Катана

Ката́на (яп. 刀) — длинный японский меч (дайто:). В современном японском слово «катана» также обозначает любой меч. Катана — японское чтение (кунъёми) китайского иероглифа 刀; сино-японское чтение (онъёми) — то:. Слово обозначает «изогнутый меч с односторонним клинком». По форме клинка катана напоминает шашку, однако рукоять у неё прямая и длинная, что позволяет использовать двуручный хват. Навершие отсутствует. Небольшой изгиб клинка и острый конец позволяют наносить также и колющие удары.

История развития

Катана появилась в XV веке как следствие эволюции тати (яп. 太刀) и использовалась до конца XIX века (ранний период Муромати) как традиционное оружие самурая, прежде всего в комбинации (дайсё, яп. 大小. букв. «большой-малый») с коротким вакидзаси (яп. 脇差, кит. 小刀 сёто, букв. «малый меч»). Катана во многом похожа на более ранний китайский меч мяо дао. Подлинную японскую катану легко узнать по линии закалки (хамон, яп. 刃文), объясняющейся применением специальной техники ковки и закалки, а также рукояти (цука, яп. 柄), обтянутой кожей ската и обвитой шёлковой лентой. Для обтяжки также применялась обычная кожа. Резные рукояти из твёрдого дерева или слоновой кости встречаются только у декоративных и парадных мечей. Лезвие катаны состоит как минимум из двух разных сортов стали: вязкого для основы (сердцевины) и твёрдого для режущей части. Оба компонента сначала очищались путём многократного сложения и сварки, прежде чем из них ковалось лезвие.

В узком смысле катана — изогнутый (режущей частью наружу) полуторный меч с лезвием длиной в два или более сяку (яп. 尺, 2 сяку приблизительно равны 60,6 см) и рукоятью различной длины. Вес 750—1000 г. Если длина лезвия менее двух сяку, то это вакидзаси, если менее одного сяку — кинжал (танто, айкути, хамидаси). Ножны для всех трех видов мечей называются сая; они делаются из дерева и покрываются лаком. Металлические ножны имеют только серийно изготовленные мечи XX века, однако и они оснащены деревянной подкладкой.

Ношение меча

Катану и вакидзаси всегда носят на левой стороне корпуса в ножнах, заложенными за пояс (оби), лезвием вверх. Это — принятый способ ношения в обществе, сформировавшийся после завершения войн периода Сэнгоку в начале XVII века, когда носить оружие стало больше традицией, чем военной необходимостью. Когда самурай входил в дом, он вынимал катану из-за пояса. В случае возможных конфликтов он держал меч в левой руке в состоянии боевой готовности либо, в знак доверия, в правой. Садясь, он клал катану на пол в пределах досягаемости, причём вакидзаси не снимался (его самурай носил в ножнах за поясом). Монтаж меча для ношения на улице называется косираэ, сюда входят лакированные ножны сая. В случае отсутствия частой необходимости использовать меч, его хранили дома в монтаже из необработанного дерева магнолии сирасая, защищающем сталь от коррозии. Некоторые современные катаны изначально выпускаются в этом варианте, при котором ножны не покрываются лаком и не декорируются. Подобный монтаж, в котором отсутствовала цуба и другие декоративные элементы, не привлекал внимания и получил широкое распространение в конце XIX века после императорского запрета на ношение меча. Создавалось впечатление, что в ножнах не катана, а бокуто — деревянный меч. В XX веке появились замаскированные мечи, по конструкции схожие с западными шпагами-тростями: лезвие меча покоилось в ножнах, имитирующих посох из бамбука или дерева.

Вплоть до раннего периода Муромати на вооружении состоял тати — длинный меч, который носили на портупее лезвием вниз. Однако начиная с конца XIV века он все более вытесняется катаной. Она носилась в ножнах, закреплённых на поясе с помощью ленты из шёлка или иной ткани (сагэо). Вместе с тати обычно носили кинжал танто, а в паре с катаной — вакидзаси.

Изготовление

Изготовление катаны состоит из множества этапов и может длиться до нескольких месяцев. В начале куски стали сорта тамахаганэ складываются вместе, заливаются глинистым раствором и посыпаются золой. Это необходимо для удаления из металла шлака, который в процессе плавления выходит из него и впитывается глиной и золой. После этого куски стали раскаляют, чтобы дать им соединиться друг с другом. Затем полученный блок проковывают молотом: его расплющивают и складывают, затем снова расплющивают и опять складывают — и так удваивают количество слоев (при 10 складываниях 1024 слоя, при 20 — 1048576) Таким образом углерод распределяется равномерно в заготовке, благодаря чему твёрдость клинка в каждом его участке будет одинаковая. Далее в блок из тамахаганэ требуется добавить более мягкую сталь, чтобы меч не сломался при больших динамических нагрузках. В процессе ковки, длящейся несколько дней, блок вытягивается в длину и путём композиции полос с различной твёрдостью создаётся структура клинка и его первоначальная форма. После этого наносится слой жидкой глины — для предотвращения перегрева и окисления. В процессе закалки, при соблюдении технологического процесса, между якибой (твердой частью с режущей кромкой) и хирадзи (более мягкой и гибкой частью) формируется хамон. Этот рисунок принимает свой окончательный вид в момент закалки меча и проявляется в процессе полировки. Хамон, в отличие от линии зонной закалки, это материал на стыке двух сталей, из которых куется клинок, показывающий насколько хорошо владеет мастерством создатель катаны. Далее следует закалка: меч разогревается до температуры, строго зависящей от металла, который используется для ковки и быстро охлаждается, вследствие чего атомная структура одного из композитов переходит в состояние мартенсит, и режущая кромка приобретает чрезвычайную твёрдость. После осуществляется долгий процесс придания клинку окончательной формы, заточки и полировки, которую полировщик проводит с использованием камней различной зернистости (до 9 ступеней). При этом мастер уделяет особое внимание достижению идеально плоских поверхностей и строгих углов граней между сопрягаемыми поверхностями. В конце заточки мастер работает очень маленькими камнями-пластинками, которые он держит одним-двумя пальцами или специальными дощечками. С особой тщательностью проводится проявление всех деталей и особенностей хада. В некоторых случаях, в особенности современными мастерами, на не закалённых частях клинка наносится гравировка декоративного характера преимущественно буддийской тематики. После полировки и декорирования рукояти, на которое уходит ещё несколько дней, катана готова.

