Катакомбы Рима

Катакомбы Рима (итал. Catacombe di Roma) — сеть античных катакомб, использовавшихся как места погребений, по большей части в период раннего христианства. Всего в Риме насчитывают более 60 различных катакомб (150—170 км длиной, около 750 000 захоронений), большинство из которых расположены под землей вдоль Аппиевой дороги. Эти катакомбы представляют собой систему подземных ходов из туфа, зачастую образующих лабиринты. В их стенах для погребений проделывались прямоугольные ниши (лат. loculi) разной величины (главным образом для одного умершего, иногда для двух, и редко — для нескольких тел). На сегодняшний день почти все ниши открыты и пусты, однако сохранились и до сих пор закрытые (например, в катакомбах Панфила).

История

Термин

Само название «катакомбы» (лат. catacomba) римлянам было не известно, они применяли слово «цеметерий» (лат. coemeterium или cimiterium < др.-греч. κοιμητήριον «спальня») — «усыпальница», «кладбище». Лишь одна из coemeteria, святого Себастьяна, называлась ad catacumbas (от греч. katakymbos — углубление). В Средневековье лишь они были известны и доступны населению, поэтому с тех пор все подземные захоронения стали называть катакомбы.

Возникновение захоронений

Первые катакомбы у ворот Рима возникли в дохристианскую эпоху: так, например, сохранились иудейские катакомбы (итал. Catacombe Ebraiche) на Аппиевой дороге. В отношении происхождения катакомб нет определённой точки зрения. Существует гипотеза, что они являются остатками древних каменоломен или более древними подземными путями сообщения. Также существует мнение Джованни Батиста де-Росси и его последователей, что катакомбы являются исключительно христианским сооружением, так как их узкие ходы непригодны для извлечения из них камня, а сама порода катакомб непригодна для использования в качестве строительного материала.

Захоронения в катакомбах образовались из частных земельных владений. Римские собственники устраивали на принадлежавшем им участке одиночную могилу, или целый семейный склеп, куда допускали своих наследников и близких, подробно обозначая круг этих лиц и их права на могилу. В дальнейшем их потомки, переходившие в христианство, допускали для погребения на своих участках единоверцев. Об этом свидетельствуют многочисленные надписи, сохранившиеся в катакомбах: «[Фамильная] усыпальница Валерия Меркурия, Юлитта Юлиана и Квинтилия, для почтенных его отпущенных и потомков того же вероисповедания, что я сам», «Марк Антоний Рестут построил склеп для себя и своих близких, кто верит в Бога». Подземные ходы соответствовали границам владений и были соединены друг с другом многочисленными галереями, образовывая таким образом своего рода решётку (катакомбы святого Каллиста). Некоторые катакомбы представляли собой ответвления от основного хода, иногда также в несколько этажей.

Христиане переняли во II веке обычай хоронить усопших (в том числе мучеников и жертв преследований при языческих императорах) в катакомбах, но они не являлись местом укрытия христиан. К V веку старые катакомбы были расширены, а также были построены новые. Именно от совершения богослужений в катакомбах на гробах мучеников ведёт своё начало христианская традиция совершения литургии на мощах святых.

В катакомбы входили также гипогеумы — от латинского (лат. hypogeum) — помещения религиозного назначения, однако с точно не установленной функцией, а также зачастую небольшой зал для трапез, зал для собраний и несколько шахт для освещения (лат. luminare). В «Апостольских постановлениях» (ок. V века) содержится прямое указание на встречи ранних христиан в катакомбах: «…без наблюдения собирайтесь в усыпальницах, совершая чтение священных книг и поя псалмы по почившим мученикам и всем от века святым, и по братьям своим, почившим о Господе. И вместообразную приятную евхаристию царского тела Христова приносите в церквах своих и в усыпальницах…». Об устойчивой традиции совершать богослужения в катакомбах свидетельствует одна из надписей, найденных в XVI веке Цезарем Баронием в катакомбах святого Каллиста: «Какие горькие времена, мы не можем совершать в безопасности таинств и даже молиться в наших пещерах!».

Исторические свидетельства

Наиболее ранними (IV век) историческими источниками о римских катакомбах выступают сочинения Блаженного Иеронима и Пруденция. Иероним, воспитывавшийся в Риме, оставил заметки о своих посещениях катакомб:

Вместе со своими товарищами-сверстниками я имел обычай по воскресным дням посещать гробницы апостолов и мучеников, спускаться часто в пещеры, вырытые в глубине земли, в стенах которых по обеим сторонам лежат тела усопших, и в которых такая темнота, что здесь почти сбывается это пророческое изречение: «да внидут во ад живи» (Пс. 54:16). Изредка свет, впускаемый сверху, умеряет ужас мрака, так что отверстие, чрез которое он входит, лучше назвать щелью, чем окном.

