Катастрофа Ми-8 близ села Каракенд 20 ноября 1991 года

Крушение вертолёта Ми-8 близ села Каракенд (1991)
Обломки Ми-8 близ села Каракенд
Общие сведения
Дата	20 ноября 1991
Причина	сбит армянскими вооружёнными силами (позже власти Армении заявили, что это был несчастный случай)
Место	в трёх километрах от села Каракенд, Нагорный Карабах
Погибшие	22(все)
Воздушное судно
Ми-8 до крушения
Модель	Ми-8
Внутренние войска МВД СССР
Пункт вылета	Агдам
Пункт назначения	Мартуни
Бортовой номер	72
Пассажиры	19
Экипаж	3
Выживших	0

Катастрофа Ми-8 близ села Каракенд 20 ноября 1991 (азерб. Qarakənd faciəsi) — крушение вертолёта № 72 внутренних войск МВД СССР Ми-8, на борту которого находились высокопоставленные чиновники Азербайджана и наблюдатели от России и Казахстана, произошло 20 ноября 1991 года в трёх километрах от села Каракенд в Нагорном Карабахе. Вертолёт был сбит армянскими вооружёнными силами (позже власти Армении заявили, что это был несчастный случай).

История крушения

20 ноября 1991 года в 14:42 по местному времени (UTC+4) в трёх километрах от села Каракенд Мартунинского района НКАО потерпел крушение вертолёт № 72 внутренних войск МВД СССР Ми-8, на борту которого находилось 22 человека, включая членов экипажа. Среди погибших были высшие правительственные чиновники Азербайджана, журналисты, а также члены российско-казахстанской миротворческой миссии. Вертолет направлялся из Агдама в карабахский райцентр Мартуни, где накануне произошли серьёзные столкновения между жителями города и населенного азербайджанцами пригорода Ходжавенд. Наблюдатели от России и Казахстана, работающие в НКАО в соответствии с Железноводским коммюнике, в сопровождении представителей руководства Азербайджана направлялись в Мартуни для ознакомления с осложнившейся в этом районе обстановкой.

Первая версия причин катастрофы была озвучена ТАСС со ссылкой на комендатуру особого района НКАО — вертолет налетел в тумане на скалу. Однако расследование обнаружило пробоины в фюзеляже, соответствующие взрыву ракеты. Версия, по которой причиной катастрофы стали ошибка пилота и плохие метеоусловия, отошла на второй план. Было всё больше свидетельств того, что вертолёт Ми-8 был расстрелян. В фюзеляже и лопастях вертолёта были обнаружены пробоины. Многие представители следственной группы склонялись считать их следами обстрела Ми-8 из крупнокалиберного танкового пулемёта ПКТ или ПКТВ калибра 14,5 мм. Кроме того, по непроверенным данным, следы пуль были и на трупах. По рассказам некоторых очевидцев, сразу после трагедии над местом гибели «№ 72» пролетел неопознанный вертолёт, а чуть позже к обломкам подъезжала машина ГАЗ-56 зелёного цвета. Место катастрофы до приезда военных было полностью разграблено: исчезло 12 пистолетов, аппаратура корреспондентов азербайджанских журналистов, ценные вещи погибших, приборы вертолёта. Были утверждения, что пропали тела некоторых жертв трагедии. «Чёрный ящик», однако, уцелел и был направлен в Баку на обследование. Против версии, по которой причиной гибели стал туман, говорило и то, что погода в тот день для вертолётов была вполне нормальной. Видимость — 6-8 километров. Командующий внутренними войсками МВД СССР генерал-лейтенант Василий Савин сказал, что подразделение внутренних войск добралось на место катастрофы уже затемно и действительно обнаружило следы неизвестных посетителей. Савин также выразил сомнения в том, что причиной гибели вертолёта могли стать плохие метеоусловия. Стоит также отметить, что данный вертолёт уже трижды попадал под обстрелы.

На следующий день 21 ноября председатель комиссии по расследованию причин катастрофы Адиль Агаев по телевидению заявил, что вертолет был обстрелян с земли из крупнокалиберного оружия, видеоаппаратура и оружие с места катастрофы похищены. В ответ на это заявление народные депутаты СССР от Армении и НКАО Зорий Балаян, Виктор Амбарцумян, Генрих Игитян, Сос Саркисян обвинили Центральное Телевидение в тенденциозности и намекнули на непричастность «национально-освободительной армии Арцаха» к крушению вертолета. По их словам «не случайно тотчас же после катастрофы на месте трагедии оказался бывший второй секретарь КП Азербайджана, бывший советник Наджибуллы Виктор Поляничко, который два года занимался подстрекательской деятельностью в Карабахе» (Виктор Поляничко возглавлял учрежденный Азербайджаном Оргкомитет по управлению НКАО) .

