общинами, велась борьба и с нелегальными, которая особенно усилилась после хрущёвского указа 1961 года о борьбе с тунеядством. По нему были сосланы и посажены тысячи «истинно-православных», отказывавшихся официально устраиваться на работу (и, как правило, работавших по договорам). В «Инструкции по применению законодательства о культах», утверждённой постановлением Совета по делам РПЦ и Совета по делам религиозных культов от 16 марта 1961 года говорилось: «Не подлежат регистрации религиозные общества и группы верующих, принадлежащие к сектам, вероучение и характер деятельности которых носит антигосударственный и изуверский характер: иеговисты, пятидесятники, истинно-православные христиане, истинно-православная церковь, адвентисты-реформисты, мурашковцы и т. п.».

В 1961—1962 годах были арестованы почти все активные члены «катакомбных» общин. В ссылке некоторые «истинно-православные» продолжали отказываться от официального трудоустройства, что вело к суду и отправке в лагерь. Там отказ от работы, как правило, приводил к фактически бессрочному заключению в карцер — что приводило к гибели. К началу 1970-х годов большинство оставшихся в живых «истинно-православных» вышло на свободу — однако движение было обескровлено.

Сохранились документальные данные и свидетельства о том, что некоторые священники Катакомбной Церкви, утратившие связь с епископами, с конца 1950-х годов начинали поминать в качестве своих предстоятелей первоиерархов РПЦЗ — Митрополитов Анастасия (Грибановского), а позже — Филарета (Вознесенского).

Как отмечает историк Николай Сапелкин, катакомбные христиане во многих местах умирали без исповеди и причастия, похороны совершались без священнического отпевания, младенцы оставались без миропомазания, супружество без таинства венчания. Такое положение угрожало Катакомбной церкви вырождением в сектантство, беспоповство и полным исчезновением. Некоторые катакомбные общины всё больше деградировали, в них практиковались заочные венчания, замена богослужений суточного круга акафистами и т. п. С течением времени в этих группах за отсутствием священников их роль стали выполнять странствующие проповедники, пожилые женщины, «чернички». Они служили панихиды, крестили, венчали, а некоторые даже исповедовали и причащали. Таким образом, первоначально заявленная как консервативное движение, Катакомбная церковь положила начало появлению так называемого нового русского сектантства.

В 1960—1970-х годах, одновременно со стремительным вымиранием деревни, истинно-православное подполье теряло свой массовый характер, частично вливаясь в официальную Русскую православную церковь.

К Перестройке катакомбное движение почти полностью лишилось старого духовенства тихоновской преемственности. Последними каноническими катакомбными епископами считаются Петр (Ладыгин) († 1957), Варнава (Беляев) († 1963) и Димитрий (Локотко) († 1970-е), после смерти которых не осталось в живых ни одного «катакомбного» архиерея, чьё преемство восходило бы к епископату указанных общин и не подлежало бы сомнению.

В 1975 году в Архиерейский Синод РПЦЗ поступило письменное прошение 14 катакомбных священников из России и с Украины, которые сообщали, что они лишились епископского руководства после смерти одного из канонических катакомбных епископов. Эта группа, большая часть которой ранее находилась под омофором схиепископа Петра (Ладыгина), была официально принята в каноническое подчинение РПЦЗ в 1977 году, а непосредственным правящим архиереем этих катакомбных клириков стал председатель Архиерейского Синода РПЦЗ Митрополит Филарет (Вознесенский).

В начале 1990-х годов многие катакомбные общины окончательно вышли из подполья и официально обратились за окормлением к Русской Православной Церкви за границей, активно открывавшей в тот период свои приходы на территории бывшего СССР. Однако часть катакомбных общин по-прежнему не связана друг с другом и какими-либо зарегистрированными церквями, объединяясь лишь вокруг своих наставников.

Терминология

Самое раннее документированное употребление слова «катакомбы» для описания российских реалий ХХ столетия встречается в письмах игумении Афанасии (Громеко) к митрополиту Евлогию (Георгиевскому), написанных в 1923 году из Петрограда. После того, как монахини были изгнаны из своего храма обновленцами, община не распалась, а продолжала своё существование как «домашний» монастырь. В двух из четырёх сохранившихся писем игумения Афанасия несколько раз употребляет выражения «мои катакомбы», «моя тайная катакомбная церковь». Из контекста видно, что так она обозначает свой домашний храм, противопоставляя свои «катакомбы» официально действующему храму обновленцев.

Использование выражений «катакомбы», «катакомбная церковь» применительно к реалиям 1920—1930-х годов предполагало определённый образовательный и культурный уровень тех, кто употреблял эти понятия. Ведь люди, называвшие своё существование «катакомбным», сравнивали его с жизнью ранних христиан, которые время гонений тайно собирались на свои богослужения в катакомбах — подземных кладбищах римских городов. Так преследования, обрушившиеся на Церковь при советской власти, уподоблялись гонениям первых веков нашей эры. По мнению историка Алексея Беглова термин «катакомбы» и его производные были локальным петроградским (ленинградским) неологизмом, где было много активной церковной интеллигенции, которая могла оценить всё многообразие ассоциаций, связанных с этим словом. Примечательно, что саму игумению Афанасию митрополит Евлогий характеризовал как «умнейшую, образованнейшую монахиню с литературными способностями».