Описание Иеронима дополняет написанное примерно в тот же период сочинение Пруденция «Страдания блаженнейшего мученика Ипполита»:

Недалеко от того места, где оканчива­ется городской вал, на возделанной местности, к нему примыкающей, открывает свои темные ходы глубокая крипта. Покатая тропа, извиваясь, ведет в это убежище, лишённое света. Дневной свет проникает в крипту чрез вход, а в извилистых галереях её уже в нескольких шагах от входа чернеет темная ночь. Впрочем, в эти галереи бросают ясные лучи сверху отверстия, прорубленные в своде крипты; и хотя в крипте встречаются там и здесь темные места, тем не менее чрез означенные отверстия значительный свет освещает внутренность высеченного пространства. Таким образом дается возможность под землею видеть свет отсутствующего солнца и наслаждаться его сиянием. В таком тайнике скрывается тело Ипполита, подле которого воздвигается жертвенник для божественных свя­щеннодействий.

«Упадок» катакомб

Начиная с IV века катакомбы утрачивают своё значение и перестают использоваться для погребения. Последним римским епископом, который был в них погребён, является папа Мельхиад. Его преемник Сильвестр был уже похоронен в базилике Сан-Сильвестро-ин-Капите. В V веке захоронения в катакомбах полностью прекратились, но с этого периода катакомбы приобретают популярность у паломников, желавших помолиться на могилах апостолов, мучеников и исповедников. Они посещали катакомбы, оставляя на их стенах (особенно возле гробниц с мощами святых) различные изображения и надписи. Некоторые из них описывали свои впечатления от посещения катакомб в путевых заметках, которые являются одним из источников данных для изучения катакомб.

Падение интереса к катакомбам было вызвано постепенным извлечением из них мощей святых. В 537 году при осаде города Витигесом гробницы святых в них были вскрыты, и их мощи перенесены в городские церкви. Это было первое извлечение реликвий из катакомб, последующие записи хронистов сообщают о более масштабных акциях:

• папа Бонифаций IV по случаю освящения Пантеона вывез из катакомб тридцать две повозки с мощами святых;
• при папе Пасхалии I, согласно надписи в базилике Санта-Прасседе, было извлечено из катакомб две тысячи триста мощей святых.

Открытие и изучение катакомб

С конца IX века посещение римских катакомб, лишившихся привлекавших паломников мощей, практически прекращаются, в XI—XII веках описаны единичные случаи подобных визитов. Практически на 600 лет о знаменитом в христианском мире некрополе забывают. В XVI веке к изучению катакомб приступил Онуфрий Панвинио, профессор-теолог, библиотекарь папской библиотеки. Он исследовал раннехристианские и средневековые письменные источники и составил список 43 римских захоронений (книга вышла в 1568 г.), однако, вход удалось найти лишь в катакомбы святых Себастьяна, Лаврентия и Валентина.

Вновь о римских катакомбах стало известно после того, как 31 мая 1578 года рабочие, занятые на земляных работах на Салярской дороге, наткнулись на каменные плиты, покрытые древними надписями и изображениями. В то время посчитали, что это катакомбы Присциллы (на самом деле coemeterium Iordanorum ad S. Alexandrum). Вскоре после открытия они были погребены под завалом и заново раскопаны лишь в 1921 году.

Позднее катакомбы исследовал Антонио Босио (ок. 1576—1629), который в 1593 году впервые спустился в катакомбы Домитиллы. Всего им было открыто около 30 цеметериев (раскопок Босио не проводил), результаты своей работы он описал в трёхтомном сочинении «Подземный Рим» (лат. Roma sotterranea), вышедшем в свет уже после его смерти. Босио нанял двух рисовальщиков, которые изготовили копии изображений из катакомб. Их работы были зачастую неточными или ошибочными: Добрый пастырь был принят за крестьянку, Ной в ковчеге — за молящегося мученика, а отроки в пещи огненной — за сцену Благовещения.

Полномасштабные исследовательские работы в катакомбах начались только с XIX века, когда вышли в свет работы, посвящённые их истории и живописи. К таким работам относятся сочинения Джузеппе Марки, Джованни Батиста де-Росси (открыл катакомбы святого Каллиста), монументальное сочинение А. Фрикена «Римские катакомбы и памятники первоначального христианского искусства» (1872—85 годы). В конце XIX века русский художник-акварелист Ф. П. Рейман (1842—1920) за 12 лет работы создал свыше 100 листов копий наиболее хорошо сохранившихся катакомбных фресок.

В 1903 году вышла книга исследователя Иосифа Вильперта (1857—1944) «Живопись катакомб Рима» (нем. Die Malerei der Katakomben Roms), в которой он представил первые фотографии фресок из катакомб (чёрно-белые фотографии Вильперт лично раскрасил в цвета оригинальных изображений).

