Катастрофа Ил-76 под Ленинаканом (1989)

Катастрофа Ил-76 Ульяновского Центра ГА СЭВ
Ил-76ТД компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	20 октября 1989 года
Время	01:30 МСК
Характер	CFIT (врезался в гору)
Причина	Ошибка экипажа
Место	близ Ленинакана (АрмССР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ил-76ТД
Авиакомпания	Аэрофлот (Ульяновский Центр ГА СЭВ)
Пункт вылета	Баратаевка, Ульяновск (РСФСР)
Пункт назначения	Ширак, Ленинакан (АрмССР)
Бортовой номер	СССР-76466
Дата выпуска	8 сентября 1982 года
Пассажиры	5
Экипаж	10
Погибшие	15 (все)

Не путать с катастрофой Ил-76 ВВС в 1988 году

В пятницу 20 октября 1989 года под Ленинаканом потерпел катастрофу Ил-76ТД Ульяновского Центра ГА СЭВ (Аэрофлот), в результате чего погибли 15 человек.

Самолёт

Ил-76ТД с бортовым номером СССР-76466 (заводской — 0023440153, серийный — 29-09) был выпущен заводом ТАПОиЧ 8 сентября 1982 года, а затем передан в МГА. Министерство направило самолёт в Управление учебных заведений, конкретно в Ульяновский Центр ГА СЭВ, куда Ил-76 поступил 10 октября. На момент катастрофы лайнер имел 2054 часа налёта и 2193 посадки.

Экипаж

Экипаж самолёта состоял из 10 человек — инструкторов и слушателей учебного центра. Состав был следующий:

• КВС-инструктор В. И. Моткин — сидел в левом кресле, полёт в Ленинакан совершал впервые;
• пилот-стажёр Азимов Т. К. — находился в правом кресле, совершал первый практический полёт;
• проверяющий — заместитель начальника ЛМО В. Д. Лопастейский — фактически был главным на борту;
• штурман-инструктор ЛМО В. В. Лигновский;
• бортинженер-инструктор Н. В. Матейко;
• бортрадист-инструктор А. В. Шотин;
• штурман-стажёр А. В. Корнеенков;
• пилот-стажёр Е. В. Речкин;
• бортоператор И. М. Макаров;
• бортоператор А. М. Лапочкин.

Катастрофа

Самолёт выполнял учебный полет, который был совмещён с доставкой 37 200 килограммов груза в Ленинакан в рамках программы по восстановлению пострадавших после Спитакского землетрясения районов. Помимо экипажа на борту находились 5 сопровождающих груз. После вылета из Ульяновска Ил-76 занял эшелон 9600 метров.

В 01:15 МСК при подходе к Ленинакану экипаж начал выполнять снижение при отключённом автопилоте на приборной скорости 520 км/ч и со средней вертикальной скоростью 12 м/с. Полёт проходил в норме. В 01:24:57 экипаж связался с диспетчером подхода и доложил о занятии высоты 4200 метров. В ответ диспетчер дал разрешение снижаться до высоты 3000 метров, что экипаж начал выполнять с вертикальной скоростью 8 м/с. В Ленинакане в это время погода была спокойной: тихий ветер, видимость более 5 километров, температура +4 °С, горы закрыты облаками.

При проходе высоты 3300 метров экипаж связался с диспетчером круга и доложил, что выбрана схема захода на посадку по директорному режиму и что давление аэродрома по их данным 637 мм рт. ст. В ответ диспетчер круга сообщил, что эшелон перехода 3000 метров и уточнил давление аэродрома — 636 мм рт. ст. (Шура—три—Шура). Далее он разрешил снижаться к третьему развороту до высоты 1100 метров по установленной схеме при заходе на посадку по курсу 19°. Экипаж подтвердил получение информации и разрешение на дальнейший заход.

Опустившись до высоты 3000 метров, экипаж ошибочно выставил давление аэродрома не 636, а 736 мм рт. ст., то есть на 100 выше, из-за чего высотомеры стали завышать высоту полёта на 1100 метров. Далее самолёт, летя по курсу 172° с выпущенными спойлерами, начал снижаться с вертикальной скоростью 10 м/с. В 01:29:51, когда Ил-76 находился на фактической высоте 270 метров (высотомеры при этом показывали 1370 метров) и в 18 километрах от аэропорта, сработала звуковая сигнализация опасного сближения с землёй (ССОС). В 01:29:54 с экипажем связался диспетчер и дал указание снижаться до высоты 800 метров к четвёртому развороту. Пилоты подтвердили получение команды и начали её выполнять, несмотря на работающую ССОС.

В 01:30:04 бортинженер увидел, что давление на высотомерах установлено с ошибкой и крикнул: У нас давление 736, 736 давление! Однако экстренных действий экипаж предпринимать не стал, а через 4 секунды прекратила работу ССОС, вертикальная скорость при этом уменьшилась до 3 м/с. Неожиданно пилоты увидели прямо впереди горы и потянули штурвалы на себя до упора, но малое расстояние не дало возможности избежать столкновения. В 01:30:14 Ил-76 в полётной конфигурации со скоростью 440 км/ч врезался в гору, полностью разрушился и сгорел. Все 15 человек на борту погибли.

Причины

По заключению комиссии причинами катастрофы стали ошибки экипажа:

• неверная установка на барометрических высотомерах левого и правого пилотов давления аэродрома посадки (736 мм рт. ст. вместо фактического 636 мм рт. ст.), вследствие чего высотомеры завышали показания на 1100 метров и самолёт в районе третьего разворота снизился ниже безопасной высоты;
• неиспользования задатчиков радиовысотомеров «Опасная высота», что лишило экипаж дополнительной информации о нарушении заданной высоты полёта;
• невыполнение рекомендаций РЛЭ самолета Ил-76 по экстренному набору высоты при срабатывании «ССОС».

По мнению следователей такие нарушения были вызваны сочетанием нескольких факторов:

• сидевший в левом кресле КВС-инструктор Моткин не имел практического опыта полётов в высокогорный аэропорт Ленинакана, а сидевший в правом кресле пилот-стажёр Азимов вообще не имел практического опыта полётов;
• проверяющий Лопастейский не контролировал работу членов экипажа и не предотвратил их ошибок;
• плохое взаимодействие членов экипажа, выразившееся в невыдерживании горизонтального полёта при установке значения давления аэродрома на эшелоне перехода, а операции по контрольной карте выполнялись формально;
• пилоты были недостаточно подготовлены к экстренным действиям при срабатывании сигнализации опасного сближения с землёй.

См. также

• Катастрофа Ил-76 под Ленинаканом (1988)

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-76 под Ленинаканом (1989)

– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.