Между тем, в то время термин «катакомбная церковь» не получил широкого распространения. Чаще употреблялись другие выражения. В письмах, направленных в течение 1923 года в комиссию по делам религиозных культов при ВЦИК РСФСР с Северного Кавказа, из Средней Азии, позднее — из Центрального черноземья, встречаются упоминание о «старо-православных» и «истинно-православных христианах», которые противопоставляют себя обновленцам. В этих документах на первый план выходит не юридическое положение прихода, а его отношение к обновленческому ВЦУ и к «Живой церкви». Кроме того, противники обновленцев использовали самоназвание «тихоновцы».

За церковной жизнью в СССР активно наблюдали в русском зарубежье. С конца 1920-х — начала 1930-х годы в официальных документах и публицистике РПЦЗ утвердилась традиция исповедовать духовное и каноническое единство Русской Церкви в эмиграции с нелегальной, или истинно-православной, Церковью в Советском Союзе, объединившей противников курса Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского). В богослужебный чин РПЦЗ в конце 1930-х годов была введена даже особая литургическая формула поминовения катакомбной иерархии: «О православном епископстве Гонимыя Церкви Российския…».

Термин «катакомбная церковь» стал активно использоваться в своих работах бежавший в 1944 году на запад деятель иосифлянского движения Иван Андреев, под влиянием трудов которого этот термин получает широкое распространение в эмигрантской периодике. Другие эмигранты второй волны отмечали сугубо заграничный характер выражения «катакомбная церковь».

В трудах зарубежных церковных авторов и сформировывается «классический» образ катакомбной церкви: церковно-политическая оппозиционность руководству Московской Патриархии, нелегальность с точки зрения советского законодательства и последовательная «антисоветская» настроенность её членов. Такой «катакомбник» воспринимался как стойкий борец с режимом, крайний нонконформист. В таком виде выражение «катакомбная церковь» стало орудием идеологической полемики деятелей Русской православной церкви заграницей. Мощное подполье в СССР, оппозиционное Московской Патриархии, по мысли деятелей Зарубежной церкви, доказывало нелегитимность легальной иерархии. Например, в 1970 году в издании «Русское дело» было написано: «Он [митрополит Сергий] выпустил обращение, в котором сказал, что успехи и радости советской власти — успехи и радости Русской Православной Церкви… С этого момента Русская Православная Церковь в СССР разделилась на две части: на явную — сотрудничающую с врагами Христовыми и на Катакомбную — не признающую ни советской власти, ни советского патриарха с его синодом».

В 1960—1970-е годы через нелегальную литературу, изданную за границей, а затем и самиздат, понятия «катакомбы», «катакомбная церковь» вернулись в СССР. После этого одни авторы в СССР в духе зарубежной публицистики именовали «катакомбами» нелегальную церковную оппозицию, другие употребляли его как технический термин — синоним эпитета «нелегальный».

Со второй половины 1980-х годов, в связи с политикой «гласности», понятие «катакомбы» вернулось и в отечественную публицистику. При этом выражение «катакомбная церковь» употреблялось в основном так же, как и в эмигрантской прессе. Кроме того, появившиеся структуры РПЦЗ в СССР стали применять этот термин как самоназвание.