С 1929 года (после Латеранских соглашений) катакомбами и проводимыми там исследованиями управляет Папская Комиссия по священной археологии (итал. Pontificia Commissione di Archeologia Sacra), созданная по предложению де-Росси ещё в 1852 году. Институт христианской археологии при комиссии занимается охраной и сохранением открытых катакомб, а также исследованием живописи и дальнейшими раскопками. Задачами исследователей римских катакомб остаётся толкование иконографии катакомбной живописи, а также открытие новых захоронений и новых участков известных катакомб. Так в 1955 году Антонио Ферруа были открыты катакомбы на виа Латина. Последняя находка ранее неизвестного захоронения состоялась в 1994 году после обрушения пола в подвале: были обнаружены длинный коридор с цистерной, круглая кубикула и античный вход.

Реставрация катакомб

22 июня 2012 года в Ватикане при участии президента фонда Гейдара Алиева, первой леди Азербайджана Мехрибан Алиевой и председателя Папской комиссии по священной археологии кардинала Джанфранко Равази было подписано «Двустороннее соглашение о реставрации римских катакомб». Реставрационные работы в катакомбах Святых Петра и Марцеллина проводились Папской комиссией по священной археологии при финансовой поддержке Фонда Гейдара Алиева. 2 июня 2014 года президент Фонда Гейдара Алиева Мехрибан Алиева ознакомилась с римскими катакомбами после реставрации.

Погребальные обряды

Катакомбы в период II—IV веков использовались христианами для проведения религиозных обрядов и осуществления захоронений, так как община считала своим долгом погребать единоверцев только среди своих. Похороны у первых христиан были простыми: предварительно омытое и умащённое различными благовониями тело (бальзамирования с очищением внутренностей древние христиане не допускали) закутывали в саван и помещали в нишу. Затем её закрывали мраморной плитой и в большинстве случаев замуровывали кирпичами. На плите было написано имя усопшего (иногда только отдельные буквы или цифры), а также христианский символ или пожелание покоя на небесах. Эпитафии были весьма лаконичны: «Мир с тобой», «Спи в мире Господа» и т. п. Часть плиты покрывали цементным раствором, в который также бросали монеты, небольшие фигурки, кольца, жемчужные ожерелья. Зачастую рядом оставляли масляные лампы или маленькие сосуды с благовониями. Число таких предметов было довольно велико: несмотря на разграбление ряда захоронений в одних только катакомбах святой Агнессы было найдено около 780 предметов, положенных вместе с усопшими в гробницу.

Христианские захоронения в катакомбах почти в точности воспроизводили еврейские погребения и не отличались в глазах современников от еврейских кладбищ в окрестностях Рима. По мнению исследователей, раннехристианские эпитафии («Почить в мире», «Почить в Боге») в катакомбах повторяют иудейские погребальные формулы: bi-shalom, bi-adonai.

Управлением и поддержанием порядка в катакомбах занимались фоссоры (лат. Fossorius, Fossorii). Также в их обязанности входила подготовка мест для захоронений и посредничество между продавцами и покупателями могил: «Участок приобретён под устройство бисома для Артемизия. Стоимость, 1500 фолий, выплачена фоссору Хилару, при свидетельстве фоссоров Севера и Лаврентия». Их изображения также часто встречаются в катакомбной живописи: их изображают за работой или стоящими с орудиями своего труда, среди которых выделяются топор, кирка, лом и глиняная лампа для освещения темных коридоров. Современные фоссоры участвуют в дальнейших раскопках катакомб, следят за порядком и проводят учёных и интересующихся по неосвещённым коридорам.

Формы захоронений

Название	Изображение	Описание
Ниши (лат. Loculi, локулы)		Локулы (дословно «местечки») являются наиболее распространённой формой захоронений в катакомбах. Предназначены для захоронения как одного человека, так и нескольких (лат. loculi bisomi, trisomi…). Выполнялись в форме четырёхугольных продолговатых углублений в стенах коридоров катакомб или в кубикулах.
Аркосолии (лат. Arcosolium)		Аркосолий — невысокая глухая арка в стене, под ней в гробнице помещали останки усопших. Таким образом, отверстие гробницы располагалось не сбоку, а сверху. Этот более дорогой тип захоронений известен ещё с античности. В них чаще всего хоронили мучеников и использовали надгробную плиту как алтарь при совершении литургии. Чаще встречаются в кубикулах, чем в коридорах катакомб.
Саркофаги (лат. Solium)		Относится к римской традиции погребения, позднее заимствованной христианами. Не характерен для иудейских погребений. Захоронения в саркофагах в катакомбах встречаются редко. Саркофаги также могли размещаться в аркосолиях.
Кубикулы (лат. Cubiculum) и крипты		Кубикулами назывались небольшие камеры, расположенные по сторонам основных ходов. Дословно cubiculum означает «покой», покой для сна умерших. В кубикулах располагались захоронения нескольких человек, чаще всего они являлись фамильными склепами. Обнаружены кубикулы, в которых насчитывается до 70-ти и более локулов разной величины, расположенных в 10 и более рядов.
Захоронения в полу (лат. Forma — «канал, труба»)		Встречаются в полах крипт, кубикул, редко в основных ходах катакомб. Такие погребения часто встречаются недалеко от захоронений мучеников.