Сталь

По традиции японские клинки делаются из рафинированной стали. Процесс их изготовления уникален своей «традиционностью» (согласно Псевдо-Аристотелю, именно с таким сырьём имели дело изобретатели металлургии железа — халибы) и обусловлен применением железистого песка, который очищается под воздействием высоких температур для получения железа с более высокими показателями чистоты. Из железистого песка добывается сталь. Раньше процесс осуществлялся в печи татара (прямоугольной сыродутной печи). Полученная из песков крица по составу неоднородна, доля углерода в нём колеблется от 0,6 до 1,5 %. Для клинка же требуется сталь с неизменным процентом углерода (приблизительно 0,6—0,7 %). Чтобы полностью очистить металл и добиться требуемого и равномерного содержания в нём углерода, была разработана специальная техника складывания, высокая эффективность которой сопоставима с её трудоёмкостью. Особенностью железистого песка является низкое содержание серы и фосфора, которые способствуют сегрегации (нарушению кристаллической структуры стали) и потому нежелательны. По той же причине во время ковки используется малосернистый древесный уголь.

Сначала стальные осколки перековываются в слитки, которые в свою очередь раскаляются, складываются по длине и ширине и посредством ковки снова возвращаются к прежней форме.

В процессе ковки происходит угар стали, вследствие чего металл теряет в весе. Одновременно из-за окисления уменьшается доля углерода. Для контроля над этими процессами во время ковки соединяются слитки с разным содержанием углерода. После многократного сложения стали образуются многочисленные тончайшие слои, которые после специальной полировки и заточки становятся заметны на поверхности лезвия.

Данная методика служит исключительно для очистки стали, достижения однородности её структуры и регулирования содержания углерода. Мнение, что хорошая катана должна состоять из как можно большего числа слоев стали, ошибочно. В зависимости от качества тамахаганэ и желаемого процента углерода слиток перековывается от 10 до 20 раз. Кузнец (как, например, Канэнобу или кто-то из его рода) повторяет цикл столько раз, сколько необходимо для получения однородного слитка с требуемыми характеристиками. Излишнее растягивание этого процесса размягчает сталь и ведёт к дальнейшим потерям металла из-за угара.

У заводских катан времён Второй мировой войны сталь обычно содержит от 95,22 до 98,12 % железа и 1,5 % углерода, благодаря чему сталь имеет высокую твёрдость. Дополнительно в ней содержится некоторое количество кремния, придающего клинку высокую гибкость и высокую ударную вязкость. В умеренных количествах (в зависимости от места добычи сырья) могут присутствовать медь, марганец, вольфрам, молибден, а также случайные вкрапления титана.

Не всякая сталь годится для изготовления меча. Оригинальный кованый меч сделан, в отличие от дешёвых копий, не из нержавеющей стали класса 440А, то есть инструментальной стали, полученной путём прокатки, имеющей твёрдость по шкале Роквелла 56 HRC и непригодной, как материал для катаны. Кроме того, настоящий меч не имеет волнообразной заточки, гравировки или протравки, имитирующей хамон. Степень твёрдости, свойственная оригиналам, достигается только путём специальной обработки металла (см. мартенсит). В процессе ковки также формируется кристаллическая структура стали. Закалка режущей стороны до 62 HRC в сочетании с эластичностью гарантирует высокое качество японских клинков. Благодаря высокой твёрдости (60—62 HRC) меч долгое время сохраняет остроту. Исключительная режущая способность в направлении, перпендикулярном плоскости лезвия (в отличие от резки в продольном направлении — наподобие пилы, которая двигается вдоль своей продольной оси), принцип которого задействован также в процессе бритья, то есть, когда лезвие двигается под прямым углом строго перпендикулярно своей плоскости, объясняется использованием чистого карбида железа, благодаря которому при заточке достигается очень малая толщина лезвия без зазубрин. Карбид железа образуется, как правило, в ржавеющей стали, в то время как высокотехнологичная нержавеющая сталь не даёт такого гладкого лезвия без зазубрин. Однако эти микроскопические зазубрины превращают лезвие в подобие миниатюрной пилы, что является преимуществом такого оружия при условии применения соответствующей техники боя. Уже викинги в эпоху раннего Средневековья искусно владели техникой многослойной проковки стали для мечей; в ходу были весьма эффектные дамасские клинки, по форме не имеющие ничего общего с японскими. Франки также изготавливали хорошую сталь, которая не нуждалась в складывании для достижения однородности. В плане технологического сталелитейного и кузнечного процесса, нацеленного на требуемые свойства материала, и особенностей обработки поверхности японские стальные изделия не имели сходства с европейскими, что обусловлено принципиально разными боевыми техниками и различиями в конструкции доспехов.

Конструкция

Перед кузнецом, изготавливающим меч, издавна стояла задача создать оружие острое и одновременно долгое время сохраняющее боевые качества, не теряющее остроты, не ржавеющее и не ломающееся. В зависимости от содержания углерода в стали и закалки у него мог получиться меч с высоким показателем мартенсита, следовательно, очень твёрдый и долго сохраняющий остроту, однако хрупкий и ломкий. И наоборот, клинок из более мягкой стали затупляется быстрее.

Данное затруднение преодолевается путём применения многослойной конструкции. Сочетание жёсткого лезвия и эластичной основы придаёт металлу катаны чрезвычайную вязкость и одновременно долговременную остроту. В традиционной технике внутренний слой изготавливается из низкоуглеродистой стали и покрывается твёрдой высокоуглеродистой сталью, которая образует верхний слой: кузнец складывает U-образно длинный узкий брусок твёрдой стали и вваривает в него брусок из мягкой стали. Из полученного комбинированного бруска выковывается заготовка меча, причём закрытая сторона «U» впоследствии станет лезвием. Такая комбинированная заготовка больше не подвергается складыванию.

В других конструкциях встречаются иные сочетания: например, твёрдая сталь вкладывается в U-образную заготовку из мягкой стали, либо твёрдая сталь лезвия комбинируется с мягкой сталью задней стороны и сталью средней твёрдости, из которой изготовлены две дополнительные боковые вкладки. Встречаются многочисленные усложнённые техники, впрочем, не гарантирующие более высокого качества. Они практикуются большей частью кузнецами невысокого класса, которые таким образом стремятся обойти трудный процесс закалки.

Очень короткие клинки иногда делаются из одного вида стали (мономатериал).

Более крупные образцы требуют усложнённой конструкции.

• Мару — самая дешёвая из всех конструкций, используемая также для танто или ко-вакидзаси; подобные одинарные клинки не подвергаются дифференцированной закалке и состоят из одного-единственного сорта стали.
• Кобусэ — упрощённая конструкция меча, которая из-за невысокой стоимости имела вплоть до Второй мировой войны широкое распространение в военных конфликтах, требовавших больших объёмов оружия.
• Хонсаммай — наиболее распространённая конструкция. Боковые части усилены дополнительными пластинами из стали средней твёрдости. Меч отличается высокой прочностью и имеет то преимущество, что обратная сторона лезвия (обух) не закалена и не даёт ему сломаться. На некоторых старых мечах заметны подобные следы от ударов.
• Сиходзумэ — конструкция, похожая на хонсанмаи, у которой задняя часть лезвия защищена жёсткой железной полосой.
• Макури — упрощённая конструкция, у которой сердцевина из мягкого железа целиком спрятана в оболочку из твёрдой стали.
• Вариха тэцу — простая, но очень гибкая конструкция.
• Орикаэси саммай — слегка усовершенствованная форма хонсанмаи.
• Гомай — немного необычный вариант с сердцевиной из твёрдого железа, которую окружает средний мягкий слой, в свою очередь покрытый слоем твёрдой стали.
• Сосю китаэ — одна из наиболее сложных конструкций, имеющая семь слоев стали. Практиковалась кузнецом Масамунэ, считается образцовой работой.

Закалка

Так же как и западные кузнецы Средневековья, применявшие зонную закалку, японские мастера закаляют клинки не равномерно, а дифференцированно. Зачастую клинок изначально имеет прямую форму и получает характерный изгиб в результате закалки, дающей лезвию твёрдость 60 по Роквеллу, а задней части меча — лишь 40 единиц. В основе закалки лежит изменение кристаллической структуры стали: за счёт быстрого охлаждения раскалённого металла (обычно оно происходит в ванне с водой) аустенит превращается в мартенсит, имеющий больший объём. Из-за этого режущая часть меча растягивается и меч изгибается. Изогнутый меч имеет то преимущество, что он лучше режет и обеспечивает более эффективный удар. Поэтому такой тип получил широкое распространение.

Перед закалкой меч покрывается смесью из глины и угольного порошка (могут содержаться и другие ингредиенты). На лезвие наносится более тонкий слой, чем на другие участки меча. Для закалки лезвие нагревается сильнее, чем задняя часть. При этом важно, чтобы, несмотря на разницу температур (например, 750—850 °C), меч в поперечном сечении и обратная сторона нагревались равномерно. Во время охлаждения в тёплой воде лезвие, нагретое сильнее остальных частей, остывает быстрее и получает более высокое содержание мартенсита, чем другие участки меча. Граница этой узкой зоны (хамон) хорошо заметна после закалки и полировки меча. Она представляет собой не линию, а довольно широкую зону (здесь перепутаны якиба («обожженное лезвие») — собственно закалённая часть клинка, и хамон — узкая линия, отделяющая закалённую часть от незакалённой).

Некоторые кузнецы придают хамону более замысловатую форму, нанося глину волнообразно, неравномерно или узкими косыми линиями. Полученный таким образом рисунок хамона служит для идентификации принадлежности меча к определённой кузнечной школе, но, как правило, не является показателем качества. Можно встретить весьма высококачественные клинки с прямым, шириной не более миллиметра, хамоном, равно как и экземпляры с очень волнистым рисунком, считающиеся грубой работой, и наоборот. Хамон с множеством узких «волн» образует в мече узкие эластичные участки (аси), препятствующие распространению трещин в металле. Однако в случае образования поперечной трещины меч становится непригодным к использованию.

Варьируя длительность и температуру нагрева, предшествующего охлаждению, кузнец может добиться и других эффектов на поверхности меча (например, ниэ и ниой — характерные мартенситные образования различного размера).

За закалкой (нагревом и охлаждением) следует отпуск — нагрев закалённого изделия в печи с последующим медленным охлаждением. При температуре около 200 °C происходит снятие внутренних напряжений в металле, благодаря чему достигается необходимый баланс твёрдости и вязкости.

Термическая обработка — весьма тонкий этап в изготовлении катаны, и даже опытный кузнец может потерпеть здесь неудачу. В этом случае меч заново закаляется и отпускается. Однако процесс можно повторять лишь ограниченное число раз: если все попытки провалились, клинок считается бракованным.

