Катастрофа Ил-62 под Москвой (1972)

Рейс 217 Аэрофлота
Ил-62 авиакомпании «Аэрофлот»
Общие сведения
Дата	13 октября 1972 года
Время	21:49 MSK
Характер	Крушение при заходе на посадку
Причина	неясна
Место	близ озера Нерское и села Озерецкое Дмитровского района Московской области, в 11,9 км от аэропорта Шереметьево (РСФСР, СССР)
Координаты	56°04′50″ с. ш. 37°24′36″ в. д.56.08056° с. ш. 37.41000° в. д. / 56.08056; 37.41000
Погибшие	174 (все)
Воздушное судно
Модель	Ил-62
Авиакомпания	Аэрофлот (Шереметьевский ОАО)
Пункт вылета	Международный аэропорт Париж-Орли, Париж (Франция)
Остановки в пути	Международный аэропорт Шоссейное, Ленинград (РСФСР, СССР)
Пункт назначения	Международный аэропорт Шереметьево, Москва (РСФСР, СССР)
Рейс	SU217
Бортовой номер	СССР-86671
Дата выпуска	25 мая 1967 года
Пассажиры	164
Экипаж	10
Выживших	0

Не следует путать с Катастрофа Ил-62 под Москвой (1982).

Катастрофа Ил-62 под Москвой — крупная авиационная катастрофа, произошедшая ночью в пятницу 13 октября 1972 года в Московской области на берегу Нерского озера. Авиалайнер Ил-62 авиакомпании «Аэрофлот» выполнял международный пассажирский рейс SU217 по маршруту Париж—Ленинград—Москва, но при заходе на посадку в Москве врезался в землю к северу от него и полностью разрушился. Погибли все находившиеся на его борту 174 человека (10 членов экипажа и 164 пассажира), что на то время делало данную авиакатастрофу крупнейшей в мире.

Самолёт

Ил-62 (регистрационный номер CCCP-86671, заводской 70301, серийный 03-01), по имеющимся данным, был выпущен Казанским авиазаводом имени С. П. Горбунова 25 мая 1967 года. В июне того же года он демонстрировался на международном авиасалоне в Ле-Бурже (Париж, Франция). В некоторых источниках указано, что самолёт был построен 28 мая 1968 года, но это, вероятно, на самом деле дата его передачи МГА СССР (выполняла полёты под брендом «Аэрофлота»), которое в свою очередь направило борт СССР-86671 в Шереметьевский ОАО (217-й лётный отряд) Центрального управления международных воздушных сообщений, куда он и поступил к 14 июня. С июня по октябрь 1969 года лайнер эксплуатировался объединением «Аэрофлота» и Československé aerolinie a.s. (ČSA). Оснащён четырьмя двигателями НК-8-4 СНТК имени Н. Д. Кузнецова. На день катастрофы налетал 4374 часа и совершил 1674 цикла «взлёт—посадка».

Экипаж

Самолётом управлял опытный экипаж, состав которого был таким:

• Командир воздушного судна (КВС) — 44-летний Александр Максимович Завальный. Родился 7 января 1928 года. В 1946 году попытался поступить в лётное училище в Акстафе (Азербайджанская ССР), но его забраковали. В 1947 году поступил в сельскохозяйственный техникум в Коломне (Московская область), параллельно проходя обучение в Коломенском аэроклубе. После окончания техникума в 1950 году поступил в Сасовское лётное училище (Рязанская область), которое закончил в 1951 году, а затем в этом же училище начал работать пилотом-инструктором. В 1954 году переехал в Краснодар, где начал работать на По-2 в сельхозавиации. В 1955 году перевёлся в Ереван, где начал выполнять полёты на Ли-2. В 1959 году перевёлся в Челябинск, где работал командиром эскадрильи Ли-2, а затем командиром Ил-18. В 1966 году перевёлся в Москву, в Домодедовский авиаотряд, где работал командиром Ил-62, а с 1969 года начал работать на международных авиалиниях командиром Ил-62 в 210-м лётном отряде, базирующемся в аэропорту Шереметьево.
• Второй пилот — 47-летний Николай Васильевич Адамов. Родился 15 октября 1924 года. В 1942 году получил аттестат зрелости и пошёл на фронт. Ветеран Великой отечественной войны, был командиром ракетной установки «Катюша», принимал участие в Сталинградской битве, дошёл до Берлина. Награждён орденами Славы II и III степени, Красной звезды, медалями «За отвагу», за «Кенигсберг» и «Берлин». После окончания Второй мировой войны, осенью 1945 года поступил в Ейское военно-морское авиационное училище, окончив которое подал рапорт, в котором попросил направления на Дальний Восток для прохождения службы. На Дальнем Востоке служил в авиации Тихоокеанского флота в 41-ом и 58-ом истребительных авиаполках, где летал на Миг-17. В 1958 году стал командиром эскадрильи, был летчиком 1-го класса, а его эскадрилья считалась лучшей в дивизии. В 1960 году попал под сокращение, в связи с чем был вынужден уйти в отставку. С трудом поступил в гражданскую авиацию, а в 1962 году он успешно окончил Высшую школу пилотов Гражданского воздушного флота, после чего был назначен вторым пилотом Ан-12 254-го лётного отряда полярной авиации. Через три года его повысили до командира Ан-12 и перевели в Транспортное управление международных воздушных линий. В 1971 году получил квалификацию второго пилота Ил-62, после чего сразу направлен в авиаотряд, который выполнял полёты на Ил-62, взятых в лизинг египетской авиакомпанией EgyptAir. Роковой полёт был для него последним перед уходом в отпуск.
• Штурман — Николай Антонович Щур.
• Бортинженер — Виктор Павлович Басурин.
• Бортрадист — Владислав Сергеевич Козьмин.

