Катастрофа Ил-12 под Кабанском

Катастрофа под Кабанском
Ил-12 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	25 августа 1949 года
Время	11:14 (05:14 МСК)
Характер	Врезался в гору
Причина	Не установлена
Место	гора Кабанья, 31 км Ю Кабанска, Бурят-Монгольская АССР (РСФСР, СССР)
Координаты	51°46′26″ с. ш. 106°36′34″ в. д.51.77389° с. ш. 106.60944° в. д. / 51.77389; 106.60944
Воздушное судно
Модель	Ил-12П
Авиакомпания	Аэрофлот (МВС ГВФ, 29 ао)
Пункт вылета	Алма-Ата
Остановки в пути	Красноярск
Пункт назначения	Кадала, Чита
Бортовой номер	СССР-Л1844
Дата выпуска	27 июня 1949 года
Пассажиры	9
Экипаж	5
Погибшие	14 (все)

Катастрофа Ил-12 под Кабанском — авиационная катастрофа самолёта Ил-12П компании Аэрофлот, произошедшая в четверг 25 августа 1949 года в районе села Кабанск (Бурят-Монгольская АССР) на горе Кабанья, при этом погибли 14 человек.

Самолёт

Ил-12П с заводским номером 93013514 и серийным 35-14 был совсем новым, так как завод «Знамя Труда» (Москва) выпустил его 27 июня 1949 года, то есть менее чем за два месяца до происшествия. Авиалайнер получил бортовой номер СССР-Л1844 и был передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое в свою очередь направило его изначально в 29-й авиаотряд Международных Воздушных Сообщений. Общая наработка самолёта составляла лишь 92 лётных часа.

Экипаж

• Командир воздушного судна — Яковлев А. В.
• Второй пилот — Лобачев В. И.
• Бортмеханик — Борщ Е. А.
• Бортрадист — Гуревич В. К.
• Штурман — Яковлев Ф. Я.

Катастрофа

24 августа самолёт выполнял особый рейс из Алма-Аты в Читу, а на его борту находились 9 пассажиров, и 600 килограмм груза. Вечером в 12:58 (16:58 местного времени) лайнер выполнил промежуточную посадку в Красноярске. Так как было уже темно, то экипаж и пассажиры остались здесь на ночёвку. Утром следующего дня в 02:25 Ил-12 вылетел из Красноярска и направился в Читу через Иркутск. Согласно полученному экипажем перед вылетом прогнозу погоды, на трассе Красноярск — Иркутск ожидались сплошные с отдельными прояснениями (7—10 баллов) слоисто-кучевые и кучево-дождевые облака высотой около 600—1000 метров и в которых наблюдалось обледенение, проходящие дожди, сильный северный ветер (15—18 м/с), а видимость до 4—10 километров. В Иркутске при этом ожидалась облачность высотой 200—300 метров, дождь, свежий северо-западный ветер (7—9 м/с) и видимость до 4—10 километров. Эшелон полёта был задан как 2400 метров, но в 02:40 летящий в облаках экипаж связался с Красноярской районной диспетчерской службой и запросил разрешение подняться до 3000 метров, что диспетчер разрешил. В 03:45 с борта Л1844 в Красноярск было доложено, что самолёт пролетел Нижнеудинск в 03:35 и вышел из Красноярской зоны. Затем в 03:52 экипаж перешёл на связь с диспетчерским центром в Иркутске и доложил, что они следуют из Красноярска в Читу на эшелоне 3000 метров и вошли в зону Иркутской районной диспетчерской службы. В ответ диспетчер разрешил вход в зону.