Виды катакомб

Наиболее известными римскими катакомбами являются следующие:

Христианские катакомбы

Катакомбы святого Себастьяна (итал. Catacombe di San Sebastiano) — получили своё название от захоронения в них раннехристианского мученика святого Себастьяна. Особого интереса заслуживают языческие захоронения, украшенные фресками. Здесь хорошо виден переход от язычества к христианству: языческие изображения сочетаются с христианскими надписями. В более глубоких (и поздних) христианских катакомбах расположена крипта святого Себастьяна, где до переноса в построенную в IV веке над катакомбами церковь Сан-Себастьяно-фуори-ле-Мура хранились мощи святого.

По преданию, в катакомбах святого Себастьяна некоторое время в начале III века хранились мощи апостолов Петра и Павла, казнённых в Риме в I веке. Об этом сохранилась надпись: «Кто бы ты ни был, отыскивающий имена Петра и Павла, ты должен знать, что здесь почивали святые».

Катакомбы Домитиллы (итал. Catacombe di Domitilla) — эти катакомбы служили местом захоронения язычникам и христианам. Они расположены на территории, которая принадлежала семье Флавиев, однако не ясно о какой именно Домитилле идёт речь. Точно известно лишь то, что катакомбы Домитиллы возникли из нескольких семейных захоронений, и были расширены до 4 этажей около IV века. Каждый этаж достигает 5 м в высоту. Здесь встречаются раннехристианские символы: рыба, ягненок, якорь, голубь.

Катакомбы Присциллы (итал. Catacombe di Priscilla) — самые старые катакомбы Рима. Они являлись частным владением семьи Акилия Глабрия, римского консула. Помещения украшены раннехристианскими фресками из которых выделяются сцена пира (аллегория евхаристии) в греческой капелле и древнейшее изображение Богородицы с младенцем и пророком (фигура слева изображает пророка Исаию или Валаама), датируемое II веком.

Катакомбы святой Агнессы (итал. Catacombe di Sant'Agnese) — получили своё название от имени ранехристианской мученицы Агнессы Римской и датируются III—IV веками. В этих катакомбах нет настенных росписей, но в двух хорошо сохранившихся галереях можно найти множество надписей.

Над катакомбами расположена базилика Сант-Аньезе-фуори-ле-Мура, построенная в 342 году дочерью императора Константина Великого Констанцией. В этой базилике в настоящее время хранятся мощи святой Агнессы, перенесённые из катакомб.

Катакомбы святого Каллиста (итал. Catacombe di San Callisto) — являются самым крупным местом христианского захоронения древнего Рима. Протяжённость катакомб составляет около 20 км, они имеют 4 уровня и образуют лабиринт. В катакомбах святого Каллиста находятся около 170 тысяч погребений. Своё название катакомбы получили от имени римского епископа Каллиста, участвовавшего в их обустройстве.

Катакомбы святого Каллиста исследованы только частично. Для доступа открыта крипта пап, в которой было погребено 9 римских епископов III века, а также крипта святой Цецилии (Кикилии), где в 820 году были обнаружены мощи этой святой. Стены крипты украшают фрески с изображением мучеников Севастиана, Кирина и Кикилии.

В пещере Святых Тайн (итал. Cubicolo dei Sacramenti) сохранились фрески с изображением таинств крещения и евхаристии. Также сохранилось много символических изображений: рыболов, вытаскивающий рыбу (символ спасения человека из волн греховного моря); семь человек, сидящих за столом (таинство евхаристии); Лазарь (символ воскресения).

Иудейские катакомбы

Известные археологам иудейские катакомбы в Риме находятся под Villa Torlonia и Vigna Randanini (открыты в 1859 году). Вход в катакомбы под Вилла-Торлония был замурован в начале XX века, лишь в конце века было решено их отреставрировать и открыть для посетителей. По мнению исследователей, данные катакомбы являются предшественниками христианских катакомб: обнаруженные захоронения датируются 50 годом до н. э. (возраст захоронений устанавливался с помощью радиоуглеродного анализа).

По своему архитектурному плану иудейские катакомбы практически не отличаются от христианских. Основное отличие заключается в следующем: сначала возникли не коридоры, а отдельные склепы, которые позднее были соединены ходами. Ходы в целом шире чем в христианских катакомбах. Их стены также украшены фресками с изображением символов и фигур, например, меноры, цветов, животных (уток, рыб, павлинов), однако среди рисунков отсутствуют изображения сцен из Ветхого Завета.