Полировка

После завершения своей части работы, к которой также относится и обработка поверхности при помощи сэн — инструментом, похожим на металлический скребок, кузнец передаёт меч полировщику — тогиси. Его задача состоит в том, чтобы заточить и отполировать клинок — сначала грубыми камнями, затем более тонкими. Работа над одним мечом на данном этапе длится около 120 часов. Тогиси не только затачивает меч, но и выделяет при помощи различных техник структуру металла на поверхности клинка, хамон, также хада, являющихся «кожей» изделия и дающих представление о технике ковки. Одновременно есть возможность устранить мелкие недостатки, возникшие в процессе изготовления.

Выше боевых качеств меча сегодня ценятся качество стали и эстетические свойства, достигаемые исключительно благодаря технологически верно проделанной полировке. При этом форма и геометрия клинка, которые придал ему кузнец, должны полностью сохраниться. Поэтому ремесло полировщика подразумевает также точное знание стиля того или иного кузнеца, а также кузнечных школ прошлых веков.

Форма

Изгиб меча (сори), выполняемый в разных вариантах, не случаен: он сформировался в процессе многовековой эволюции оружия данного вида (одновременно с изменениями в снаряжении самурая) и постоянно варьировался до тех пор, пока в конце концов не была найдена форма, представляющая собой продолжение слегка изогнутой руки. Изгиб отчасти объясняется и особенностью термической обработки: при дифференцированной закалке режущая часть меча растягивается больше, нежели задняя.

В пределах стандарта возможны множественные отклонения, зависящие отчасти от вкуса кузнеца и заказчика, отчасти от традиций конкретной кузнечной школы. Геометрия клинка диктуется и целью его применения: для сражения с противником в латах больше подходил клинообразный в сечении (и более прочный) меч, а в бою с незащищённым врагом эффективнее себя проявлял тонкий клинок, обеспечивающий хороший режущий удар.

Кузнец может наметить степень изгиба и его центр уже при ковке заготовки и подкорректировать их после закалки. Также меч может иметь равномерную толщину либо сужаться к концу, а сам конец (киссаки) может быть как длинным, так и коротким. Кузнец может придать рукояти меча (накаго) определённую форму, сделать заднюю часть лезвия округлой либо угловатой, выбрать форму линии закалки (хамон), а также определить структуру стали и её оптику. На незакалённые участки меча могут быть нанесены бороздки и гравировки.

Все эти факторы оцениваются знатоками в том числе и с точки зрения эстетики.

Встречающиеся дефекты мечей

Существует множество дефектов, возникающих при ковке или неправильной обработке. Следует различать фатальные дефекты, делающие меч непригодным к использованию, и некритические, которые поддаются исправлению и/или лишь портят внешний вид изделия.

Наиболее типичные дефекты:

1. Карасунокути (からすのくち). Трещина в лезвии. Если трещина проходит примерно в параллельной плоскости, она делит закалённую и незакалённую части, и если это отражается на форме, то меч становится бракованным.
2. Синаэ (撓え). Незначительные дефекты в местах изгиба, возникающие вследствие усталости материала на этих участках. Проходят, как правило, перпендикулярно к клинку в той части, которая сделана из незакалённой стали. Не считаются серьёзными дефектами.
3. Фукурэ (膨れ). Включения из окалины или угля, оставшиеся после складывания стали, в основном — погрешности сварки. Обнажаются после полировки, портят внешний вид, а также снижают качество меча.
4. Кирикоми (切り込み). Зазубрина на задней части меча, возникающая при защите отбивом. Не является серьёзным дефектом. В процессе полировки зазубрины можно устранять. На старых сточившихся мечах их оставляют как свидетельство того, что меч использовался в бою.
5. Умэганэ (埋め金). Сделанная кузнецом заплатка, закрывающая какой-либо дефект. Умэганэ делают также с целью скрыть внутреннюю сталь, начинающую проступать после частых полировок.
6. Хагирэ (はぎれ). Появившаяся на линии закалки (хамон) зазубрина, а также сильный изгиб клинка может спровоцировать микроскопическую трещину — хагирэ. Зазубрина обычно хорошо заметна и не представляет большой опасности для меча, в то время как трещина, которую очень трудно разглядеть, является фатальным дефектом.
7. Хакоборэ (刃毀れ). Грубая цилиндрическая зазубрина, проходящая хоть и не через закалённую сталь, однако часто являющаяся причиной трещины.
8. Хадзими (はじみ) Матовые участки, возникающие после многократной заточки. Меч теряет свой блеск. Часто встречающееся, но неопасное возрастное явление.
9. Ниой гирэ (匂切れ). Возможны две причины данного дефекта: линия закалки на границе с незакалённой сталью не имеет чётко обозначенных контуров, однако закалка стали произведена правильно. В этом случае возможна маскировка недостатка посредством шлифовки. Либо — фатальный дефект, когда линия закалки в определённом месте клинка отсутствует, что свидетельствует о плохой закалке стали на этом участке и, следовательно, недостаточной закалке меча в целом.
10. Мидзукагэ (水影). Потемневший участок, как правило, на режущей кромке. Причиной может быть повторная закалка либо повторное охлаждение.
11. Синтэцу (心鉄) (букв. «сердце металла»). Дефект от многократной полировки. Верхний слой стали, подчас всего в несколько десятых долей миллиметра толщиной, на определённом участке стёрся, и под ним проступают нижние слои металла. В этом случае говорят про «усталость» меча (см. цукарэ).
12. Цукарэ (疲れ) (букв. «усталость»)(на иллюстрации не показан). «Похудевший» вследствие частой заточки меч. Если клинок интенсивно используется, он требует регулярной заточки, которая «съедает» материал. Одновременно с заточкой лезвия должна корректироваться путём шлифовки форма меча в целом, это делается для сохранения его формы и пропорций.