В салоне самолёта работали пять бортпроводников:

• Нина Алексеевна Бобнева,
• Вильям Александрович Каркачиди,
• Раиса Ивановна Марченко,
• Густава Юльевна Рябова,
• Галина Васильевна Родионова.

Катастрофа

Гражданство людей на борту</tr>
Страна	Пассажиры	Экипаж	Всего
Австралия Австралия	1	0	1
Алжир Алжир	6	0	6
ГДР ГДР	1	0	1
СССР СССР	118	10	128
Чили Чили	38	0	38
Итого	164	10	174

Ил-62 борт СССР-86671 выполнял международный пассажирский рейс SU217 из Парижа в Москву с промежуточной посадкой в Ленинграде. Относительно посадки в Ленинграде встречаются данные, что московский аэропорт Шереметьево был закрыт из-за сложных погодных условий (туман), поэтому экипаж направился на запасной аэродром, которым и был ленинградский аэропорт Шоссейное. По другим данным, посадка в Ленинграде была плановой, а далее должен был выполняться уже внутренний рейс (возможно, SU2436). За время стоянки в Ленинграде с самолёта сошла часть пассажиров, а вместо них на борт сели новые, купившие билеты до Москвы. Также в Ленинграде из багажного отсека выгрузили доставленный из Парижа гроб с прахом известного композитора Александра Глазунова (позже его перезахоронят в Александро-Невской лавре). В 20:59 авиалайнер со 164 пассажирами и 10 членами экипажа на борту вылетел из аэропорта Шоссейное и, поднявшись до 9000 метров, направился к Москве.

Контрольный пункт маршрута Починок был пройден с отклонением на 15 километров к северу, после чего диспетчер дал разрешение снижаться до 7200 метров и выходить на опорную приводную радиостанцию (ОПРС Богданово). Вскоре экипаж доложил о прохождении Богданово, на что диспетчер ВДРП поправил, что, согласно показаниям радиолокатора, авиалайнер на самом деле ещё в 35 километрах от этого пункта и к тому же отклонился на 30 километров к югу от оси трассы. Чтобы исправить данную ситуацию, диспетчер дал экипажу указание выполнить поворот на восток и следовать курсом 90°, что экипаж и выполнил, тем самым войдя в воздушный коридор № 1 Московской воздушной зоны, после чего начал снижаться уже на ОПРС Савелово. Когда Савелово было пройдено на высоте 3700 метров, диспетчер дал указание экипажу снижаться с курсом 180° (на юг), занимать высоту 1800 метров и переходить на связь с диспетчером круга.

На эшелоне передачи экипаж перешёл на связь с диспетчером круга. Когда лайнер следовал с курсом 160° на высоте 1200 метров, диспетчер дал команду снижаться и занимать высоту круга 400 метров и выходить в район третьего разворота, а также передал настройки давления для барометрических высотомеров — 742 мм рт. ст. Так как в этой передаче диспетчер не назвал курс посадки, то командир экипажа Завальный запросил уточнить курс и условия посадки. На это диспетчер передал: в район третьего разворота, курс 68°. Командир экипажа доложил: Понял вас, а ещё через три секунды уже бортрадист повторил: …в район третьего, занимаем 400 метров, по давлению 742. Это был последний радиообмен с рейсом 217, который в тот момент следовал на высоте 750 метров. Больше экипаж на связь уже не выходил, в том числе не доложил о занятии высоты 400 метров. Диспетчер круга попытался вызвать их, но ответа так и не было, а засветка борта СССР-86671 исчезла с экрана радиолокатора.