В 04:30, когда Ил-12 следовал на эшелоне 3000 метров, экипаж связался с Иркутском и сообщил, что наблюдается сильное обледенение самолёта, в связи с чем они запрашивают разрешение снизиться до эшелона 2400 метров и следовать на нём с пролётом Иркутска до Читы. Это разрешение было получено. В 04:45 авиалайнер пролетел Иркутск, а в 04:56 экипаж получил прогноз погоды, согласно которому на трассе от Иркутска до Читы ожидалась верхняя и средняя облачность 7—10 баллов, слоисто-кучевая и слоисто-дождевая, в облаках обледенение, северо-западный ветер 11—14 м/с, кратковременный дождь, а видимость до 10 километров. Высота облачности от Иркутска до Улан-Удэ ожидалась 300—600 метров, на участке от Улан-Удэ до Читы — 600—1000 метров. В самой Чите ожидалась слоисто-кучевая и кучевая облачность 5—9 баллов высотой 600—1000 метров, ветер юго-западный 9—12 м/с, в порывах до 15—17 м/с, без осадков, а видимость около 10 километров.

В 05:12 экипаж неожиданно вызвал Иркутск, при этом не говоря о срочности или бедствии. Диспетчер в это время осуществлял связь с другим самолётом, поэтому борту Л1844 было предложено подождать минуту. Однако больше экипаж на связь не выходил. С 05:15 диспетчер предпринял неоднократные попытки вызвать борт Л1844, но все они были безуспешны. В 05:14 (11:14 местного времени) Ил-12, летя на высоте 1200 метров над долиной реки Кабанья в восточном Хамар-Дабане, следовал прямо на одноимённую гору, поэтому начал выполнять правый разворот с креном 10—15°, словно пытаясь уйти от столкновения. Однако затем конец правой консоли крыла вдруг врезался в 14-метровую ель и отрубил её верхушку высотой 3 метра, а через 24 метра уже левая консоль крыла снесла верхушку ещё одной такой же ели. Экипаж попытался набрать высоту, при этом тангаж достигал 30°, но, пролетев всего 32 метра, лайнер опять врезался в дерево левой консолью. От удара у данной консоли отделился кусок длиной 4,2 метра, при этом одновременно левый винт срезал верхушку ещё одной ели, а правая консоль врезалась уже в верхушку третьей ёлки, от чего на правой консоли оторвало обтекатель крыла. Входя в левый крен, Ил-12 промчался на протяжении 189 метров ещё через 5 деревьев, в результате чего полностью разрушилось левое крыло. Продолжая ещё быстрее входить в левый крен, через 414 метров перевернувшийся самолёт врезался в осыпь камней, полностью разрушился и загорелся.

Утром в 07:30 29 августа, то есть через четыре дня, разбившийся самолёт был обнаружен с воздуха в 31 километре южнее села Кабанск (Бурят-Монгольская АССР) на восточном склоне горы Кабанья (высота 1479 метров) на высоте 1350—1400 метров, то есть на 150—200 метров выше от момента первого удара о деревья. Все 14 человек на борту погибли сразу при ударе о гору.

Причины

В официальном заключении комиссия сделала вывод, что материальная часть, то есть самолёт и все его системы, была исправна. Причина, почему же авиалайнер снизился с высоты 2400 до 1200 метров, так и не была установлена.

Влияние на политику и теория заговора

Согласно источникам, на самолёте находилась делегация Восточно-Туркестанской Революционной республики, которая направлялась на переговоры с Мао Цзэдуном в Пекин (Китай). Возглавлял её Ахметжан Касыми, который был ярым противником объединения данного региона с Китаем. В связи с этим встречаются версии, что авиакатастрофа на самом деле была подстроена советскими спецслужбами из-за сговора между Сталиным и Мао. Существуют даже версии, что в Иркутске совершалась промежуточная посадка, на которой делегация ВТР была высажена, а потом помещена в лагеря, либо убита, а катастрофа самолёта на самом деле инсценировка.

Почву для подобных слухов давал тот факт, что следующая делегация Восточно-Туркестанской республики, которую возглавлял Сайфутдин Азизов, без особых осложнений согласилась на вхождение Восточно-Туркестанской республики в состав новообразованной Китайской Народной Республики.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-12 под Кабанском

Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.