Монтаж (косираэ)

За шлифовкой следует изготовление ножен (сая) и рукояти (цука) из древесины магнолии, довершающих комплектацию меча. Ножны в поперечном сечении могут иметь форму восьмиугольника (с угловатыми или закруглёнными краями), овала или эллипса. Рукоять закрепляется на хвостовике (накаго) с помощью конического клинышка из бамбука (мэкуги), продетого через отверстие (мэкуги-ана) в хвостовике. Отверстие ножен (койгути, «пасть карпа») обрамляется роговым или костяным завершением. Ножны и рукоять иногда оставляют без декоративной обработки (сирасая, «белые ножны»), в случае, если они используются только для хранения меча.

В варианте полного монтажа (косираэ) ножны покрываются лаком. Иногда используется кожа ската (самэ), инкрустация. С наружной стороны к ножнам крепится круглая скоба с отверстием (куригата), к которой привязывается шнур для фиксации меча (сагэо) — он делается из шёлка, шерсти или кожи. Боевые мечи могут быть оснащены специальным фиксатором, предотвращающим случайное выпадение оружия из ножен.

В полном монтаже катаны имеются следующие части:

• хабаки (муфта, крепящаяся на хвостовике под гардой и гарантирующая надёжную фиксацию меча в ножнах и одновременно фиксирующая гарду)
• цуба (гарда)
• сэппа (шайбы под цубой и над ней)
• фути (муфта между цубой и рукоятью)
• самэгава (покрытие рукояти из кожи ската или морского животного)
• цука-ито (шёлковая, реже кожаная тесьма для оплётки рукояти; для декоративных мечей может использоваться шерсть; в настоящее время часто применяют искусственный шёлк)
• мэнуки (декоративные вставки на рукояти под оплёткой)
• касира или цука-гасира (колпачок на конце рукояти)

Украшаются фути, мэнуки и касира, как правило, одинаковыми узорами или на одну тему.

В комбинации дайсё (длинный меч в паре с коротким) украшения вакидзаси (короткого клинка) аналогичны декору катаны. Классический вакидзаси, кроме того, комплектовался маленьким ножом когатана с рукоятью (кодзука), а также шпилькой (когай), либо, как вариант, парой металлических палочек для еды, которые находились в ножнах рядом с мечом, будучи вставлены в соответствующие отверстия цубы. Шпилька служила чем-то вроде современного шила: с её помощью ремонтировались подвижные части оружия и доспехов, выравнивалась оплётка рукояти.

Искусство владения мечом

Катана использовалась преимущественно как режущее оружие, иногда как колющее, допускающее как двуручный, так и одноручный хваты. Старейшие школы искусства владения катаной берут своё начало в XV—XVI веках.

Основная идея японского искусства владения мечом (кэндзюцу) и базирующихся на нём техник (таких как иайдо) заключается в том, что продольная ось меча во время атаки должна идти к цели не под прямым углом, а вдоль своей плоскости, нанося режущие удары. Поэтому здесь уместнее говорить не об ударах — в том виде, в каком они свойственны западным техникам меча, — а о разрезах. Именно поэтому клинки имеют изогнутую форму.

Японский фехтовальщик Миямото Мусаси написал книгу «Горин но сё» («Книга пяти колец»), в которой он раскрывает свою технику двух мечей (нитэн-рю) и в эзотерическом ракурсе обосновывает её. Работа с катаной и вакидзаси похожа на приёмы эскримы (современное название — Arnis de mano). Кэндзюцу, практическое искусство фехтования мечом, переродилось в современный вид — гэндай будо. Искусство внезапной атаки и контратаки называется иайдо и является медитативной разновидностью боя, который ведется с воображаемым противником. Кэндо — искусство фехтования бамбуковым мечом (синай), при котором обязательно ношение комплекта защиты, аналогичного фехтовальному европейскому и состоящего из шлема с решёткой, закрывающей лицо, и доспехов. Данный вид фехтования на мечах, в зависимости от конкретного стиля (рю), может практиковаться как спортивная дисциплина.

В Японии до сих пор существуют многочисленные традиционные фехтовальные школы, которым удалось выжить после всеобщего запрета императора Мэйдзи на ношение мечей. Самыми известными являются Касима Синто Рю, Касима Син Рю и Катори Синто Рю.

Мифы и заблуждения

Японские кузнецы с давних времен пользовались большим авторитетом. Японский император Го-Тоба (1180—1239), освоивший искусство фехтования, поделил всех кузнецов империи на классы-ранги. Мастера первого класса пользовались особыми привилегиями. До сих пор известны имена мастеров Масамунэ, Мурамаса: их мечам приписывалась сверхъестественная сила, благодаря которой они были могущественнее других клинков. Позднее, во время Сёгуната Токугава периода Эдо, катана стала называться «душой самурая». Впрочем, значительные военные конфликты к этому времени в Японии уже завершились, и в новом государстве с жёстким сословным разделением самураи должны были оправдывать своё особое положение путём размежевания с низшими слоями.

Одно из наиболее часто встречающихся заблуждений утверждает, что клинковая сталь якобы складывается несчётное количество раз, и это будто бы объясняет свойственные ей превосходные качества. Однако здесь путают число произведённых складываний и количество слоёв. Количество слоёв равно 2ⁿ, где n — количество складываний. Например, заготовка, сложенная 6 раз, имеет 2⁶ = 64 слоя, а при 20 складываниях — уже более миллиона слоев. Кроме того, на Западе считается, что одновременно складываются как железные, так и стальные бруски, из которых затем выковывается меч. На самом деле здесь ошибочно смешиваются два разных процесса: складыванию предшествует предварительный этап — рафинирование, то есть изготовление стальных слитков для лезвия и основы меча, которые затем свариваются, образуя заготовку для меча. Это заблуждение вызвано ошибочной аналогией с дамасской сталью, однако последняя изготавливается с применением совершенно иной техники.

