Катастрофа Ил-18 под Самаркандом

Рейс У-45 Аэрофлота
Ил-18В компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	6 февраля 1970 года
Время	15:42 (14:42 МСК)
Характер	Столкновение с землёй в управляемом полёте
Причина	Ошибка экипажа и служб УВД
Место	32 км от Самарканда (УзССР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ил-18В
Авиакомпания	Аэрофлот (Узбекское УГА, Ташкентский ОАО)
Пункт вылета	Южный, Ташкент
Пункт назначения	Самарканд
Рейс	У-45
Бортовой номер	CCCP-75798
Дата выпуска	29 января 1962 года
Пассажиры	98
Экипаж	8
Погибшие	92
Выживших	14

В пятницу 6 февраля 1970 года в районе Самарканда потерпел катастрофу Ил-18В компании Аэрофлот, в результате чего погибли 92 человека.

Самолёт

Ил-18В с бортовым номером 75798 (заводской — 182004303, серийный — 043-30) был выпущен заводом ММЗ «Знамя Труда» 29 января 1962 года и был передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое к 7 февраля направило его в Ташкентский авиаотряд Узбекского управления гражданской авиации. Его салон имел пассажировместимость на 89 мест. Всего на момент катастрофы авиалайнер имел 12 885 часов налёта и 4968 посадок.

Катастрофа

Самолёт выполнял местный рейс У-45 из Ташкента в Самарканд, а пилотировал его экипаж из 203-го лётного отряда, состоящий из командира (КВС) Н. Н. Ляха, второго пилота Л. В. Елычева, штурмана Р. И. Матросова, бортмеханика Р. М. Давлетова и бортрадиста В. М. Волкова. В салоне работали бортпроводники Л. Н. Лысенко, Т. Ш. Рахимов и В. К. Клейменова. В 14:11 МСК Ил-18 вылетел из Ташкентского аэропорта и после набора высоты занял эшелон 5100 метров. На его борту находились 98 пассажиров: 90 взрослых и 8 детей.

Согласно имеющемуся у экипажа прогнозу погоды, по маршруту предусматривались облака с нижней границей 300—500 метров и верхней 3000—4000 метров, в которых ожидалось умеренное обледенение и умеренная болтанка, на эшелоне полёта прогнозировался западный ураганный ветер со скоростью 60 м/с. Первая половина пути должна была проходить в условиях сильной болтанки и ливневого дождя, местами снег. Также в пути самолёт должен был пересечь холодный фронт.

Практически весь полёт прошёл в облаках. Пролетев Джизак, экипаж перешёл на связь с РДП Самарканда. В 14:33:47 расстояние до Самаркандского аэропорта составляло 93 километра, когда экипажу было дано разрешение входить в воздушную зону и снижаться до высоты 2700 метров, при этом указав, когда будут проходить высоту 3300 метров. На скорости 470 км/ч Ил-18 начал снижаться с вертикальной скоростью 8,9 м/с. Через пару минут в 14:35:45 диспетчер передал экипажу, что по предварительным данным посадка будет осуществляться по курсу 272°, однако уже в 14:36:22 в связи с изменением направления ветра изменил решение и передал, что посадка будет осуществляться по курсу 92°. Получение информации было подтверждено экипажем, а в 14:37:00 с самолёта было доложено о прохождении высоты 3300 метров, в ответ на что диспетчер подтвердил разрешение снижаться до 2700 метров. а в 14:37:18 передал, что самолёт в 59 километрах от аэропорта. В 14:38:26 диспетчер передал, что расстояние до аэропорта составляет 53 километра, в ответ на что с самолёта доложили, что они заняли высоту 2700 метров. Скорость самолёта к тому времени снизилась до 410 км/ч.

Далее экипаж перешёл на связь с диспетчером подхода Донцовым. По запросу экипажа, в 14:38:42 Донцов сообщил, что небо затянуто кучево-дождевыми и слоисто-кучевыми облаками высотой 1000 метров и с нижней границей 450 метров, слабый дождь, свежий ветер, температура воздуха +5 °C, видимость более 5 километров. В 14:39:13 диспетчер сообщил, что самолёт в 48 километрах от аэропорта, посадка будет осуществляться по курсу 92° и при этом курсо-глиссадная система работает, после чего дал разрешение снижаться до 2400 метров. Экипаж подтвердил указание и на скорости 380 км/ч снизился до высоты 2400 метров, о чём доложил в 14:39:48. И тут запутавшись в определении значений по экрану радиолокатора («Экран-Д»), диспетчер Донцов передал ошибочно экипажу удаление в 31 километр, тогда как реальное составляло 42—44, то есть на десяток с лишним километров больше. Ошибившись в определении местоположения авиалайнера, диспетчер Донцов ошибочно решил, что тот уже вышел из зоны горного массива, в связи с чем дал экипажу схему снижения и захода на посадку по курсу 92°, и разрешил занимать высоту круга (600 метров) на траверз по давлению 708 мм рт. ст., а также указал, что дует умеренный южный ветер. В 14:40:09 с самолёта подтвердили получение информации и установку давления.