21 ноября вечером в Агдам для расследования инцидента вылетела комиссия МВД СССР во главе с первым заместителем главкома ВВ МВД СССР генерал-майором Вячеславом Пономаревым, однако стало известно, что перед её приездом место крушения было разграблено неизвестными. По словам Генерального прокурора СССР Николая Трубина на место катастрофы вылетели также начальник управления Прокуратуры Союза Бутурлин и специалист по авиационной технике Козлов. Их приезд был согласован с президентом Азербайджана. В НКАО отправились и специалисты из Главной военной прокуратуры. В Азербайджан отправился и заместитель министра внутренних дел Союза В. Трубин. Вскоре район падения вертолета перешёл под контроль армянских вооруженных сил, в связи с чем расследование было приостановлено.

Президент Армении Левон Тер-Петросян и и. о. премьер-министра республики Грант Багратян направили высшим руководителям России, Казахстана и Азербайджана телеграммы соболезнования в связи с трагической гибелью в катастрофе представителей этих республик. Глава полномочной делегации Армении, созданной в соответствии с Железноводским коммюнике, Бабкен Араркцян направил по тому же поводу телеграмму соболезнования группе наблюдателей от России, Казахстана и полномочной делегации Азербайджанской Республики. Свои соболезнования родным и близким погибших в авиационной катастрофе выразили и представители министров финансов стран «семёрки», проводившие в эти дни переговоры в Москве.

Похороны погибших состоялись в Баку 22 ноября.

Мнение Азербайджанской стороны

Министерство национальной безопасности Азербайджана охарактеризовало крушение вертолета как теракт. Сами же азербайджанцы после сообщения о случившейся трагедии восприняли случившееся как «очередные происки армянских террористов», после чего в Баку начались стихийные многотысячные митинги с требованием к Верховному Совету и президенту Аязу Муталибову навести порядок в Карабахе или уйти в отставку.

Мнение Армянской стороны

Министерство обороны Армении охарактеризовало случившееся с Ми-8 как крушение.

Мнение властей НКР

По мнению Арсена Мелик-Шахназарова — советника министра НКР, следствие так и не было доведено до конца, а истинную причину гибели вертолета так и не установили.

Список жертв

По данным азербайджанской стороны в авиакатастрофе погибло 22 человека:

• Асадов, Магомед — министр внутренних дел Азербайджана;
• Гаджиев, Зульфи — вице-премьер;
• Гаибов, Исмет — генеральный прокурор Азербайджана;
• Джафаров, Вагиф — депутат;
• Гусейнзаде, Ариф — осветитель АзТВ;
• Домов, Геннадий Владимирович — член экипажа вертолёта;
• Жинкин, Николай Владимирович — заместитель командующего Закавказским округом внутренних войск и военный комендант Нагорно-Карабахской автономной области;
• Иванов, Сергей Семенович — начальник отдела Управления МНБ по НКАО;
• Исмаилов, Тофиг — государственный секретарь Азербайджана;
• Котов, Вячеслав Владимирович — майор командир экипажа вертолёта;
• Ковалёв, Владимир Владимирович — генерал-майор начальник управления внутренних дел НКАО;
• Кочерев, Олег Николаевич — подполковник;
• Лукашов, Михаил Дмитриевич — генерал-майор милиции;
• Мамедов, Вели — депутат;
• Мамедов, Рафиг — помощник госсекретаря;
• Мирзоев, Осман — заведующий отделом аппарата президента Азербайджана;
• Мустафаев, Алы — тележурналист;
• Намазалиев, Гурбан — первый заместитель министра мелиорации и водного хозяйства Азербайджана;
• Плавский, Игорь Александрович — прокурор НКАО;
• Сериков, Санлал Дасумович — генерал-майор заместитель министра внутренних дел Казахстана;
• Шахбазов, Фахраддин — видеооператор;
• Яровенко, Дмитрий Борисович — член экипажа вертолёта.

Экипаж вертолета № 72:

• Командир: Котов Вячеслав Владимирович;
• Летчик-штурман: Яровенко Дмитрий;
• Бортовой техник: Домов Геннадий.

См. также

• Катастрофа Ми-26 возле села Гюлистан
• Катастрофа Ми-8 близ Шуши 28 января 1992
• Инцидент с иранским C-130 (1994)

Ссылки

• [www.airwar.ru/history/locwar/xussr/karabah/karabah.html Авиация в Армяно-Азербайджанском конфликте]
• [xalqcebhesi.az/news.php?id=679 Катастрофа близ села Гаракенд (на азерб.)]

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ми-8 близ села Каракенд 20 ноября 1991 года

– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.