Синкретические катакомбы

К синкретическим катакомбам Рима относятся: подземные храмы (hypogeum) degli Aureli, Trebius Justus, Vibia. Здесь можно встретить смешение христианства, греческой и римской философии. Возможно, это были захоронения одной секты гностиков. К примерам таких катакомбных храмов относится подземная базилика, обнаруженная в 1917 году в районе римского вокзала Термини. Храм, украшенный гипсовыми барельефами, использовался в I веке до н. э. как место встреч неопифагорейцев.

Катакомбы на Виа Латина

Богато украшенные катакомбы на Via Latina (официальное название — Catacomba di Dino Compagni, ок. 350 г.), обнаруженные в 1955 году, являлись частным захоронением одной или нескольких семей. Они не относятся к синкретическим катакомбам, возможно, здесь совершались погребения как язычников, так и христиан (всего около 400 захоронений). Эти катакомбы примечательны тем, что в них можно увидеть изображения сцен из Ветхого и Нового Завета в новой иконографии. Так Адам и Ева изображены в одежде из шкур сидящими на камне, оба подпирают рукой подбородок; Ева печально смотрит на Адама. Также «новое» изображение прорицателя Валаама с ослицей (середина IV века).

Символы и декор

Общая характеристика

Из цикла «Катакомбы»

Младенчески тени заслушались пенья Орфея.
Иона под ивой все помнит китовые недра.
Но на плечи Пастырь овцу возлагает, жалея,
И благостен круглый закат за верхушкою кедра

М.Кузьмин

Стены около 40 катакомб (особенно стены склепов) украшены фресками (реже мозаиками), изображающими сцены из Ветхого и Нового Завета, языческих мифов, а также различными христианскими аллегорическими символами (ихтис, «Добрый пастырь»). К древнейшим изображениям относятся сцены «Поклонения волхвов» (сохранилось около 12 фресок с этим сюжетом), которые датируются II веком. Также ко II веку относится появление в катакомбах изображений акронима ΙΧΘΥΣ или символизирующий его рыбы. В иудейских катакомбах на Аппиевой дороге встречаются изображения меноры. Присутствие в местах захоронений и собраний первых христиан изображений как библейской истории, так и святых свидетельствует о ранней традиции почитания священных изображений.

К другим распространённым символическим образам, частично заимствованным из античной традиции, в катакомбах относятся:

• якорь — образ надежды (якорь является опорой корабля в море, надежда выступает опорой души в христианстве);
• голубь — символ Святого Духа;
• феникс — символ воскресения;
• орёл — символ юности («обновится яко орля юность твоя» (Пс. 102:5));
• павлин — символ бессмертия (по мнению древних его тело не подвергалось разложению);
• петух — символ воскресения (крик петуха пробуждает от сна, а пробуждение по мнению христиан должно напоминать верующим о Страшном суде и всеобщем воскресении мёртвых);
• агнец — символ Иисуса Христа;
• лев — символ силы и могущества;
• оливковая ветвь — символ вечного мира;
• лилия — символ чистоты (распространено из-за влияния апокрифических историй о вручении архангелом Гавриилом Деве Марии при Благовещения цветка лилии);
• виноградная лоза и корзина с хлебом — символы евхаристии.

Исследователи отмечают, что христианская фресковая живопись в катакомбах представляет собой (за исключением новозаветных сцен) те же символы и события библейской истории, которые присутствуют в иудейских захоронениях и синагогах того периода.

Большинство изображений в римских катакомбах выполнены в эллинистическом стиле, господствовавшем в Италии во II—III веках, только символ ихтис имеет восточное происхождение. По мнению Иосифа Вильперта, при датировке изображений важное значение имеет манера и стиль их исполнения.

Хороший стиль выражается здесь особенно в легком деликатном наложении красок и в правильности рисунка; фигуры — прекрасных пропорций, а движения отвечают действию. Недостатки появляются и накапливаются особенно, начиная со второй половины третьего столетия, в виде грубых ошибок в рисунке, зеленых бликов в инкарнате, в грубых контурах, непокрытых живописью, и широких каймах, обрамляющих сцены. Далее, достоверным критерием являются одежды и их украшения: безрукавная туника указывает на фрески ранее III века; к III веку относится далматика ранней формы; далматика с модными, невероятно широкими рукавами, указывает на фрески IV столетия. Круглые пурпурные нашивки появляются со второй половины III и особенно в IV веке; в древнейшую эпоху украшения ограничиваются узким «клавом».

Для раннего периода (I—II века) характерны нежные, тонкие каймы вокруг полей фресок, использование светлых тонов и общий бледно-палевый фон крипт, на которых некоторые фрески кажутся монохромными. Постепенно эллинистическая художественная манера заменяется иконописным мастерством: тела начинают изображать более материальными, что особенно заметно благодаря охре в карнации, которая делает фигуры тяжёлыми. Искусствовед Макс Дворжак считает, что катакомбная живопись отражает формирование нового художественного стиля: трехмёрное пространство сменяется абстрактной плоскостью, происходит замена реальной связи между телами и предметами их символическими взаимоотношениями, всё материальное подавляется ради достижения максимальной одухотворенности.

