Катастрофа Ту-104 в Алма-Ате

Рейс 3843 Аэрофлота
Ту-104А компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	13 января 1977 года
Время	18:14
Характер	Пожар на борту
Причина	Отказ левого дивгателя
Место	у аэропорта Алма-Ата (КазССР, СССР)
Координаты	43°22′35″ с. ш. 77°06′10″ в. д.43.37639° с. ш. 77.10278° в. д. / 43.37639; 77.10278
Воздушное судно
Модель	Ту-104А
Авиакомпания	Аэрофлот (Дальневосточное УГА, Хабаровский ОАО)
Пункт вылета	Новый, Хабаровск (РСФСР)
Остановки в пути	Толмачёво, Новосибирск (РСФСР)
Пункт назначения	Алма-Ата (КазССР)
Рейс	3843
Бортовой номер	CCCP-42369
Дата выпуска	31 октября 1958 года
Пассажиры	82
Экипаж	8
Погибшие	90 (все)

Катастрофа Ту-104 в Алма-Ате — авиационная катастрофа, произошедшая 13 января 1977 года близ Алма-Аты с самолётом Ту-104А авиакомпании Аэрофлот, в результате которой погибли 90 человек.

Самолёт

Ту-104А с бортовым номером 42369 (заводской — 86601203, серийный — 12-03) был выпущен на омском авиазаводе «Полёт» 31 октября 1958 года с вместимостью салона на 70 пассажиров (позже переделан на 85 пассажиров). 6 ноября его передали Главному управлению гражданского воздушного флота, которое сперва направило самолёт во Внуковский авиаотряд Московского Территориального управления ГВФ, а 1 января 1970 года перевело в 1-й Хабаровский авиаотряд Дальневосточного управления ГВФ. На момент катастрофы авиалайнер имел 27 189 часов налёта и 12 819 посадок.

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс 3843 из Хабаровска в Алма-Ату, а пилотировал его экипаж из 202 лётного отряда, состоявший из командира Д. Д. Афанасьева, второго пилота В. И. Бабурина, штурмана А. В. Климахина, бортмеханика А. М. Шафороста, а также проверяющего — главного штурмана Дальневосточного УГА А. В. Рожковского. В салоне работали бортпроводники Л. И. Корытко, А. В. Грязнова и М. П. Фарапонова. В 17:19 по местному времени (13:19 МСК) рейс 3843 вылетел после промежуточной остановки из аэропорта Новосибирска и после набора высоты занял эшелон 8400 метров. На его борту всего находились 82 пассажира.

В 17:41 по местному времени (14:41 МСК) экипаж перешёл на связь с диспетчером аэропорта Алма-Ата и тот передал условия снижения и захода на посадку по магнитному курсу 230°. В 107 километрах от аэропорта Ту-104 снизился до эшелона 4800 метров, после чего экипаж перешёл на связь с диспетчером подхода, который разрешил продолжать снижение и заходить на посадку по прямой. В 40 километрах от аэропорта самолёт находился на высоте 2100 метров, когда экипаж перешёл на связь с диспетчером круга, а далее по его командам занял высоту 500 метров по давлению аэродрома — 706 мм рт. ст. Самолёт заходил на посадку по ОСП и с контролем по посадочному радиолокатору. В 18:12 экипаж доложил: «Высота 500 с курсом 230», на что от диспетчера круга получил ответ: «удаление 16, правее курса 400 метров». Хотя здесь стоит отметить, что самолёт на самом деле находился правее курса на 1600 метров и сохранял уклонение около 1500 метров, несмотря на неоднократную информацию диспетчера об этом. Небо над аэропортом в это время было ясным, хотя из-за дымки видимость составляла 1850 метров.

Когда авиалайнер находился в 15 километрах от аэропорта, то свидетели на земле увидели, что у него горит левый двигатель. Однако в кабине при этом срабатывания сигнала «пожар» не было, поэтому экипаж не знал о ситуации и потому не активировал систему пожаротушения. При удалении от аэропорта 12,5 километра экипаж выпустил закрылки на 35°. В этот момент начали медленно падать обороты левого двигателя, а через 22 секунды самолёт стал вибрировать. Экипаж увидел ненормальную работу левой силовой установки и убрал закрылки до 20° Когда до аэропорта оставалось 9 километров, диспетчер дал команду: «удаление 9, выходите на линию пути», на что с самолёта последовал ответ: «понял, доворачиваю». Примерно в 18:13, когда расстояние до аэропорта составляло 8 километров, экипаж доложил: «Заходим на одном двигателе, отказал левый двигатель», а через 6 секунд пилоты отключили левый двигатель, одновременно с этим увеличив режим правого. Ещё через 2 километра (удаление 6 километров) Ту-104 находясь правее линии курса на 400 метров, начал быстро к ней приближаться, а через 1200 метров пересёк её и продолжил отклоняться дальше.

Около 18:14:14 Ту-104 находился в 3,5 километрах от ВПП и на высоте 195 метров, когда неожиданно он резко взмыл вверх до высоты 285 метров. Но этот манёвр привёл к резкому падению скорости, тем самым ведя самолёт в сваливание на закритических углах атаки. В 18:14:32 экипаж связавшись с диспетчером произнёс два непонятных слова. Через 3 секунды в 18:14:35 авиалайнер на скорости 150—190 км/ч под углом 28° и с разворотом на 200—210° от оси полосы (курс 5°) рухнул на заснеженное поле. От удара у самолёта отделилась хвостовая часть, а носовая, зарывшись в землю на 2 метра, взорвалась и полностью сгорела вместе с крылом. Ту-104 упал в 3280 метрах от торца полосы и в 480 метрах левее её оси в точке 43°22′35″ с. ш. 77°06′10″ в. д.43.37639° с. ш. 77.10278° в. д. / 43.37639; 77.10278   . Все 90 человек на его борту погибли.

Причины

При расследовании катастрофы по заключению экспертизы наружная обшивка фюзеляжа в районе левого двигателя подвергалась пожару в течение 10—15 минут. Также было установлено, что пассажиры подверглись воздействию угарного газа. При этом сигнализация пожара не срабатывала. При заходе на посадку из-за снижения скорости набегающего воздушного потока пожар усилился, после чего повредил тяги управления. Точную причину, почему перед самым падением самолёт неожиданно начал резкий набор высоты приведший затем к сваливанию установить оказалось невозможно, так как за 20 секунд до падения запись на бортовых самописцах прекратилась.

Причиной катастрофы явился пожар, возникший на самолете в воздухе в районе левой силовой установки из-за течи топлива вследствие разрушения топливного трубопровода в техническом отсеке агрегатов на участке от подкачивающего топливного насоса до пожарного крана. Предположительная причина разрушения топливного трубопровода – от нагрева горячим воздухом из трубопровода, идущего на наддув кабины, в результате его разрушения или нарушения герметичности соединений. Следствием пожара явилось нарушение управляемости самолетом, отравление экипажа угарным газом и создание задней центровки в результате возможного перемещения пассажиров в результате паники. Источником выделения угарного газа стали теплоизоляционные материалы фюзеляжа самолета при воздействии на них высокой температуры с наружной стороны обшивки. Точную причину сваливания установить не удалось из-за прекращения записи МСРП-12.

—

Памятник

На месте катастрофы родственниками погибших позже было создано мемориальное кладбище и установлена памятная стела.

См. также

• Катастрофа DC-8 в Анкоридже — произошла в тот же день

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ту-104 в Алма-Ате

Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.