Катастрофа Ил-18 в Братиславе

Рейс 001 ČSA
Траектория полёта в последние 100 секунд
Общие сведения
Дата	28 июля 1976 года
Время	09:37
Причина	Ошибка пилота и отказ двигателя
Место	Золотые пески, Братислава (Чехословакия)
Координаты	48°10′55″ с. ш. 17°11′24″ в. д.48.18194° с. ш. 17.19000° в. д. / 48.18194; 17.19000
Воздушное судно
Компьютерное изображение борта OK-NAB
Модель	Ил-18В
Имя самолёта	Košice
Авиакомпания	ČSA
Пункт вылета	Прага (Чехословакия)
Пункт назначения	Братислава-Иванка, Братислава (Чехословакия)
Рейс	OK 001
Бортовой номер	OK-NAB
Дата выпуска	1959 год
Пассажиры	73
Экипаж	6
Погибшие	76
Выживших	3

Не путать с катастрофой болгарского Ил-18 в 1966 году (столкновение с горой)

Катастрофа Ил-18 в Братиславе — авиационная катастрофа, произошедшая 28 июля 1976 года в Братиславе с самолётом Ил-18В компании ČSA, в результате чего погибли 76 человек. В настоящее время эта авиационная катастрофа по числу жертв занимает второе место, как в нынешней Словакии, так и в истории чешской/чехословацкой авиации. Крупнейшая катастрофа чехословацкого самолёта на территории Чехословакии.

Самолёт

Ил-18Б с бортовым номером OK-NAB (заводской — 189001605, серийный — 016-05) был выпущен заводом ММЗ «Знамя Труда» в 1959 году, а к 8 января 1960 года передан чехословацкой компании Československé aerolinie a.s. (ČSA), для которой стал вторым Ил-18 (первым был борт OK-NAA) и получил имя Košice. Также иногда пилоты называли самолёт Boženka (ласкательная форма имени Božena (Божена) - имя для буквы «Б» (OK-NAB) в чешском фонетическом алфавите). В апреле 1969 года авиалайнер был переделан в модель Ил-18В. Его салон имел пассажировместимость на 84 места.

Накануне самолёт вернулся из Ливии (по другим данным — Туниса), после чего экипаж сделал в журнале замечаний по самолёту запись о мигании индикатора неисправности двигателя № 4 (крайний правый). Однако данную неисправность было невозможно выявить на земле, поэтому техник ночью не смог её устранить. Тогда ČSA направила в Братиславу одного из техников, который должен был попробовать выявить неисправность сразу после посадки самолёта.

Катастрофа

28 июля самолёт выполнял рейс OK 001 из Праги в Братиславу. Командиром (КВС) был Сватослав Роза (чеш. Svatoslav Rosa, налёт около 4500 часов), а вторым пилотом Иржи Ружичка (чеш. Jiří Růžička, налёт около 3500 часов). Также в кабине находились ещё 2 члена экипажа: штурман и, вероятно, бортмеханик. В салоне работали две стюардессы. Всего на борту находились 73 пассажира, включая 4 сотрудников компании ČSA. Утром, в 08:52, авиалайнер вылетел из Пражского аэропорта.

Без существенных замечаний экипаж долетел до Братиславы и в 09:35:10 перешёл на связь с диспетчером подхода. Самолёт был в 29 километрах от аэропорта и на эшелоне 90 (9 тысяч футов или 2750 метров), но диспетчер неправильно опознал их на радаре и решил, что тот находится в 44 километрах и на эшелоне 80 (8 тысяч футов или 2450 метров), то есть в 15 километрах дальше и на 300 метров ниже. Тогда диспетчер дал разрешение на снижение и заходить на посадку с прямой. Чтобы выполнить такое указание, экипаж начал выполнять снижение на запредельной вертикальной скорости — 22 м/с, вместо стандартных 10 м/с и максимально допустимых 15 м/с, поступательная скорость вместо стандартных 270 км/ч доходила до 435 км/ч, поэтому экипаж убрал режим двигателей. При этом воздушные винты № 2 и 3 автоматически зафлюгировались. В 3800 метрах от торца ВПП при скорости 290 км/ч был начат выпуск закрылков, а в 2700 метрах от ВПП выпустили шасси. После крутого спуска экипаж находился в нервозном состоянии и плохо контролировал ситуацию.