Многократное складывание и последующая обработка нужны для достижения равномерного содержания углерода по всей длине клинка, так как изначально процент углерода в разных участках заготовки различен. Только так можно избежать появления трещин на мече и его поломки во время закалки и в процессе использования. Результатом этой обработки, её побочным продуктом, является выступающая на поверхности клинка структура стали (хада). Иногда она похожа на текстуру дерева (мокумэ-хада и итамэ-хада). Со временем была создана классификация различных типов хада по видам рисунка (например, аясуги-хада, масамэо-хада), поскольку они являются важным критерием при оценке продукта.

Катана в СМИ

Начиная со второй половины XX века романтизация Средневековья, Дальнего и Ближнего Востока и в особенности японской культуры стала набирать популярность. Контакт с японской культурой на Западе осуществляется главным образом через аниме, мангу и японские фильмы; тем самым кинематографические самурайские поединки и дуэли героев аниме являются главным фундаментом представлений европейцев о Японии, которые воспринимаются часто без всякой критики. В последнее время заметна тенденция романтизации японского кузнечного искусства, которая значительно отразилась в научно-популярных документациях, выпускаемых National Geographic, Discovery Channel, History Channel, в том числе и российском популярном формате «Военное Дело».

Известнее всего мнение, которое поддерживается многими специалистами-популяризаторами, гласящее, будто японский меч — абсолютная вершина кузнечного искусства в истории человечества. Это мнение, однако, не выдерживает никакой археологической, исторической и металлографической критики. Вышеуказанные составные японские клинки не представляют собой ничего «необычного» или «исключительного», так как археологами найдены кельтские клинки V века до н. э. (то есть почти на тысячу лет старше японских), состоящие из разных целенаправленно сваренных сортов стали. Исследования римских гладиусов и римско-германских спат (главным образом клинков из Нидамской находки) выявили сложные сварные структуры и селективную закалку многих мечей. К примеру, отдельные римские гладиусы не только оказались селективно закаленными, но и показали твёрдость лезвия до 60 единиц по шкале Роквелла. В особенности сварные клинки раннего Средневековья изготовлены на очень высоком уровне мастерства. Это доказывают в первую очередь работы Штефана Медера, который в рамках специального проекта вместе с японскими полировальщиками высших рангов отполировал европейские раннесредневековые клинки (два скрамасакса и одну сварную спату) по японскому методу. Результаты однозначно показывают, что даже скрамасаксы германцев состояли из отлично рафинированной стали, сложенной и прокованной ничуть не меньше, чем японские стальные изделия. Также были выявлены селективная закалка и как минимум два сорта стали. Это доказывает, что составные клинки из различных сортов стали, методы рафинации и селективная закалка никогда не были чем-то исключительно японским. Ближневосточные и центральноазиатские кузнецы владели всеми этими методами в той же мере, что и их европейские и японские коллеги. Мечи и ножи такого же качества, как и японские, производились в Европе со времён Римской Империи, то есть в то время, когда в Японии только начиналось развитие местной технологии сыродутной печи. С исторической и металлографической точки зрения превосходство японского меча над всеми другими недоказано и является продуктом западной популярной культуры XX века.

Свойства материала

Часто упоминается^[где?], что якобы из-за мягкого обуха (сердцевины) и очень твёрдой режущей кромки японские мечи практически неразрушимы и режут с одинаковой эффективностью твёрдую сталь и органические материалы. На самом деле данное мнение создалось под влиянием аниме и романтической интерпретации японских легенд. С точки зрения физики термообработанная сталь в 45-60 единиц Роквелла не может быть разрезана (а не просто сломана) точно такой же сталью. Железо как материал не сравнимо со сталью, поэтому популярные шоу, где катаной рубили мягкие жестяные листы толщиной в полмиллиметра, не являются доказательством. Также полностью отсутствуют исторические источники, подтверждающие способность каких бы то ни было мечей «резать как масло» стальные пластины от 1 мм и выше 30 единиц Роквелла, поэтому данные мнения рассматриваются как чистый продукт кинематографа, фэнтези и романтической литературы. Параллельно этому существует ряд европейских и японских историческо-литературных источников, сообщающих о погнутых, иззубренных и сломанных мечах. Мягкий обух катаны позволяет ей сравнительно легко гнуться в случае «перенапряжения», ибо таким образом ферритная сердцевина амортизирует внутренние напряжения и очень твёрдая мартенситная кромка катаны останется неповреждённой, что и требовалось от японского меча. Этим и объясняются изгибы и зазубрины на оригиналах японских мечей. Существуют также сообщения о применении меча против твёрдых металлических вещей с плачевными последствиями для клинка. Вышеуказанные свойства катаны (способность гнуться, но не ломаться) являются источником мифа о её «неразрушимости». Сцены из фильмов, аниме и многочисленных компьютерных игр, где герои одним ударом разрезают камни, пластинчатые доспехи и твёрдые металлические предметы без видимого сопротивления материала, являются фантазией, что на фоне пределов прочности железа, камня и стали фундаментально противоречит физике.

Феноменальная острота как исключительное свойство японского меча часто встречается в популярных изданиях о катане. Это свойство чаще всего объясняется чрезвычайно высокой твёрдостью режущей кромки катаны (согласно Х. Танимура 60-65 HRC японской катаны против 50-58 HRC европейских мечей). Здесь ошибка возникает из-за спутывания остроты и стабильности заточки. Катана может сравнительно долго держать заточку, но не является «самозатачивающейся» — этот миф возник главным образом из-за ошибочного приписывания катане свойств тиглевого булата с карбидными микрозазубринами и недавно выявленными микроструктурами. В итоге способность меча «резать сталь как масло» или «рассекать в воздухе шёлковые платки» исторически недоказуема. Так часто цитируемая «одновременная твёрдость и упругость» являются не комбинацией взаимоисключающих свойств, а компромиссом в рамках законов физики.