В 21:49:22 летящий по магнитному курсу 94°, выполняющий правый поворот рейс SU217 на скорости 620 км/ч и с вертикальной скоростью 12 м/с под небольшим углом и с правым креном врезался правой консолью крыла в поле рядом с Нерским озером. От удара консоль крыла разрушилась, после чего в землю врезалась уже носовая часть фюзеляжа. Промчавшись по полю 310—330 метров, лайнер врезался в лес, промчавшись через который ещё метров 200, полностью разрушился. Катастрофа произошла в 11 900 метрах к северу (азимут 0°) от контрольной точки аэропорта Шереметьево в точке координат 56°04′50″ с. ш. 37°24′36″ в. д.56.08056° с. ш. 37.41000° в. д. / 56.08056; 37.41000   . По воспоминаниям очевидцев, всё поле было усеяно мелкими кусочками обшивки — это всё, что осталось от самолёта. Общая площадь разброса обломков — 550 на 80 метров. Из находящихся на борту 174 человек никто не выжил. На то время по числу жертв это была крупнейшая авиакатастрофа в мире (поначалу многие газеты ошибочно указывали 176 погибших). На настоящее время (2016 год) по масштабам занимает второе место среди авиакатастроф с участием Ил-62 (после катастрофы в Варшаве) и произошедших на территории России (после катастрофы Ту-154 в Омске).

Расследование

По данным комиссии, все системы самолёта до его столкновения с землёй работали нормально. Погода также не могла быть причиной падения: горизонтальная видимость 1500 метров, ветер слабый, температура +6 °С. Самолёт был оборудован автопилотом «Полёт-1», который позволял осуществлять заход на посадку в автоматическом режиме. Согласно данным регистратора полётных данных МСРП-12, выход из снижения экипаж начал на высоте 800 метров при скорости 560 км/ч и за 34 секунды до катастрофы. До высоты 740—600 метров действия экипажа соответствовали правилам, и параметры полёта были в норме. Однако далее экипаж уже не предпринимал действий по выводу самолёта на горизонтальный полёт, а также по предотвращению столкновения с землёй. Причина этого не была установлена, так как речевой самописец МС-61 переговоры пилотов не записал из-за израсходования носителя (проволоки).

Были заодно выявлены нарушения в работе диспетчера, который назвал посадочный курс лишь по запросу командира рейса 217. Также, при повторении указаний по посадке, командир ошибочно назвал давление 746 мм рт. ст. (а не 742), на что диспетчер его не поправил. Экипаж установку давления на эшелоне перехода не доложил. Позже диспетчер не потребовал от экипажа доклада об установке давления на эшелоне перехода, который те забыли доложить. Однако неправильная настройка барометров не могла стать причиной катастрофы, так как даже при стандартных 760 мм рт. ст. и при занятии по высотомеру высоты 400 метров, самолёт оказался бы в 200 метрах над землёй, чего вполне достаточно для вывода самолёта в горизонтальный полёт.

Таким образом, точные причины, почему экипаж, начиная с высоты 600—500 метров, не стал прекращать снижение самолёта, так и не были установлены. Существуют лишь предположения, почему это произошло, в том числе:

• нарушение работоспособности и нормального психофизиологического состояния в результате возможного воздушного разряда статического электричества или других явлений;
• частичный отказ в системе продольного управления самолётом. При этом зафиксированные бортовым самописцем незначительные отклонения руля высоты не дают права делать вывод как о полной исправности продольного управления, так и об осознанном воздействии пилотов на руль высоты при пилотировании исправного самолёта вблизи земли.

См. также

• Катастрофа FH-227 в Андах — произошла в тот же день.

Ссылки

• [airdisaster.ru/database.php?id=46|title=Катастрофа Ил-62 ЦУМВС в районе озера Нерское] // airdisaster.ru, 15.03.2013
• [www.sovsekretno.ru/articles/id/5128 «Черная пятница» для ИЛ-62] // «Совершенно секретно», № 39/368, 23 октября 2015

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-62 под Москвой (1972)

В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.