В Братиславе в это время дул западный умеренный ветер (260° 7 м/с). К торцу ВПП Ил-18 подошёл на скорости 225 км/ч и на высоте 50 метров. Оценив ситуацию, командир тут же принял решение уходить на второй круг, поэтому дал команду увеличить мощность двигателей. Но тут произошёл отказ двигателя № 3, а его винт зафлюгировался. Увидев мигание лампы неисправности двигателя № 4, бортмеханик забыл, что это ложный сигнал и выключил исправный двигатель № 4, тем самым самолёт теперь летел лишь на двух левых двигателях, из-за чего возник правый разворачивающий момент.

Диспетчер дал экипажу указание поворачивать влево, но авиалайнер продолжало разворачивать вправо, несмотря на максимальное отклонение руля направления влево. Бортмеханик несмотря на малую высоту попытался вновь запустить двигатель № 4, для чего перевёл винт данной установки в режим авторотации. Однако этим он только значительно усугубил ситуацию, так как винт перейдя в режим авторотации значительно увеличил лобовое сопротивление на правой части крыла. За три секунды Ил-18 перешёл в крен до 70°, развернулся и на скорости 195 км/ч в 09:37:30 врезался в озеро в районе курорта Золотые пески, после чего разломился на две части и затонул

Самолёт упал в черте города, поэтому спасательные работы были начаты сразу же. В оставшейся на плаву хвостовой части был сделан вырез, через который успели вытащить четырёх пассажиров. Все остальные на борту погибли. Также один из пассажиров позже скончался в больнице. Всего в катастрофе погибли 76 человек: 6 членов экипажа и 70 пассажиров, причём большинство погибли не от удара, а от утопления. По числу жертв это крупнейшая авиакатастрофа чехословацкой авиации в самой Чехословакии, вторая в Словакии и в истории чехословацкой авиации вообще, 15-я в истории Ил-18. Также это последняя крупная катастрофа в истории ČSA.

Причины

По словам председателя следственной комиссии Ярослава Подзимека (чеш. Jaroslav Podzimek), это был первый в Чехословакии случай, когда самолёт упал в воду. Глубина озера достигала 17 метров, а обломки извлекались в течение 8 дней. Для расшифровки, бортовой самописец был отправлен в Москву. По результатам расследования были установлены следующие причины:

• Использование реверса тяги на высоте до 1000 метров
• Нарушения в управлении РУД внутренних двигателей (№ 2 и 3)
• Снижение скорости на глиссаде ниже допустимого
• Ошибочное флюгирование винта двигателя № 4
• Нарушение в управлении механизацией на левой стороне крыла (с работающими двигателями)
• Попытка запуска двигателя № 4 на малой скорости и высоте — непосредственная причина катастрофы

Альтернативные версии

Спустя 30 лет после катастрофы, один из выживших пассажиров Яромир Кратохвил (чеш. Jaromír Kratochvíl) в интервью рассказывал, что спустя всего 20 минут вылета из Праги загорелся двигатель № 3. Однако сонные пассажиры этого не заметили. Экипаж запросил разрешения на посадку в аэропорту Брно, но ему отказали, так как там в это время находилась вьетнамская делегация. Аэропорт Вены предложил посадку у них, но по политическим мотивам экипаж отказался и продолжил полёт на трёх двигателях в Братиславу. Несмотря на популярность, у этой версии однако есть ряд нестыковок. В частности экипаж при обнаружении пожара двигателя мог вернуться в Прагу. К тому же не ясно, как сидящий в хвостовой части пассажир мог знать о запросах на посадку в Брно или Вене.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-18 в Братиславе

Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила