Катастрофа Ил-18 под Братском

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рейс 15 Аэрофлота

Ил-18Д компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата

29 февраля 1968 года

Время

22:43 (17:43 МСК)

Характер

Потеря управления, пожар на борту

Причина

Не установлена

Место

13 км от Парчума, 165 км западнее Братска, Чунский район Иркутской области (РСФСР, СССР)

Воздушное судно
Модель

Ил-18Д

Авиакомпания

Аэрофлот (Дальневосточное УГА, Хабаровский ОАО)

Пункт вылета

Домодедово, Москва

Остановки в пути

Северный, Красноярск

Пункт назначения

Елизово, Петропавловск-Камчатский

Рейс

15

Бортовой номер

CCCP-74252

Дата выпуска

29 декабря 1967 года

Пассажиры

75

Экипаж

9

Погибшие

83

Выживших

1

В четверг 29 февраля 1968 года в окрестностях Братска потерпел катастрофу Ил-18Д компании Аэрофлот, в результате чего погибли 83 человека.





Самолёт

Ил-18Д с бортовым номером 74252 (заводской — 187010601, серийный — 106-01) был выпущен заводом ММЗ «Знамя Труда» 29 декабря 1967 года и передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое к 12 января (1968 года) направило его в Хабаровский авиаотряд Дальневосточного управления гражданской авиации. Всего на момент катастрофы авиалайнер имел лишь 328 часов налёта и 89 посадок[1][2].

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс 15 из Москвы в Петропавловск-Камчатский. На промежуточной посадке в Красноярске произошла смена экипажа. Новый лётный экипаж из 198 отряда состоял из командира Е. А. Бережнова, второго пилота В. Г. Чеботанова, штурмана АЭ В. Е. Дернова, бортмеханика Н. И. Васильева и бортрадиста И. М. Пащенко. В салоне работали стюардессы Л. С. Мартыненко, Г. С. Лобанова, Н. Г. Кучерявая и А. Г. Внукова. Всего на борту находились 75 пассажиров: 64 взрослых и 11 детей (из них 2 — не зарегистрированы). Ночью в 22:03 (17:03 МСК) Ил-18 вылетел из Красноярского аэропорта и после набора высоты занял эшелон 8000 метров. Погодные условия в это время были нормальными[2].

В 22:37 (17:37 МСК) экипаж перешёл на связь с диспетчером Братского аэропорта, а тот сообщил местоположение самолёта относительно аэропорта — удаление 234 километра, азимут 270° (западнее). Экипаж подтвердил получение информации, а в следующую минуту доложил о прохождении траверза Тайшета, что полёт проходит на высоте 8000 метров с путевой скоростью 780 км/ч, а ожидаемое время прохождения Братска — 23:06. В ответ диспетчер дал указание доложить о пролёте Братска. Экипаж подтвердил приём информации[2].

Неожиданно появилась некая ситуация, потребовавшая от пилотов в 22:38:38 перевести Ил-18 в быстрое снижение, но в период до 22:41:28 ситуация развилась до аварийной. Снижающийся со средней вертикальной скоростью 17—56 м/с самолёт швыряло то вниз, то вбок, а его экипаж начал пытаться связаться с диспетчером. Наконец в 22:43:12 на высоте 3000 метров это им кратковременно удалось, при этом было передано неразборчивое сообщение. Но всего через 2 секунды связь прервалась из-за формы рельефа и большого расстояния самолёта от Братска. Переданное сообщение диспетчер не смог разобрать, но позже его удалось расшифровать: первоначально «Летим, горим», затем «Полетели винты». Далее самолёт снижался с вертикальной скоростью 50—125 м/с. Пытаясь вывести его из такого снижения, пилоты в данной аварийной ситуации непреднамеренно создали запредельные перегрузки. На высоте 1000 метров (650 метров над местностью) перевёрнутый авиалайнер (крен 180±40°) при скорости 890 км/ч начал разрушаться, а в 17:43:47 рухнул в тайгу и загорелся[2].