Фехтование и сфера применения

Очень часто искусство владения японской катаной кэндзюцу (одна из самых древних школ которого Тэнсин Сёдэн Катори Синто-рю), не отличают, а порой и смешивают с современными видами спорта как кэндо или айкидо, тем самым ошибочно обозначая, например, кэндо как «древнее боевое искусство». Это происходит главным образом из самурайских фильмов, голливудских экранизаций и (что типично для детей и подростков) таких аниме-сериалов как «Блич» или «Бродяга Кэнсин». Благодаря до сих пор весьма живучим популярным мифам о европейском оружии, исходящим из XVIII и XIX веков, очень распространено мнение, что японская катана превосходит все другие виды меча по скорости и точности благодаря своему якобы малому весу и малой толщине лезвия. Это утверждение само по себе крайне сомнительно, если принять во внимание, что среднестатистическая катана так же, как и европейский боевой меч (типов X—XIV по классификации Еварта Окшотта), весила 1100—1200 граммов. Существуют сохранившиеся экземпляры сабли (0,9—1,1 кг), рапиры (до 1,4 кг), шашки и римско-германской спаты (0,6—1,2 кг), которые весят меньше восьмисот грамм. Тем самым катана обладает скорее средним, чем малым весом. Толщина японского клинка колеблется в среднем от 6 до 9 мм и, как правило, почти не убывает по направлению к острию, что характерно для клинка сабельного типа. Европейские же мечи имеют у гарды в среднем 4-8 мм, которые плавно убывают до 2 мм у острия. Тем самым европейские мечи фактически являются более тонкими, чем японские, что однако исторически не отражается в виде необычных рубящих достоинств. С точки зрения физики, острота и стабильность лезвия зависят от его геометрии, которая, в принципе, зависит от толщины лезвия лишь косвенно. Двуручный хват слабо искривлённого клинка длиной между 70 и 80 см также имеет в других частях света свои аналоги (например немецкий гросс-мессер). Тем самым доказательств того, что катана в какой-то мере более быстра или совершенна, с логической точки зрения не существует. Аргументы вроде исторического отсутствия полноценных боевых искусств и качественных мечей у других народов вне японо-китайской культуры не берутся во внимание, так как с научной точки зрения не соответствуют археологическим и историческим фактам.

Существуют популярные заблуждения, которые идут также в обратную сторону: часто озвучивается мнение, что катана — исключительно режущее оружие для дуэлей бездоспешных воинов. Это вызвано тем, что сегодня подавляющее большинство аутентичных клинков, изготовленных заслуженными мастерами Японии, предназначаются для коллекций или спорта вроде «Тамэсигири» или «Иайдо». Японские мечи, изготовленные до периода Эдо («Ко-То» — «старые мечи»), однако очень разнообразны в отношении геометрии лезвия, искривления, центра тяжести, веса и пр. при одновременном сохранении концепта нихон-то на протяжении веков. Эти мечи были отлично приспособлены для поражения традиционных японских доспехов и имели для этого, как правило, требуемую упругость клинка и геометрию режущей кромки. Катана, какой её показывают в СМИ (довольно мягкая сердцевина и очень острая твёрдая режущая кромка), появилась только в период Эдо. Таким образом, японские мечи являются исторически мультифункциональными и не ограничивались только рубкой бездоспешных противников. В СМИ почти всегда опускается факт, что фехтовальная катана, какой мы её знаем сегодня (вид, монтировка, политура), возникла только в XVII веке из утигатана, которая в XV веке произошла из тати. Боевые мечи до периода Сэнгоку и Эдо не являлись фехтовальной катаной как таковой и не были использованы соответствующим образом — необходимо отличать эти два вида мечей.

Конкретная сфера применения катаны в большинстве случаев или недостаточно точно озвучивается, или же искажается. Так рождаются тезисы, которые гласят, что катана не только идеально приспособлена для поражения всех сортов доспеха, но и применима в любой боевой ситуации. В подобных предположениях, однако, явно видно влияние современных фильмов про ниндзя и самураев, которые, как правило, не имеют ничего общего с историческими боевыми искусствами, вооружением и тактикой. До периода Эдо самураи главным образом были конными лучниками, которые применяли меч только в крайних случаях, если копьё яри или нагината были вне досягаемости или утеряны. Только указом сёгуна Токугава Иэясу катана стала «душой самурая» и его личным фехтовальным и статусным оружием, аналогично рапире и шпаге в Европе, в процессе чего былые гражданские войны и сражения в полном доспехе на коне навсегда ушли в прошлое. Таким образом классическая катана самурая начиная с XVII века изначально являлась дуэльным оружием, рассчитанным на бездоспешных противников, и, как правило, не соприкасалась в дуэлях с традиционными японскими доспехами — пригодность катаны для прорубания или прокалывания доспехов или её абсолютная универсальность тем самым не имеют исторических основ. Кавалерийские мечи тати (часто унаследованные) оставались парадным оружием самураев, но носились они по-другому и собственно катаной не являлись. Европейское, ближневосточное и центральноазиатское клинковое оружие было приспособлено для поражения чешуйчатых, кольчужных и пластинчатых доспехов, причём должно было выдержать для этого экстремальную нагрузку. Японские доспехи не содержали столько металла, так как являлись скорее доспехом лучника, нежели копейщика, поэтому японскому мечу не нужно было выдерживать подобные испытания.