Изображения сцен из мифов в катакомбной живописи встречаются значительно реже (Деметра и Персефона, Амур и Психея). Зачастую античная традиция изображения тех или иных персонажей (в том числе декоративные мотивы: медуза, тритоны, эросы) была перенята христианами.

Изображения Иисуса Христа

В катакомбной живописи отсутствуют изображения на тему Страстей Христовых (нет ни одного изображения распятия) и Воскресения Иисуса. Среди фресок конца III — начала IV веков часто встречаются сцены, изображающие Христа, совершающего чудеса: умножение хлебов, воскрешение Лазаря (встречается более 50 изображений). Иисус держит в руках своего рода «волшебную палочку», что является античной традицией изображения чудес, также перенятой христианами.

Изображение	Название	Описание
	Орфей	Это христианизированные изображения языческого персонажа, Орфея. В руке он держит кифару, иногда в окружении зверей во фригийской шапке и восточном одеянии. Значения других языческих персонажей (Гелиос, Геракл) также были переосмыслены.
	Добрый пастырь	Большее число изображений Доброго Пастыря в катакомбах относится к III—IV векам. Возникновение и распространение данного символического изображения Иисуса относится к периоду гонений на первых христиан и возникло на основе сюжета евангельской притчи о заблудшей овце. Добрый Пастырь изображён в виде юноши без бороды, по большей части с короткими волосами, одетый в тунику. Иногда он стоит опершись на посох, а также в окружении овец и пальм.
	Крещение	Часто встречающееся изображение в катакомбной живописи. Существует в двух вариантах: евангельский рассказ о Крещении Господнем от Иоанна Предтечи и просто изображение таинства крещения. Главным отличием между сюжетами выступает символическое изображение Святого Духа в виде голубя на фресках Крещения Господня.
	Учитель	При изображении Христа-Учителя ему придавался образ античного философа, облачённого в тогу. Окружающие его ученики изображаются в образе юношей, наподобие студентов античных школ.
	Христос	Такие изображения отличаются от античной традиции: лик Иисуса принимает более строгий и выразительный характер. Волосы изображаются длинными, часто с пробором посреди головы, добавляется борода, иногда разделённая на две части. Появляется изображение нимба.

Изображения Оранты

Оранта — один из наиболее часто встречающихся изображений в катакомбах: первоначально как персонификация молитвы, а затем как образ Богородицы. В конце III—IV веках в виде Орант (то есть молящихся) изображали погребённых в катакомбах, как женщин, так и мужчин.

Изображение	Название	Описание
	Оранта с ребенком	Оранта с ребёнком (первая половина IV века) находится в кубикуле della Madonna orante в coemeterium Maius, точно не известно, изображена ли здесь Богородица.
	Оранта	Оранта в «кубикуле пяти святых» в катакомбе св. Каллиста. Рядом с женской фигурой Dionysas расположена мужская под именем Nemesius, к обоим именам добавлено in pace. Здесь умершие изображены в виде Орант в райском саду среди цветов и птиц.

Сцены из Ветхого Завета

В римских катакомбах часто встречаются сцены из Ветхого Завета, например, Моисей у источника в скале, Ной в ковчеге, Даниил в яме со львами, три отрока в пещи огненной, три отрока и Навуходоносор.

Изображение	Название	Описание
	Адам и Ева	Изображение библейских прародителей человечества встречается в различных вариантах: в сцене грехопадения, вместе с их детьми. Появление данного изображения в раннехристианской живописи обусловлено возникновением в христианском вероучении восприятия Иисуса Христа как нового Адама, искупившего своей смертью Первородный грех.
	Иону выбрасывают в море	Изображения Ионы можно часто встретить в катакомбах. Авторы росписей представили не только основу библейского сюжета об Ионе, но также детали: корабль, огромную рыбу (иногда в виде морского дракона), беседку. Иона изображен отдыхающим или спящим, олицетворяя «спящих» в кубикулах и саркофагах катакомб. Появление изображений Ионы связано с пророчеством Христа о своём трехдневном пребывании во гробе, в которых он сравнил себя с Ионой (Мф. 12:38-40).
	Три отрока в пещи огненной	Появление таких изображений относят к IV веку, что было связано с возникновением почитания трёх вавилонских отроков как исповедников, оставшихся верными своей вере среди иноверцев (что было для первых христиан символично).

Агапы

Изображение агап — «Трапез Любви», которые христиане устраивали в катакомбах в память о евангельской Тайной вечере и на которых совершали таинство евхаристии, является весьма распространённым сюжетом катакомбной живописи. По изображениям агап историки литургики восстанавливают традиции богослужения раннехристианских общин.

