Катастрофа Ил-14 на Байкале

Рейс 498 Аэрофлота
Ил-14 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	14 июня 1981 года
Время	16:22 (11:22 МСК)
Характер	Столкновение с горой
Причина	Ошибка экипажа и диспетчера
Место	п-ов Святой Нос о. Байкал, Бурятская АССР (РСФСР, СССР)
Координаты	53°37′ с. ш. 108°44′ в. д.53.617° с. ш. 108.733° в. д. / 53.617; 108.733
Воздушное судно
Модель	Ил-14М
Авиакомпания	Аэрофлот (Восточно-Сибирское УГА, Улан-Удэнский ОАО)
Пункт вылета	Северомуйск
Остановки в пути	Нижнеангарск (отменён) Усть-Баргузин
Пункт назначения	Улан-Удэ
Рейс	498
Бортовой номер	СССР-41838
Дата выпуска	19 января 1957 года
Пассажиры	44
Экипаж	4
Погибшие	48 (все)

Катастрофа Ил-14 на Байкале — авиационная катастрофа, произошедшая 14 июня 1981 года в результате столкновения с горой на полуострове Святой Нос озера Байкал самолёта Ил-14М, и в результате которой погибли 48 человек.

Самолёт

Данный Ил-14М (заводской номер — 147001141, серийный — 11-41) был выпущен заводом ММЗ «Знамя Труда» 19 января 1957 года и изначально 28 января был передан югославской авиакомпании JAT Airways, где получил бортовой номер YU-ADF. С 1963 года он уже эксплуатировался в ВВС Югославии сперва под номером 7403, а с 1970 — 71303. 17 сентября 1970 года самолёт оказался опять в Советском Союзе, где начал эксплуатироваться в Улан-Удэнском авиаотряде Восточно-Сибирского управления гражданской авиации, при этом получив бортовой номер СССР-41838 (по некоторым сведениям, ранее этот номер принадлежал другому Ил-14П, выпущенного в 1957 году и списанному в 1959, после аварии). В 1976 борт 41838 кратковременно эксплуатировался в Тбилисском авиаотряде (Грузинское УГА). Всего на момент катастрофы авиалайнер имел в общей сложности 16 185 часов налёта и 18 427 посадок.

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс 6515 по маршруту Северомуйск—Нижнеангарск—Усть-Баргузин—Улан-Удэ. Его пилотировал экипаж из 138 лётного отряда, состоящий из командира (КВС) А. Т. Мордовского, второго пилота А. Л. Кырмыгенова и бортмеханика А. В. Жарникова. В салоне работала стюардесса Н. Р. Кришталова. Всего на борту находились 44 пассажира: 31 взрослый и 13 детей. В 14:41 (09:41 МСК) Ил-14 вылетел из Северомуйска.

Из-за сложных метеоусловий Нижнеангарский аэропорт был закрыт, в связи с чем рейс 498 продолжил полёт к следующей промежуточной остановке — Усть-Баргузина, находясь при этом на эшелоне 3600 метров. Над Усть-Баргузином в это время на небе имелись кучево-дождевые облака с нижней границей 1000 метров, ветер был умеренный северо-западный, а видимость составляла 10 километров. Таким образом обстановка по маршруту и аэродрому соответствовала уровню подготовки КВС. В 15:30 экипаж сообщил диспетчеру о пролёте Ангаракана, а в 15:41 вышел на связь с диспетчером ВРДП Улан-Удэ. Из-за большого удаления самолёта от Улан-Удэ, улан-удэнский диспетчер не контролировал полёт по обзорному локатору и радиопеленгатору. В свою очередь, экипаж при ведении авиалайнера не использовал имеющийся комплекс радиотехнических средств, соответствующий техническим требованиям (за исключением радиопеленгатора в аэропорту Усть-Баргузин).

На участке от Ангаракана до Усть-Баргузина на эшелоне полёта 3600 метров ожидался западно-юго-западный ветер (азимут 270°) со скоростью 50 км/ч. Но фактический ветер был юго-юго-западным (азимут 200—220°) со скоростью 25—30 км/ч. Чтобы уточнить своё местоположение, в 16:02 экипаж связался с диспетчером башни аэропорта Усть-Баргузин, при этом не дойдя до рубежа приёма-передачи 75—80 километров, а также не сообщив об этом диспетчеру в Улан-Удэ, таким образом нарушив правила ведения радиообмена. Также, связавшись с диспетчером в Усть-Баргузине, экипаж не стал сообщать своё местоположение, а диспетчер, в свою очередь, не уточнив местоположение самолёта, сообщил условия посадки и предупредил, что радиопеленгатор аэропорта работает неустойчиво. Над Усть-Баргузином к тому времени облачность повысилась (8/10) и опустилась до высоты 800 метров, шёл дождь, дул южный умеренный ветер, а видимость составляла 5 километров. Такая погода соответствовала минимуму аэропорта при правилах полётов по приборам. В 16:16 экипаж, после получения разрешения от диспетчера и после получения обратного пеленга 150°, начал снижаться с высоты 3600 метров до 2700. В 16:18 с самолёта доложили о занятии высоты 2700 метров и переходе на визуальный полёт, а также запросили разрешение на визуальный заход на посадку. В ответ диспетчер дал разрешение выйти на траверз ОПРС со снижением до высоты 1400 метров по давлению аэродрома, а далее снижаться до 400 метров к третьему развороту. В 15:21 экипаж подтвердил получение информации..

Находясь над Байкалом, пилоты не видели земли и не знали своего точного местоположения, но, тем не менее, они продолжали снижаться. Фактически же Ил-14 находился на 21 километр правее линии заданного пути. Когда пилоты увидели впереди береговую линию, то решили, что это берег материка, хотя на самом деле это был берег полуострова Святой Нос. Влетев в облако, в 16:22 в 21 километре от аэропорта находящийся на высоте 1250 метров (785 метров над уровнем аэродрома) и выполняющий левый разворот самолёт с левым креном 10° и под углом к горизонту 2—3 ° врезался в покрытый лесом склон (крутизна около 40°) горы высотой 1877 метров, полностью разрушился и сгорел. Все 48 человек на его борту погибли.

Причины

По данным расследования, диспетчер аэропорта Усть-Баргузин не смог своевременно предупредить отклонение самолёта от заданного маршрута из-за неустойчивых показаний радиопеленгатора (модель АРП-6). Однако работа приводных радиостанций позволяла экипажу, используя показания АРК-5 в сочетании с показаниями гирополукомпаса, выйти на ОПРС Усть-Баргузин, не уклоняясь за пределы трассы. Так как радиокомпасы АРК-5 были полностью разрушены, то точно установить их работоспособность было невозможно. Но учитывая, что от экипажа не поступало претензий по отказам оборудования, был сделан вывод об исправной работе радиокомпасов.

В своих выводах комиссия указала, что катастрофа произошла по вине экипажа и диспетчера. Первому в вину ставили пассивное ведение самолёта, а также начало преждевременного снижения, не имея данных о своём местоположении. Диспетчер был обвинён в пассивном управлении полётами без учёта фактической погодной обстановки.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-14 на Байкале

– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.