Катастрофа Ан-24 под Сухуми

Катастрофа под Сухуми
Ан-24РВ компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	8 июля 1977 года
Время	21:39 (20:39 МСК)
Характер	Потеря управления, падение в воду
Причина	Ошибка экипажа
Место	у аэропорта Бабушара (АбхАССР, ГССР, СССР)
Координаты	42°52′34″ с. ш. 41°05′23″ в. д.42.87611° с. ш. 41.08972° в. д. / 42.87611; 41.08972
Воздушное судно
Модель	Ан-24РВ
Авиакомпания	Аэрофлот (Кировоградская ШВЛП ГА)
Пункт вылета	Бабушара, Сухуми (АбхАССР)
Пункт назначения	Кировоград (УССР)
Бортовой номер	СССР-46847
Дата выпуска	14 января 1972 года
Экипаж	7
Погибшие	6
Выживших	1

Катастрофа Ан-24 под Сухуми — авиационная катастрофа, произошедшая 8 июля 1977 года близ Сухуми с самолётом Ан-24РВ Кировоградской лётной школы, в результате которой погибли 6 человек.

Самолёт

Ан-24РВ с бортовым номером 46847 (заводской — 27307505) был выпущен заводом Антонова 14 января 1972 года. Всего на момент катастрофы авиалайнер имел в общей сложности 5698 часов налёта и 16 941 посадок. Принадлежал Кировоградской школе лётной подготовки гражданской авиации.

Катастрофа

выполнял учебный рейс по маршруту Кировоград—Сухуми—Кировоград с работой в районе Сухумского аэропорта. На борту находились КВС-инструктор В. М. Ревенко, штурман-инструктор А. И. Величко, бортмеханик-инструктор А. С. Борис, а также слушатели-пилоты: Г. В. Мешков, А. М. Сучков, Г. В. Мозгачёв и Ю. В. Рачковский.

Сухумский аэропорт был загружен пассажирским рейсами, поэтому работы в его районе не выполнялись и экипаж начал подготавливаться к полёту в Кировоград. Небо в это время было затянуто кучево-дождевыми облаками с нижней границей 330 метров, слабая дымка, ветер западный свежий, видимость 7 километров, на востоке гроза. Также прогнозировалось, что в течение часа гроза дойдёт до аэропорта, при этом метеолокатор на аэродроме не работал. Когда Ан-24 был на исполнительном старте (в начале ВПП) для взлёта по магнитному курсу 297°, то диспетчер передал: «397, по вашим средствам посмотрите, метеолокатор не работает, ваше решение?». В ответ КВС-инструктор доложил: «Нормально, хватит нам взлететь, там отвернуться можно». В связи с этим, диспетчер дал разрешение на взлёт, и в 21:38 (20:38 МСК) самолёт вылетел из аэропорта и начал набор высоты с вертикальной скоростью 5 м/с.

Во время набора высоты КВС-инструктор по бортовому радиолокатору оценивал метообстановку. На высоте 120—130 метров скорость составляла 250 км/ч, когда экипаж начал убирать закрылки. Вертикальная скорость уменьшилась, хотя увеличилась поступательная. Спустя 6 секунд самолёт начал снижаться с вертикальной скоростью до  10 м/с. Поняв, что они падают в море, сидевший в правом кресле пилот-слушатель Мешков (остальные пилоты-слушатели сидели в салоне) через 10 секунд начал тянуть штурвал «на себя», пытаясь исправить ситуацию. Но через 5 секунд Ан-24 на скорости 370 км/ч в полётной конфигурации плашмя ударился о воду в 690 метрах от берега и по азимуту 297° от КТА (практически, на продолжении оси ВПП). Из-за перегрузки при ударе в 1,85g, авиалайнер разрушился и затонул. Обломки разбросало по дну моря на площади 150 на 60—70 метров. Прибывшая к месту падения через час моторная лодка подобрала из воды тяжелораненого КВС-инструктора Ревенко, который держался в воде за плавающий обломок самолёта. Все остальные 6 человек погибли. Впоследствии были найдены и подняты на поверхность основные части авиалайнера, его узлы и агрегаты, а также 5 из 6 тел погибших.

Причины

Согласно показаниям КВС-инструктора, после пролёта высоты 120 метров его как будто ударили по голове, после чего он потерял сознание и очнулся только оказавшись в воде. По травмам на голове удалось определить, что удар был о тубус бортового радиолокатора, который в момент катастрофы сыграл роль демпфера. Также изучение травм показало, что Ревенко в момент удара не находился в активной рабочей позе. Вообще фактов, что Ревенко внезапно потерял работоспособность не было, но некоторые косвенные улики подтверждали это:

• отсутствовала активная рабочая поза;
• отсутствовала адекватная реакция на снижение в воду;
• показания о внезапной потере сознания после прохода высоты 120 метров.

Согласно результатам расследования было установлено, что в течение 10 секунд с момента уборки закрылков из взлётного положения и начала снижения, самолётом никто не управлял. По данным с бортового самописца траектория полёта в этот промежуток времени была типична для самолёта с освобождённым управлением, который не был сбалансирован после уборки закрылков. Просадка высоты в таких ситуациях обычно составляет 60 метров. Лишь за 5—6 секунд до падения в воду, когда сработала сигнализация «Опасная высота», была зафиксирована попытка взятием штурвала «на себя» вывести авиалайнер из снижения.

Так как за несколько минут до Ан-24 с той же полосы взлетел Ту-154, то рассматривалась версия о попадании второго самолёта в спутный след первого Однако согласно расчётам, хотя попадание в спутный след и было возможным, оно не могло привести к катастрофе, хотя и усложнило пилотирование.

Заключение: Причиной катастрофы является отсутствие контроля со стороны экипажа за полётом самолёта, несбалансированного после уборки закрылков, что привело к переходу из набора высоты в снижение. Это могло произойти в результате:

1. отвлечения экипажа (в частности КВС) от пилотирования на оценку грозовой деятельности, так как метеообстановка в районе аэропорта требовала повышенного внимания;
2. временной потери работоспособности КВС.

—

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ан-24 под Сухуми

На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.