Место падения было расположено в 13 километрах северо-западнее станции Парчум (Чунский район Иркутской области) и в 165 километрах западнее Братска. Площадь разброса обломков имела размеры 2650 на 255 метров. Также на месте катастрофы был обнаружен один выживший пассажир — солдат срочной службы 1947 года рождения. Он рассказал, что сперва полёт проходил спокойно, но затем зажглись табло «Пристегните ремни», а затем внезапно возникла значительная перегрузка. Пассажиров сперва подняло к потолку, а затем прижало к левому борту и полу (боковая перегрузка). То что происходило дальше, он уже не помнил. В отличие от данного солдата, все остальные 83 человека на борту (9 членов экипажа, 63 взрослых пассажиров и 11 детей) погибли[2].

Причины

Был проведён комплекс испытаний, которые показали, что единственное отклонение в работе техники — интенсивная утечка топлива в полёте. Это выяснилось по автоматическому закрытию крана топливного бака № 12, после того, как тот преждевременно был опустошён в полёте. На то, что утечка топлива имела место, указывали такие косвенные факторы, как включённый тумблер подкачивающего насоса правой группы топливных баков и малое количество топлива на месте падения правого крыла, при том что после удара об землю в этом районе не возник пожар. Проведённые лабораторные исследования показали, что сливной топливный кран на правом крыле был открыт. Так как на месте падения его не обследовали и не фиксировали положение, есть вероятность, что выброс топлива произошёл по данной причине. Так как факт утечки топлива был установлен, то есть основания считать, что имелись ещё какие-то неустановленные явления, которые с этим фактом привели к возникновению аварийной ситуации. Помимо этого, при обследовании левого крыла выяснилось, что интенсивный пожар в нём развился уже после разрушения самолёта в воздухе. Тем не менее, факт утечки топлива дал все основания считать, что пожар возник ещё в полёте и усилился на малой высоте. В этом случае действия экипажа, переведшего авиалайнер в быстрое снижение, объясняются обнаружением косвенных или явных признаков пожара[2].

Государственный научно-исследовательский институт гражданской авиации сделал заключение, согласно которому пожар возник в левом крыле ещё в полёте и из-за течи топлива. К тому же, пожар происходил в зоне, не оборудованной системами пожарной сигнализации и пожаротушения, в связи с чем экипаж был вынужден снижаться с эшелона. Но в процессе вынужденного снижения произошёл отказ в системе регулирования «Двигатель-винт» силовой установки № 3. Это привело к тому, что появилась обратная тяга, а возникший из-за несимметрии тяги момент привёл к потере управляемости и вводу самолёта в глубокий крен. Однако это заключение позже было опровергнуто комиссией по расследованию авиапроисшествия[2].

Выводы комиссии:
Основная причина лётного происшествия — возникновение и развитие острой аварийной ситуации в полёте на высоте 8000 м.
Непосредственную причину установить не представляется возможным.
Наиболее вероятными причинами возникновения и развития аварийной ситуации могли быть: интенсивная потеря топлива и обнаружение экипажем явных или косвенных признаков пожара.

[2]

Напишите отзыв о статье "Катастрофа Ил-18 под Братском"

Примечания

  1. [russianplanes.net/reginfo/34302 Ильюшин Ил-18Д Бортовой №: CCCP-74252]. Russianplanes.net. Проверено 30 апреля 2013. [www.webcitation.org/6Ggoon3dA Архивировано из первоисточника 17 мая 2013].
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.airdisaster.ru/database.php?id=48 Катастрофа Ил-18Д Дальневосточного УГА в районе Братска]. airdisaster.ru. Проверено 30 апреля 2013. [www.webcitation.org/6GgopcqZX Архивировано из первоисточника 17 мая 2013].

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-18 под Братском

Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.