Катастрофа Ан-12 под Улан-Удэ

Катастрофа под Улан-Удэ
Ан-12 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	11 сентября 1965 года
Время	15:10
Характер	Столкновение с горой
Причина	Ошибки экипажа и диспетчера
Место	32 км северо-западнее Улан-Удэ (Бурятская АССР, РСФСР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ан-12А
Авиакомпания	Аэрофлот (Полярное управление ГА, Шереметьевский ОАО)
Пункт вылета	Ташкент
Остановки в пути	Фергана Новосибирск Красноярск Иркутск
Пункт назначения	Южно-Сахалинск
Бортовой номер	СССР-11337
Дата выпуска	февраль 1962 года
Пассажиры	2
Экипаж	6
Погибшие	8 (все)
Выживших	0

Катастрофа Ан-12 под Улан-Удэ — авиационная катастрофа грузового самолёта Ан-12А Полярной авиации (Аэрофлот), произошедшая в субботу 11 сентября 1965 года близ Улан-Удэ, в результате которой погибли 8 человек.

Самолёт

Внешние изображения
	[www.polarpost.ru/forum/download/file.php?id=10773&mode=view Разбившийся самолёт].

Ан-12А с заводским номером 2400503 и серийным 05-03 выпущен Воронежским авиационным заводом в феврале 1962 года. Авиалайнер получил регистрационный номер СССР-11337 и передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое, в свою очередь, направило его в 247-й (Шереметьевский) авиаотряд Полярного управления. На момент катастрофы борт 11337 совершил 4030 циклов «взлёт-посадка».

Экипаж и пассажиры

В экипаж самолёта входили пилоты 247-го лётного отряда в составе 6 человек:

• Командир воздушного судна — Прошкин Василий Гаврилович
• Второй пилот — Смирнов Вадим Алексеевич
• Штурман — Буслаев Анатолий Иванович
• Бортмеханик Хаустов Леонид Яковлевич
• Бортрадист — Серов Михаил Алексеевич
• Бортпроводник — Гладышев Борис Иванович

На борту находились 2 пассажира, которые сопровождали груз.

Катастрофа

Самолёт выполнял грузовой рейс по маршруту Ташкент — Фергана — Новосибирск — Красноярск — Иркутск — Южно-Сахалинск, в ходе которого перевозил 10 475 кг винограда. Выполняя предпоследний этап маршрута, в 08:15 самолёт вылетел из Красноярска. Во время полёта погода в Иркутске значительно ухудшилась. По данным на 09:55 небо было полностью затянуто кучево-дождевыми и разорвано-дождевыми облаками с нижней границей 130 метров, шёл мокрый снег, видимость составляла 1500 метров. В связи с этим Иркутский аэропорт был закрыт, диспетчер направил борт 11337 в Улан-Удэ. В Улан-Удэ на тот момент стояла переменная (10/4 балла) слоисто-кучевая и кучево-дождевая облачность, верхняя и средняя, с нижней границей 1000 метров, видимость достигала 20 километров. В 10:01 экипаж связался с командно-диспетчерским пунктом Улан-удэнского аэропорта, после чего получил разрешение снижаться до высоты 4200 метров по стандартному давлению (760 мм рт. ст.). Через минуту с самолёта передали о начале снижения, на что получили прямой пеленг — 285°, то есть самолёт находился прямо на трассе. В 10:07 экипаж получил данные о погоде в аэропорту и сообщил о занятии высоты 4200 метров. В ответ диспетчер сообщил, что самолёт находится 80 километрах от аэропорта, после чего дал указание снижаться до высоты 1200 метров по направлению на дальнеприводный радиомаяк. В 10:10 (15:10 местного времени) снизившийся до высоты 1200 метров Ан-12 в 32 километрах от аэропорта в почти горизонтальном полёте в облаках врезался в покрытый лесом склон горы и полностью разрушился. Примерное место падения — граница Кабанского и Иволгинского районов на хребте Хамар-Дабан. Все 8 человек на борту погибли.

Причины

Согласно заключению следственной комиссии, катастрофа произошла из-за действий экипажа, имеющего недостаточно опыта при посадках на незнакомые аэродромы, а также из-за плохого взаимодействия между собой диспетчерских служб красноярского, иркутского и улан-удэнского аэропортов. Так на данном этапе полёта запасным аэродромом был назначен Красноярск, хотя запас топлива на борту был недостаточным для выполнения обратного полёта из Иркутска. Улан-Удэ, в свою очередь, запасным аэродромом не назначался, а потому экипаж и не подготавливался к посадке в нём. Оставшийся запас времени на полёт в этот аэропорт сильно ограничивал подготовку. Между тем, инструкция улан-удэнского аэропорта не обеспечивала безопасность полётов на самолётах типа Ан-10 и Ан-12, так как сборник схем разрешал выполнять снижение для пробивания облачности только до 2400 метров — минимального безопасного эшелона, так как на местности имеются горы высотой до 1600 метров, а также это обеспечивает устойчивое отображение самолёта на экране радиолокатора. Когда же диспетчер дал указание снижаться до 1200 метров, то он при этом сделал серьёзное упущение — забыл уточнить, что указанная высота дана не по уровню моря, а по уровню аэродрома, то есть на 515 метров выше. Экипаж, в свою очередь, не изучил на картах и схемах аэропорта рельеф местности, иначе бы знал, что данная высота над уровнем моря не может быть безопасной над местностью, имеющей высоты до 1600 метров. Этому могло способствовать то, что незадолго до катастрофы диспетчер сообщил на самолёт об отсутствии в аэропорту топлива, пригодного для Ан-12, и оборудования для заправки таких самолётов, из-за чего экипаж был озадачен проблемой длительной задержки в аэропорту.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ан-12 под Улан-Удэ

«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»