Катастрофа Ил-12 под Новосибирском (1949)

Рейс 17 Аэрофлота
Ил-12 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	13 мая 1949 года
Время	14:10 МСК
Характер	Попадание в грозу, столкновение с землёй
Причина	Ошибка УВД и экипажа
Место	12 км от аэропорта Северный, Новосибирск (РСФСР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ил-12 (Ил-12П)
Авиакомпания	Аэрофлот (1-я отдельная авиагруппа ГВФ)
Пункт вылета	Внуково, Москва
Остановки в пути	Центральный, Омск Северный, Новосибирск
Пункт назначения	Северный, Красноярск
Рейс	17
Бортовой номер	СССР-Л1791
Дата выпуска	14 марта 1949 года
Пассажиры	20
Экипаж	5
Погибшие	25 (все)

См. также: Рейс 17

Катастрофа Ил-12 под Новосибирском — авиационная катастрофа пассажирского самолёта Ил-12 компании Аэрофлот, произошедшая в пятницу 13 мая 1949 года близ Новосибирска, при этом погибли 25 человек.

Самолёт

Ил-12 (встречается также обозначение модели Ил-12П) с заводским номером 93013208 и серийным 32-08 был выпущен заводом «Знамя Труда» (Москва) 14 марта 1949 года. Авиалайнер получил бортовой номер СССР-Л1791 и был передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое в свою очередь направила его в 1-ю отдельную авиагруппу гражданского воздушного флота (базировалась во Внуково). На момент происшествия борту Л1791 было всего 2 месяца и он имел наработку лишь 51 час.

Экипаж

• Командир воздушного судна — Латухов Иван Александрович
• Второй пилот — Чеботарев Борис Иванович
• Бортмеханик — Картавый Иван Алексеевич
• Бортрадист — Могильницкий Михаил Самойлович
• Стюардесса — Максимова Нина Федоровна

Катастрофа

Экипаж выполнял пассажирский рейс 17 из Москвы в Красноярск. В 12:13 авиалайнер вылетел из Омска, где совершал промежуточную остановку, и направился к следующему промежуточному пункту — Новосибирску. Согласно прогнозу, на маршруте ожидались облака высотой 1000—1500 метров и кратковременный дождь, тогда как во второй половине пути была возможна гроза. Омский диспетчер получал несколько предупреждений, что по Новосибирску объявляется грозовое положение, однако не стал передавать эту информацию экипажу рейса 17 и не стал запрещать полёт.

В 13:28 экипаж получил разрешение войти в зону Новосибирского районного диспетчерского центра. Помимо этого, с 13:00 борта самолёта трижды запрашивали вход в зону Новосибирского аэропорта, однако грозовые очаги над Новосибирском создавали сильные помехи. Ожидая разрешение на вход, самолёт начал выполнять полёт по кругу на траверзе Новосибирска. Только в 14:00 экипаж смог связаться с аэропортом. Затем в 14:05 диспетчер Новосибирского аэропорта дал рейсу 17 разрешение на выполнение подхода и снижение до 700 метров, при этом данный рейс уже находился в зоне аэропорта. В 14:07 экипаж доложил: Вошел в облачко, временами просматриваю землю. Это было последнее радиосообщение с борта самолёта.

Над Новосибирском небо было полностью затянуто облаками, шёл ливневый дождь с градом, дул сильный шквалистый ветер, а видимость падала до 100—200 метров. Примерно в 14:07 в 6—8 километрах северо-восточнее аэропорта Ил-12 вошёл в облако, и затем свидетели наблюдали его облаках до 14:10. После этого, вероятно, командир попытался выйти из облачности, так как совершил резкий правый разворот со снижением. На высоте 70—100 метров авиалайнер вышел из облака, но находился в этот момент в крутом крене. Продолжая терять высоту, в 12 километрах от аэропорта самолёт с правым креном 65° врезался в четырёхметровую земляную насыпь карьера, в результате чего разрушился, при этом часть обломков перелетела через насыпь, и загорелся. Все 25 человек на борту погибли.

Расследование

«Облачко», о вхождении в которое докладывал экипаж, на самом деле являлось тыловой частью мощного грозового облака. При попадании в него, Ил-12 неожиданно для экипажа начало бросать вверх-вниз и из стороны в стороны. Как показали результаты судебно-медицинской экспертизы, второй пилот и бортрадист в момент катастрофы были без сознания, при этом второй пилот ещё и зажал штурвал. Вероятно, что в самолёт попала молния, которая и поразила экипаж, в результате чего второй пилот с бортрадистом потеряли сознание, тогда как командир с бортмехаником впали в панику, из-за чего плохо следили за показаниями приборов. Запаниковав, командир начал пытаться поскорее выйти из облака, для чего совершил резкий разворот со снижением, но выйдя из облака попал под сильный ливневый дождь с крупным градом и шквалистым ветром. К тому же пилотирование значительно усложнялось и из-за зажатого вторым пилотом штурвала. Будучи дезориентированным при полёте через дождь и не следя за приборами, командир начал снижаться в южном, а затем юго-восточном направлении, пока не врезался в землю.

В выводах комиссия назвала непосредственной причиной попадание в грозовое облако и поражение двух членов экипажа ударом молнии. В условиях дождя и града, остальные два члена экипажа были дезориентированы, при этом, вероятно из-за паники, не следя за показаниями приборов и не выдерживая безопасную высоту. Во многом катастрофе способствовали следующие факторы:

• Не предусмотренная в прогнозе погоды гроза.
• Вхождение в облако произошло с его тыловой части, откуда оно выглядело не столь опасным.
• Нарушения в управлении и контроле за полётом, включая неверный прогноз погоды, неустойчивую радиосвязь, экипаж не был оповещён о грозовом положении, а также плохо работала связь между метеослужбами аэропортов по маршруту.

Борт СССР-Л1791 № 2

В 1956 году бортовой номер СССР-Л1791 был присвоен Ил-14 с заводским номером 146000503 и серийным 05-03, также производства завода «Знамя Труда». В 1959 году, в связи с перерегистрацией, бортовой номер сменился на CCCP-61791. Данный самолёт эксплуатировался поначалу в Ульяновской школе высшей лётной подготовки, с 6 января 1962 года — в Кировоградской школе высшей лётной подготовки, а с 28 августа 1973 года — в Якутском управлении гражданской авиации. 17 октября 1974 года был списан по отработке ресурса и впоследствии порезан на металлолом.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-12 под Новосибирском (1949)

– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]