В 14:42:00 МСК (15:42:00 местного времени) снижающийся в облаках с приборной скоростью 380 км/ч и с вертикальной 7 м/с, Ил-18 на высоте 1500 метров и в 32 километрах северо-восточнее аэропорта под углом 15—16° врезался в покрытый снегом склон горы. От удара фюзеляж разорвало на пять частей. Второй пилот и 13 пассажиров получили различные ранения, а остальные 92 человека (7 членов экипажа, 78 взрослых пассажиров и 7 детей) погибли.

Причины

Расследование

Радиолокатор диспетчера был исправен, а ошибочное определение расстояния до самолёта было вызвано человеческим фактором, когда диспетчер ошибся в подсчёте расстояния по индикатору. При масштабе индикатора на 90 километров это вполне возможно. Сам же курс посадки 92°, по которому диспетчер вёл экипаж, не предназначен для полётов по приборам, то есть при низкой видимости. Тем не менее, диспетчеры достаточно активно пользовались схемой захода на посадку по данному курсу, притом, что схема отличалась от инструкций по производству полётов в Самаркандском аэропорту.

Присутствующие по маршруту полёта кучево-дождевые облаке и осадки вносили серьёзные помехи в работу установленного на самолёте бортового радиолокатора. Так как штурман не имел сведений о скорости ветра в направлении полёта, то он не мог достаточно точно определить выход из горного района. Собственно, сам командир экипажа при предполётной подготовке составил такой разрез погоды по маршруту полёта, на котором не были указаны зоны болтанки, кучево-дождевой облачности и обледенения. Дежурный синоптик ЗАМЦ Ташкентского аэропорта поставил штамп, что экипаж прошёл метеоподготовку, при этом не внеся в данный график необходимых добавлений, которые должны были указать опасные метеоявления. В результате экипажа оказался в сложных погодных условиях, которых не ожидали, да ещё и пропала возможность следить за рельефом земной поверхности. На этот счёт уже была выпущена специальная директива, которая поступила в Узбекское УГА 31 января 1970 года, то есть за неделю до катастрофы. Согласно данной директиве, экипаж по схеме снижения и захода должен был по достижении безопасной высоты сохранять её вплоть до выхода на ДПРМ. Однако эта директива, несмотря на распоряжение немедленно довести её до экипажей, до экипажей доведена так и не была. В итоге экипаж Ил-18 оказался не готов к тому, чтобы отказаться от снижения и сохранять безопасную высоту, вместо этого начав слепо выполнять команды диспетчера.

Выводы комиссии

Главная причина катастрофы — нарушение диспетчером подхода и КВС действующей схемы снижения и захода на посадку в облаках и выдача диспетчером подхода ошибочной информации об удалении самолёта от аэродрома, в результате чего произошло преждевременное снижение и столкновение самолёта с горой.

Сопутствующие причины:

1. Отсутствие должного порядка в организации УВД а/п Самарканд и подготовке диспетчерского состава.
2. Низкий уровень летной дисциплины и недостатки воспитательной работы, приведшие к систематическим нарушениям правил полетов в аэропорту Самарканд экипажами 203 лётного отряда. Ранее имели место многочисленные случаи подходов к аэродрому на самолётах Ил-18 в фактических условиях полёта по приборам с нарушениями установленной для ППП схемы со снижением с безопасной высоты в полете по приборам после пролёта гор без выхода на ДПРМ. Полеты с фактическим нарушением схемы ППП вошли в повседневную практику и выполнялись во многих случаях в присутствии на борту проверяющих из командно-летного состава.
3. Между передачей удаления 48 километров и 31 километр прошло 37 секунд. Для данного типа самолета пролететь расстояние 17 километров за это время невозможно [для этого нужна скорость свыше 1600 км/ч)]. Однако экипаж, не усомнившись в достоверности полученной информации, приступил к снижению по визуальной схеме вне видимости земли.

Неправильный отсчёт удаления диспетчером подхода мог произойти вследствие:

1. необходимости попеременного использования двух масштабов индикатора для наблюдения за самолетами, находившимися на существенно различном удалении от радиолокатора
2. использования индикатора радиолокатора Экран-Д с «темновой» радиолокационной электронно-лучевой трубкой и тубусом в условиях высокой внешней освещенности на рабочем месте, имея в виду, что диспетчер подхода совмещает функции диспетчера СДП. Это требует при работе с индикатором напряжения зрения и дополнительного времени на его адаптацию, что существенно затрудняет наблюдение, способствуя быстрому утомлению зрения.

—

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-18 под Самаркандом

Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.