Металлургия

Один из главнейших аргументов превосходства японских клинков считается чистота и особые свойства исходного материала для ковки японских мечей — «тамахаганэ», продукт японской сыродутной печи «татара». Популярные источники часто приписывают ему принципиальное отсутствие таких вредных примесей, как сера и фосфор, что однако не корректно. Кричное железо — очень неоднородный продукт, который является смесью углерода, железа, шлака и других элементов, — каждый кусок тамахаганэ уникален. Искусство кузнеца состоит в выборе кусков крицы, которые содержат как можно меньше шлака и имеют между 0,8-1,3 % углерода. Методы выплавки до открытия границ и индустриализации Японии было собственно намного примитивнее, чем в Европе (где с XIV века вошла в употребление доменная печь), что и вызвало потребность в долгой и тщательной рафинации стали, дабы удалить все вредные примеси. Ценность японской стали тем самым заключалась не в (весьма посредственном) качестве тамахаганэ, а в умении кузнецов изготовить из посредственного сырья продукт хорошего качества. В этой связи становится понятно, почему начиная с XVI века японские кузнецы очень охотно применяли европейскую привозную сталь. Часто упоминаемая теория о том, что в тамахаганэ содержалось много вольфрама, молибдена и ванадия (неправильный пересказ о роли ванадия в тиглевых сталях и булатах, которые к японской стали не имеют никакого отношения), не подтверждается химическими анализами оригиналов. Данные анализы подтверждают повышенное содержание окиси титана, которое, однако, позитивной роли в качестве японской стали практически не играет. Помимо того, что высоколегированые современные стали не показывают сверх-свойств, тамахаганэ как продукт сыродутной печи просто не может содержать нужный процент легирующих элементов, чтобы образовать высоколегированную сталь, так как температура плавления, например, вольфрама или молибдена гораздо выше производимой японской «татарой» которая доходит максимально до 1500 °C. Объяснение качества японского меча «высоколегированным тамахаганэ» тем самым научно несостоятельно.

Железистые морские пески «сатэцу» содержат существенное количество ванадия, но с точки зрения теории металлургических процессов, его восстановление возможно только при выплавке чугуна. В татара-печи, кроме крицы, образовывалось небольшое количество чугуна, но использовать его при изготовлении тамахаганэ умели далеко не все мастера — поэтому ванадий в японских клинках встречается далеко не всегда. Вольфрам и молибден, хотя и тугоплавки, восстанавливаются из руды столь же легко, как и железо, поэтому в случае их равномерного распределения в составе руды получить легированную крицу не представляет проблемы. Однако железистые пески не содержат (а с точки зрения геохимии, и не могут содержать) вольфрама и молибдена, а искусственное добавление соответствующих руд в шихту приведет к крайне неравномерному распределению этих примесей в стали. Молибден (и реже, вольфрам) может быть сравнительно равномерно распределен в бурых железняках т. н. зон окисления медно-молибденовых месторождений — их много в Корее и Маньчжурии. Таким образом, кем-то когда-то исследованные молибденсодержащие катаны изготовлены не «традиционным» способом (из железистых песков), а из импортного сырья, т. н. «мантэцу» («маньчжурское железо»).

Уход за мечом

Уход за катаной производится в определённой последовательности и прежде всего заключается в чистке, для которой применяются различные принадлежности.

1. Зазубрины устраняются при помощи полировочных камней.
2. При помощи специальной бумаги, не содержащей кислоты, (рисовой бумаги — нугуйгами) поверхность очищается от грязи и старого масла (для смазки меча используют масло камелии и гвоздики). Бумагу перед применением необходимо помять как следует, чтобы избавиться от крупных частиц, которые могут оставить микроскопические царапины на мече (качество бумаги может различаться). При отсутствии рисовой бумаги допускается использование не содержащей хлора целлюлозной туалетной бумаги или непарфюмированных одноразовых бумажных салфеток, не содержащих активных веществ, таких как алоэ, например.
3. Запачканный меч можно очистить с помощью извести. Она имеет чистящие и полирующие свойства и при этом не царапает поверхность. Используя лист рисовой бумаги и меловой порошок, можно оттереть остатки масла и загрязнения.
4. После чистки меч заново покрывается маслом. Для этого используют новый лист целлюлозы или рисовой бумаги. Эфирное гвоздичное масло, продающееся в аптеках Европы, может нанести вред мечу и потому непригодно для этой цели. Масло следует наносить в очень небольших количествах — так, чтобы образовалась тончайшая пленка. Эта масляная пленка защищает меч от ржавчины и влажности, содержащейся в воздухе. Для покрытия всей поверхности вполне хватает 1—2 капель. Излишки масла не должны оставаться на мече, так как к ним пристают частицы дерева и пыль из ножен, и при движении клинка в ножнах на нём образуются царапины. Эту процедуру следует повторять в зависимости от влажности воздуха, не реже чем один раз в три месяца.
5. Любой меч можно разобрать на составные части: лезвие фиксируется в рукояти при помощи клинышка из бамбука, рога или дерева, реже из металла. Этот клинышек можно при необходимости вынуть — для этого имеется небольшой инструмент из латуни, похожий на молоток (мэкугинуки). Не следует самостоятельно производить какие-либо операции над хвостовиками старинных мечей (удалять ржавчину, полировать или покрывать маслом) — этим должен заниматься специалист, поскольку состояние хвостовика, особенно если на нём есть надписи, имеет значение при оценке возраста, подлинности и стоимости меча.

Факты

• Действующим российским стандартом ГОСТ Р 51215-98 катана характеризуется как «Японская большая двуручная сабля с клинком длиной более 60 см».

См. также

• Технология изготовления клинков
• Кусунгобу
• Тантодзюцу
• Рю
• Синкэндо
• Син-гунто

Литература

• Японское оружие // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Leon and Hiroko Kapp, Yoshindo Yoshihara. The Craft of the Japanese Sword. — Tokyo: Kodansha International, 1987. — ISBN 0-87011-798-X. (англ.)
• Kanzan Sato. The Japanese Sword. A Comprehensive Guide. — Tokyo: Kodansha International, 1983. — ISBN 4-7700-1055-9. (англ.)
• W. M. Hawley. Laminating Techniques in Japanese Swords. — Hollywood: Hawley, 1974.
• John M. Yumoto. Das Samuraischwert. Ein Handbuch. — Freiburg: Ordonnanz-Verlag, 1995 (Übers. des Originals The Samurai Sword, Tuttle 1958)

Отрывок, характеризующий Катана

– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.