Наиболее интересна для изучения раннехристианской обрядности фреска II века с изображением агапы, обнаруженная в 1893 году.

За полукруглым столом возлежат шесть участников вечери, а по правую сторону стола помещается бородатый мужчина, преломляющий хлеб. У его ног стоит чаша и два блюда: одно — с двумя рыбами, другое же — с пятью хлебами.

Число изображённых хлебов и рыб напоминает евангельское чудо умножения хлебов. Из анализа изображений агап исследователи пришли к выводу, что в раннехристианских общинах верующие получали хлеб из рук предстоятеля непосредственно в свои руки, а потом по очереди отпивали вино из чаши.

Надписи в катакомбах

Собрание надписей из римских катакомб, составляющее в данный момент 10 томов, начал в 1861 году де Росси, продолжил с 1922 года Анджело Сильваньи, затем Антонио Ферруа. Джованни Батиста де Росси открыл катакомбы святого Каллиста благодаря фрагменту мраморной таблички с надписью NELIUS MARTYR. Учёный предположил, что речь идёт о мученике Корнелии (CORNELIUS), который, по источникам де Росси, должен был быть захоронен в катакомбах. Позднее, в крипте пап де Росси обнаружил вторую часть таблички с надписью EP (Episcopus).

Множество надписей встречается на локулах на латинском и греческом (греч. ZOE — «жизнь») языках. Иногда латинские слова написаны по-гречески, или в одном слове встречаются буквы из этих языков. В катакомбных надписях встречаются названия видов захоронений: arcosolium (arcisolium, arcusolium), cubiculum (cubuculum), forma, имена фоссоров, описание их деятельности.

Посещение катакомб

Из всех катакомб Рима для посетителей в составе экскурсии, с обязательным гидом, открыты лишь 6 (вышеперечисленные христианские катакомбы, а также катакомбы святого Панкратия). В остальных катакомбах нет электрического освещения, их можно посетить при наличии разрешения папской комиссии по священной археологии. К наиболее интересным относится самые богатые росписями катакомбы святых Петра и Марцеллина (III—IV вв.) на Via Casilina.

В культуре

живопись:

• Ш. Ленепвё «Погребение мучеников в катакомбах» (1855 год)
• В Государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина хранится коллекция акварельных копий (около 100 акварелей) раннехристианских росписей катакомб Рима русского художника-акварелиста Ф. П. Реймана (1842—1920). Рейман работал над копиями из катакомб (Домитиллы, Каллиста, Петра и Марцеллина, Претестата, Присциллы, Тразона и Сатурнина) 12 лет с 1889 г. по заказу И. В. Цветаева .

литература:

• В «Путешествии в Италию» (нем. Italienische Reise) Гёте описывает своё неприятное впечатление от посещения душных коридоров катакомб святого Себастьяна.

• Некоторые эпизоды романа Александра Дюма-отца «Граф Монте-Кристо» (Монте-Кристо и Франц д’Эпине спасают захваченного разбойниками Альбера де Морсера, Данглар вынужден отдать украденные им деньги разбойникам) происходят в катакомбах святого Себастиана.
• Генрик Сенкевич. Роман «Камо грядеши» (описано собрание христиан I века в римских катакомбах, однако такие собрания начались не ранее второй половины II века).
• Р. Мональди, Ф. Сорти. «Imprimatur: В печать». Исторический детектив. М: АСТ, 2006. ISBN 5-17-033234-3
• Чарльз Диккенс в «Картинах Италии» (англ. Pictures from Italy) описал свои впечатления от посещения катакомб святого Себастьяна (единственные из известных в 1840-х годах):

Измождённый монах-францисканец с диким горящим взором был единственным нашим проводником в этих глубоких и жутких подземельях. Узкие проходы и отверстия в стенах, уходившие то в ту, то в другую сторону, в сочетании со спертым, тяжёлым воздухом вскоре вытеснили всякое воспоминание о пути, которым мы шли… Мы проходили между могил мучеников за веру: шли по длинным сводчатым подземным дорогам, расходившимся во всех направлениях и перегороженным кое-где каменными завалами… Могилы, могилы, могилы! Могилы мужчин, женщин и их детей, выбегавших навстречу преследователям, крича: «Мы христиане! Мы христиане!», чтобы их убили убили вместе с родителями; могилы с грубо высеченною на каменных гранях пальмою мученичества; маленькие ниши, вырубленные в скале для хранения сосуда с кровью святого мученика; могилы некоторых из них, кто жил здесь много лет, руководя остальными и проповедуя истину, надежду и утешение у грубо сложенных алтарей, таких прочных, что они стоят там и сейчас; большие по размерам и ещё более страшные могилы, где сотни людей, застигнутых преследователями врасплох, были окружены и наглухо замурованы, погребены заживо и медленно умирали голодной смертью. Торжество веры не там, на земле, не в наших роскошных церквах, — сказал францисканец, окидывая нас взглядом, когда мы остановились передохнуть в одном из низких проходов, где кости и прах окружали нас со всех сторон, — её торжество здесь, посреди мучеников за веру!

