Катастрофа Ан-24 в Ижевске

Рейс 928 Аэрофлота
Ан-24РВ компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	28 января 1984 года
Время	18:50
Характер	Отказ руля высоты
Причина	Ошибка техобслуживания
Место	аэропорт Ижевска (УАССР, РСФСР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ан-24РВ
Авиакомпания	Аэрофлот (Уральское УГА, Ижевский авиаотряд)
Пункт вылета	Курумоч, Куйбышев
Пункт назначения	Ижевск
Рейс	928
Бортовой номер	CCCP-47310
Дата выпуска	20 мая 1975 года
Пассажиры	49
Экипаж	4
Погибшие	4
Раненые	35
Выживших	49

Катастрофа Ан-24 в Ижевске — авиационное происшествие с человеческими жертвами (авиационная катастрофа) 28 января 1984 года с самолётом Ан-24РВ Аэрофлота, выполнявшим посадку в аэропорту Ижевск, в результате которой погибли 4 человека.

Самолёт

Ан-24РВ с бортовым номером 47310 (заводской — 57310401) был выпущен заводом Антонова 20 мая 1975 года. Всего на момент катастрофы авиалайнер имел в общей сложности 17 032 часа налёта и 11 166 посадок.

Предшествующие обстоятельства

Самолёт выполнял рейс 928 из Куйбышева в Ижевск, а пилотировал его экипаж из 283-го лётного отряда, состоявший из командира (КВС) В. А. Филимонова, второго пилота А. К. Стативко и бортмеханика Г. А. Абдрахманова. В салоне работала стюардесса Л. А. Бутурлакина. Всего на борту находились 49 пассажиров: 43 взрослых и 6 детей.

В 18:17 в 100 километрах от Ижевского аэропорта и на эшелоне 4500 метров экипаж связался с диспетчером подхода, который разрешил снижаться до высоты 1800 метров. Экипаж ввёл самолёт в снижение, а на высоте 4200 метров отключил автопилот. В этот момент было обнаружено, что самолёт не реагирует на движения штурвала по тангажу («на себя» — «от себя»), то есть нет хода руля высоты, о чём в 18:21 командир воздушного судна доложил авидиспетчеру. Далее экипаж провёл несколько проверок, которые только подтвердили их опасения, а в 18:22 командир доложил диспетчеру, что самолёт не реагирует на движения штурвальной колонки, в связи с чем заход на посадку будет выполняться с использованием триммера руля высоты.

В Ижевске в это время был штиль, наблюдалась морозная дымка при видимости 3500 м (температура воздуха составляла около −17 °C). Первый заход на посадку выполнялся с посадочным курсом 194° выполнялся по курсо-глиссадной системе СП-68 на скорости 270 км/ч и с выпущенными на 15° закрылками. Поначалу заход проходил без отклонений, но в процессе выравнивания появился кабрирующий момент (подъём носа) и самолёт начал раскачиваться, из-за чего вертикальная перегрузка начала колебаться от 0,65 до 1,5g. В таких условиях экипаж принял решение прекращать заход, поэтому увеличил мощность двигателей до взлётного и ушёл на второй круг.

Катастрофа

Повторный заход на посадку выполнялся на скорости 250 км/ч и с выпущенными на 15° закрылками. Авиалайнер выполнял заход по курсу и на глиссаде, а торец ВПП был пройден на высоте 12 метров при вертикальной скорости снижения 4 м/с. Далее экипаж при работающих на малом газу двигателях начал выравнивать самолёт перед касанием, но тот вновь начал раскачиваться по тангажу. На скорости 220 км/ч режим двигателей был убран на 0°, но тут руль высоты, который до этого был отклонён вверх на 15,2°, за пару секунд отклонился вверх до упора — на 29,7°. С вертикальной скоростью 10—12 м/с и с перегрузкой 1,68g авиалайнер влетел на высоту 40—50 метров, после чего вышел на закритические углы атаки и перешёл в сваливание на правое крыло, а руль высоты при этом за две секунды отклонился вниз с 29,1° до 10,2°. Пытаясь вывести самолёт из падения, экипаж при скорости 170 км/ч увеличил мощность двигателей до взлётного, но те не успели развить необходимую мощность, а минимальное значение скорости даже достигло 135 км/ч.

В 18:50 в 820 метрах от начала ВПП и 74 метрах правее её летящий со скоростью 180 км/ч по курсу 236° Ан-24 с правым креном 31° врезался в землю правой плоскостью крыла. От удара плоскость оторвало, после чего самолёт промчался по снегу 68 с небольшим метров и остановился в 117 метрах от ВПП. Его шасси, двигатели, мотогондолы и средняя часть фюзеляжа были разрушены. Оторванная носовая часть лежала правее. Общий разброс обломков составил 89 на 30 метров, пожара при этом не возникло. В катастрофе погибли 4 человека (второй пилот и три пассажира), ещё 35 (2 члена экипажа и 33 пассажира) были ранены.

Причины

При изучении обломков было установлено, что произошло самопроизвольное отворачивание гайки и выпадение болта из соединения вертикальной тяги двуплечей качалкой верхнего узла управления на шпангоуте № 7. Это и привело к полному рассоединению проводки управления рулём высоты, в результате чего экипаж не мог им управлять. Сама гайка отвернулась потому, что в соединении отсутствовал контровочный шплинт. Вообще в данном болтовом соединении не было признаков перетирания или разрушения шплинта. К тому же многолетний опыт эксплуатации показал, что это соединение проводки системы управления не подвергается нагрузкам, которые бы могли привести к разрушению шплинтов.

При более тщательном рассмотрении соединения было обнаружено, что шплинтовое отверстие болта полностью заполнено старой смазкой, которая не могла бы туда попасть, будь установлен шплинт. На самом соединении была нанесена свежая смазка, которая отличалась от обнаруженной застаревшей. Таким образом, в процессе эксплуатации при ремонте на авиационной технической базе (АТБ) Ижевского авиаотряда это соединение не разбиралось, что и не предусматривалось. Последняя полная разборка проводки системы управления проводилась на заводе № 403 Гражданской авиации, где ремонт проводился на недостаточно высоком уровне, в том числе допускался некачественный монтаж соединений элементов системы управления. После катастрофы в Ижевске была проведена проверка парка Ан-24, в ходе которой выявились случаи неустановки шплинтов.

Выводы

Отказ системы управления рулём высоты произошел из-за рассоединения тяги 763 АН-3-14/1249 1374 с качалкой 24-5108-20-3 в результате самопроизвольного отворачивания гайки их болтового соединения и последующего выпадания болта. Гайка отвернулась под действием вибрационных нагрузок из-за неустановки контровочного шплинта, предусмотренного технической документацией, при выполнении капитального ремонта на заводе № 403.

В Ижевском АТБ из-за низкого качества выполнения регламентных работ по осмотру проводки системы управления по форме № 6 (17 января) не были выявлены дефекты болтовых соединений верхнего узла качалок на шпангоуте № 7, в том числе отсутствие шплинта болтового соединения вертикальной тяги с качалкой управления рулем высоты.

—

Заключение

Причиной катастрофы является отказ системы управления рулём высоты в результате полного рассоединения проводки управления.

Рассоединение проводки произошло из-за некачественно проведенного монтажа на заводе № 403 и некачественно выполненных регламентных работ в АТБ Ижевского ОАО.

—

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ан-24 в Ижевске

– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.