Катастрофа Ан-24 под Харьковом

Рейс 7950 Аэрофлота
Ан-24Б компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	20 ноября 1975 года
Время	19:38
Характер	CFIT
Причина	Ошибка авиадиспетчера
Место	12 км западнее Харькова (УССР, СССР)
Координаты	49°55′ с. ш. 36°07′ в. д.49.917° с. ш. 36.117° в. д. / 49.917; 36.117
Воздушное судно
Модель	Ан-24Б
Авиакомпания	Аэрофлот (Белорусское УГА, Гомельский ОАО)
Пункт вылета	Минеральные Воды
Остановки в пути	Ростов-на-Дону Харьков
Пункт назначения	Гомель
Рейс	7950
Бортовой номер	СССР-46349
Дата выпуска	31 декабря 1969 года
Пассажиры	46
Экипаж	4
Погибшие	19
Выживших	31

Катастрофа Ан-24 под Харьковом — авиационная катастрофа, произошедшая 20 ноября 1975 года в окрестностях Харькова с самолётом Ан-24Б авиакомпании Аэрофлот, в результате которой погибли 19 человек.

Самолёт

Ан-24Б с бортовым номером 46349 (заводской — 97305708) был выпущен заводом Антонова 31 декабря 1969 года. Всего на момент катастрофы авиалайнер имел в общей сложности 9445 часов налёта и 8146 посадок.

Катастрофа

Самолёт выполнял полёт по маршруту Минеральные Воды — Ростов-на-Дону — Харьков — Гомель. В Ростове-на-Дону после ночёвки произошла смена экипажа. Новый экипаж из 105 лётного отряда состоял из командира (КВС) А. В. Позднякова, второго пилота А. С. Трасковского и бортмеханика Е. Н. Бойцова. В салоне работала стюардесса Л. Д. Галезник. В 18:22 по местному времени авиалайнер вылетел из аэропорта и после набора высоты занял эшелон 4800 метров. На его борту находились 46 пассажиров: 44 взрослых и 2 ребёнка.

Подлетая к Харькову, экипаж после пролёта Барвенково получил указание снизиться до высоты 3000 метров, а после пролёта Лихачёво — занять высоту 2400 метров курсом на ДПРМ с посадочным курсом 83°. Когда экипаж доложил занятие высоты 2400 метров, то получил разрешение снижаться до высоты 2100 метров, а затем до 1500 метров. Далее на высоте 1500 метров экипаж перешёл на связь с диспетчером круга. Ночное небо над Харьковом в это время было полностью затянуто облаками с нижней границей 600 метров, шёл слабый дождь, а видимость составляла 10 километров.

В 19:34 экипаж получил от диспетчера круга разрешение снижаться до 1200 метров курсом к третьему развороту. Когда экипаж доложил о занятии высоты 1200 метров, диспетчер сообщил условия посадки и передал: «установите давление семь полсотни семь». Экипаж подтвердил: «установил семьсот полсотни семь». На самом деле это значение давления было неверным, так как давление аэродрома составляло на самом деле не 757, а 737 мм рт.ст.. Но диспетчер при прослушивании подтверждении от экипажа не заметил данной ошибки и дал разрешение снижаться до высоты круга 400 метров. Когда экипаж доложил занятие высоты 400 метров, он дал разрешение снижаться до 300 метров к четвёртому развороту. В 19:38 метка самолёта на экране обзорного радиолокатора неожиданно пропала.

Из-за неверно выставленного давления, барометрические высотомеры завышали показания на 220 метров. Когда по ним высота составляла 270 метров, сработал сигнализатор «Опасная высота», задатчик опасной высоты радиовысотомера при этом был выставлен на 50 метров. Однако экипаж не отреагировал на срабатывание данного сигнала, а командир выключил задатчик, вероятно, посчитав, что тот неисправен. Через 23 секунды с момента срабатывания сигнализатора, летящий по магнитному курсу 43° со скоростью 270 км/ч Ан-24 без крена и с малой вертикальной скоростью снижения на высоте 20 метров над землёй врезался в верхушки деревьев и начал разрушаться. Через 120 метров с правым креном авиалайнер врезался в безлесый склон холма, после чего перескочил его и на противоположной стороне в 190 метрах от места первого удара врезался в рощу и окончательно разрушился. Пожара при этом не возникло.

Ан-24 упал в районе четвёртого разворота где местность возвышалась над уровнем аэродрома на 40 метров (+20 метров высота деревьев) и в 12 километрах западнее аэропорта. В катастрофе погибли 19 человек: стюардесса и 18 пассажиров.

Причина катастрофы

Ошибка диспетчера круга, передавшего на борт давление аэродрома 757 мм рт.ст. вместо 737 мм рт.ст., что в результате установки экипажем этого значения давления на барометрических высотомерах привело к снижению в приборном полете ниже безопасной высоты. Экипаж, дезориентированный показаниями барометрических высотомеров, не принял экстренных мер к переводу самолёта в набор высоты при получении сигнала «опасная высота».

—

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ан-24 под Харьковом

Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.