Литература

• [paraklit.org/eres/MP/Andreev1.htm Заметки о катакомбной церкви в СССР]. — Андреевский Иван. 1947
• [paraklit.org/eres/MP/SovChirch.htm О советской Церкви]. — Профессор Иван Ильин, 1947 г.
• [paraklit.org/knigi/Ispovednicheskye/pisma.htm Письма катакомбного епископа А. к Ф. М.]. — 1949 г.-1955 г.
• [paraklit.org/eres/MP/Ilin_Sovetskaya-vlast.htm «О „богоустановленности“ советской власти»]. — Проф. Иван Ильин
• [paraklit.org/eres/MP/Andreev3.htm Русская Зарубежная Церковь и Катакомбная Церковь в Советской России]. — Андреевский Иван // Пантелеймон, архимандрит. Луч света. Ч. 2. Джорданвилль, 1970.
• [paraklit.org/eres/MP/Poljskiy.Novie_mucheniki_Rossiyskie.t.1.htm Новые мученики Российские, т.1]. — Изд. Джорданвилль, 1949 г.
• [paraklit.org/eres/MP/Poljskiy.Novie_mucheniki_Rossiyskie.t.2.htm Новые мученики Российские, т.2]. — Изд. Джорданвилль, 1957 г.
• Осипова Ирина. [www.krotov.info/history/20/1940/osipova.html Сквозь огнь мучений и воды слез… Судьба движения «Истинно-Православная Церковь»]. М.: Серебряные нити, 1998.
• [www.krotov.info/history/20/1920/shkarov_001.htm Шкаровский М. В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви.] СПб., 1999
• Мосс Владимир. [portal-credo.ru/site/index.php?act=lib&id=92 Православная Церковь на перепутье (1917—1999). СПб, 2001.]
• Епифаний (Чернов), схимон. Церковь катакомбная на земле Российской. М., 2004
• Шкаровский Михаил. Судьбы Иосифлянских пастырей. СПб, 2006.
• Омаров М. З. [cyberleninka.ru/article/n/katakombnoe-nasledstvo-realnost-ili-mif Катакомбное наследство: реальность или миф] // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, № 45 / том 19 / 2007
• Берман Андрей, свящ. Материалы по истории движения христиан-«михайловцев». Чебоксары, 2007.
• Беглов Алексей. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. М. Издательство Московской Патриархии, 2008.
• «Тайной Церкви ревнитель». Епископ Гурий Казанский и его сомолитвенники. Жизнеописания и документы. М., Братонеж, 2008.
• Поляков А. Г. Викторианское течение в Русской Православной Церкви. Киров, 2009.
• Поляков А. Г. Позиция епископа Виктора (Островидова) по отношению к церковно-политическому курсу митрополита Сергия (Страгородского). // КЛИО. Журнал для учёных, № 1 (52), 2011, С. 43-47.
• Поляков А. Г. [relig-articles.livejournal.com/38218.html Ликвидация подполья викторианского течения в Русской Православной Церкви (в 1933—1940-х гг.)] // Религиоведение, 2011, № 2, 34-41;
• Поляков А. Г. Церковно-монархическая крестьянская партия. // Власть, 2011, № 7, С.153-155.
• Поляков А. Г. Викторианское течение в Русской Православной Церкви: «раскол» или «оппозиция». // Известия Самарского научного центра Российской академии наук, 2011, Том 13 № 3 (41), С.235-239.
• Поляков А. Г. Сущность Викторианского течения в Русской Православной Церкви глазами сторонников митрополита Сергия (Страгородского) (октябрь 1927 — начало 1929 гг.). // Вестник Удмуртского университета. Серия: История и филология, 2012, № 1,С.127-130.
• Поляков А. Г. Викторианское течение в Русской Православной Церкви: от легальности к подполью. // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «История и политические науки», 2011, № 2, С.176-180.
• Poljakov, Aleksej G. Die viktorianische Strömung in der russischenorthodoxen Kirche am Anfang des 20. Jahrhunderts und das Verhältnis der Kirchegegenüber demsowjetischen Staat // Orthodoxes Forum: Zeitschrift des Institutsfür OrthodoxeTheologie der Universität München, 26. 2012, 1,S.27-33 (Поляков А. Г. Викторианское течение в Русской православной церкви в начале 20 века, и отношение церкви к советской власти // Православный форум: журнал института православной теологии Мюнхенского университета, 26.2012, 1, С.27-33).
• Поляков А. Г. Викторианское течение в Русской Православной Церкви: факторы распространения (конец 1927 −1928 гг.). // Религиоведение, 2012, № 1, С.38-47.
• Шумило С. В. [catacomb.org.ua/upload/v_katakombah.pdf В КАТАКОМБАХ. Православное подполье в СССР. Конспект по истории Истинно-Православной Церкви в СССР] [под ред. д.и.н., проф. В. В. Ткаченко]. Луцк: Терен, 2011
• Шумило Сергей [www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=89609 ИПЦ ПОСЛЕ СТАЛИНА] — Доклад на международной конференции «Церковное подполье в СССР» (стенограмма выступления)
• Шумило С. В. [catacomb.org.ua/modules.php?name=Pages&go=page&pid=1183 Советский режим и «советская церковь» в 40-е — 50-е годы ХХ столетия (главы из книги)] СПб, 2006
• Лев Регельсон. [regels.org/Russian-Church.htm Трагедия Русской Церкви. 1917—1953. Расширенное издание]
• [catacomb.org.ua/modules.php?name=Pages&go=page&pid=1366 Краткая история Русской Истинно-Православной Церкви: 1927—2007 гг.]
• [catacomb.org.ua/modules.php?name=Pages&go=page&pid=1206 Архивные документы о восстановлении Архиерейским Собором РПЦЗ 1981 года канонической иерархии и церковного управления в Русской Истинно-Православной Церкви]
• [regels.org/documents.htm ХРОНОЛОГИЯ, ДОКУМЕНТЫ, ФОТОМАТЕРИАЛЫ: Русская Церковь и Советское Государство 1917—1953 гг. 700 илл.]
• Осипова Ирина «О Премилосердный… Буди с нами неотступно…» Воспоминания верующих христианской (Катакомбной) Церкви. Конец 1920-х — начало 1970-х годов. М. Братонеж, М. 2008

Ссылки

• [paraklit.org/eres/MP-i-Documenti.htm#d1 Документальные данные о Декларации 1927 г. митр. Сергия (Страгородского) и её последствиях]
• [www.istpravda.ru/research/14073/ История Русской церкви: Катакомбная церковь]
• [sergievhram.ru/men-readings/men-readings-2006/beglov/]

Отрывок, характеризующий Катакомбная церковь

– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.