музеи:

• Музей Пио-Кристиано в Ватикане посвящён собранию раннехристианских произведений искусства, найденных в римских катакомбах: мраморные языческие и христианские саркофаги, статуи, таблички с надписями на латинском и греческом языках.
• В музее сакрального искусства в библиотеке Ватикана (итал. Museo Sacro) находятся артефакты из римских катакомб и церквей: лампы с иудейскими и христианскими символами, изделия из стекла, медальоны.
• В музее Кьярамонти в Ватикане представлены множество саркофагов I—IV веков.
• Часть коллекции античного периода Национального римского музея составляют иудейские саркофаги, таблички с надписями, большое число артефактов из языческих гробниц.
• Римские катакомбы в Фалькенбурге, провинция Лимбург, Нидерланды (нидерл. Romeinse Katakomben Valkenburg) — катакомбы в заброшенной шахте из мергеля, построенные в 1910—1912 годах, точно копирущие некоторые римские катакомбы (размер и обстановка, росписи и цвета фресок, скопировано 14 отделений римских катакомб). Учредителем проекта стал промышленник Jan Diepen. Разработка проекта проходила под научным присмотром в том числе Иосифа Вильперта и при поддержке папы Пия X.
• Капелла катакомб или реликвий (1888 год) в монастыре бенедиктинцев в Форт Аугуст в Шотландии — росписи частей монастыря выполнены в стиле римских катакомбных кубикул.

См. также

• Список катакомб Рима
• Клоака Максима
• Катакомбы Парижа
• Катакомбы капуцинов (Палермо)
• Катакомбы Сан-Джованни
• Катакомбы Санта-Лючия
• Катакомбы Сан-Гаудиозо
• Катакомбные святые

Библиография

• Fink, Joseph. Die römischen Katakomben. — Mainz: Philipp von Zabern, 1997. — ISBN 3-8053-1565-1.
• Stützer, Herbert Alexander. Frühchristliche Kunst in Rom. — Köln: DuMont Verlag, 1996. — ISBN 3-7701-2643-2.
• Stützer, Herbert Alexander. Die Kunst der römischen Katakomben. — Köln: DuMont Verlag, 1983. — ISBN 3-7701-1485-X.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Катакомбы Рима
• Голубцов А.П. [mystudies.narod.ru/library/g/golubtsov/a-22/5.html Места молитвенных собраний христиан I—III веков]. (Из чтений по Церковной Архиологии и Литургике. Сергиев Посад, 1918). Проверено 7 ноября 2008. [www.webcitation.org/614WZBHan Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Покровский Н.В. [www.krotov.info/lib_sec/16_p/pok/rovsky.htm Живопись катакомб]. // Очерки памятников христианского искусства. Санкт-Петербург, Лига-плюс, 2000. Проверено 7 ноября 2008. [www.webcitation.org/614WZyOJD Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Марк Семо. [photo.geo.ru/journalarticle/item/id/474/pagenum/0/ «Рим-2», или Катакомбы]. // Журнал Geo (март 2005). Проверено 7 ноября 2008. [www.webcitation.org/614WaSKcn Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Lanciani, Rodolfo. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/Europe/Italy/Lazio/Roma/Rome/_Texts/Lanciani/LANPAC/home.html Языческий и христианский Рим (1892 г.)] (англ.). // Pagan and Christian Rome. Проверено 18 ноября 2008. [www.webcitation.org/614Wcc8KE Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].

• DeRossi, Giovanni Battista. [www.ub.uni-heidelberg.de/helios/fachinfo/www/kunst/digilit/fruehchristlich.html Римские катакомбы и памятники первоначального христианского искусства (Текст и изображения, 5 томов, 1864–1880 гг.)] (итал.). //La Roma sotterranea cristiana. Проверено 13 ноября 2008. [www.webcitation.org/614WdNmYI Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Wilpert, Joseph. [diglit.ub.uni-heidelberg.de/diglit/wilpert1903a Живопись катакомб Рима (Текст)] (нем.). //Die Malereien der Katakomben Roms. Проверено 9 ноября 2008. [www.webcitation.org/614We3yY7 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Wilpert, Joseph. [diglit.ub.uni-heidelberg.de/diglit/wilpert1903 Живопись катакомб Рима (Изображения)]. //Die Malereien der Katakomben Roms. Проверено 9 ноября 2008. [www.webcitation.org/614WekjO9 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].

• [aarome.idra.info/index/index2/tsk/pkpr Parker, John Henry: collection of classical and medieval art and architecture of Italy.] (англ.). — Фотографии катакомб Джона Генри Паркера (1865-1879). Проверено 26 января 2011. [www.webcitation.org/614WfPXKg Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Катакомбы Рима

После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.