Катастрофа Як-40 под Душанбе

Рейс Ш-88 Аэрофлота
Як-40 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	12 июня 1980 года
Время	13:44 (10:44 МСК)
Характер	CFIT
Причина	Ошибки экипажа и служб УВД
Место	44 км от Душанбе (ТадССР, СССР)
Координаты	38°51′02″ с. ш. 68°30′18″ в. д.38.85056° с. ш. 68.50500° в. д. / 38.85056; 68.50500
Воздушное судно
Модель	Як-40
Авиакомпания	Аэрофлот (Таджикское РПО ГА, Курган-Тюбинское АП)
Пункт вылета	Ленинабад
Пункт назначения	Душанбе
Рейс	Ш-88
Бортовой номер	CCCP-87689
Дата выпуска	28 февраля 1969 года
Пассажиры	25
Экипаж	4
Погибшие	29 (все)

Катастрофа Як-40 под Душанбе — авиационная катастрофа, произошедшая 12 июня 1980 года в окрестностях Душанбе с самолётом Як-40 авиакомпании Аэрофлот, в результате которой погибли 29 человек.

Самолёт

Як-40 с бортовым номером 87689 (заводской — 9910403, серийный — 03-04) был выпущен Саратовским авиационным заводом 28 февраля 1969 года и передан Министерству гражданской авиации, которое к 12 марта направило его в Душанбинский авиаотряд Таджикского управления гражданской авиации. Салон имел пассажировместимость на 24 места.

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс Ш-88 из Ленинабада через перевал Анзоб в Душанбе, а пилотировал его экипаж, КВС которого был Э. М. Ландер. В 13:04 по местному времени (10:04 МСК) Як-40 вылетел из Ленинабадского аэропорта и после набора высоты занял эшелон 7200 метров. На его борту находились 4 члена экипажа и 25 пассажиров (23 взрослых и 2 ребёнка).

На участке от перевала и до Душанбе небо покрывали отдельные облака с нижней границей 2500—2800 метров и с верхней 6—7 километров, наблюдалась умеренная болтанка, дул свежий западный ветер и имелись очаги гроз. Это было выше метеорологического минимума командира экипажа и не препятствовало выполнению полёта и посадки. До аэропорта Душанбе оставалось 73 километра, когда в 13:32 экипаж уклонился на 9 километров западнее оси трассы и начал обходить грозовые облака. Но об этом диспетчеру было сообщено только через минуту, когда уклонение от маршрута достигло 10 километров. Диспетчер разрешил выполнять обход гроз, а также разрешил снижаться до высоты 6000 метров на ОПРС Пугус. При этом диспетчер районного центра не контролировал полёт авиалайнера и не обнаружил его бокового отклонения вплоть до момента, когда Як-40 приблизился к аэропорту на расстояние 67 километров. В 13:36 экипаж сообщил о прохождении ОПРС Пугус на высоте 6000 метров. На самом деле, они были ещё в 37 километрах от него, а ошибка произошла из-за ошибки в определении скорости ветра, а также из-за сбоев в работе радиокомпасов, что было вызвано электризацией самолёта при проходе через пыльную мглу, а также из-за влияния находящихся вблизи от траектории полёта гроз. Диспетчер районного центра в ходе всего этого не контролировал полёт рейса Ш-88 и не передавал экипажу сведения об их местонахождении. Он лишь передал экипажу сведения о пеленге 340° (относительно КТА), посл чего дал указание переходить на связь с диспетчером подхода.

Як-40 был фактически в 43 километрах северо-западней Пугуса, но диспетчер подхода не стал определять его местонахождение, когда разрешил снижаться до высоты 4800 метров на ДПРМ аэропорта Душанбе, а также указал, что посадка будет выполняться по магнитному курсу 86°. Далее в 13:38 самолёт повернул на курс 160° по направлению к ДПРМ и начал снижаться. В процессе снижения экипаж получил от диспетчера подхода прямой пеленг 330° и указание: «Пооперативнее снижение до 4800 метров». Стоит отметить, что раз самолёт был по пеленгу 330°, то это значит, что он пересёк ограничительный пеленг 340° и уклонился к западу, но диспетчера это не насторожило и он не начал более внимательно контролировать полёт и выяснять фактическое местонахождение авиалайнера. В свою очередь, снижающийся в облаках экипаж из-за сбоев в работе радиокомпасов в условиях сильной болтанки и обледенения не мог верно определить своего местонахождения.

В 13:40 пилоты ошибочно доложили о прохождении ДПРМ на высоте 4800 метров, хотя до него было ещё 43 километра. Но диспетчер подхода, имея в своём распоряжении необходимые радиотехнические средства, не стал проверять, действительно ли самолёт пролетел ДПРМ, вместо этого разрешив снижаться до высоты круга — 3600 метров. Летя среди гор высотой 4018 метров экипаж начал выполнять правый разворот со снижением и занял курс 266° (обратный посадочному), после чего снизился до указанной высоты 3600 метров. Не определив их местоположение, диспетчер подхода дал указание переходить на связь с диспетчером круга.

Небо к тому времени уже полностью было затянуто облаками. Когда экипаж вышел на связь с диспетчером круга, тот, как и его коллеги, не стал определять местоположение самолёта и разрешил снижаться до высоты 2100 метров к третьему развороту по давлению аэродрома, не придав значения тому, что авиалайнер находится вне схемы снижения и гораздо правее ограничительного пеленга 275°. Проходя высоту 3000 метров, экипаж доложил, что на высотомерах выставлено давление аэродрома — 694 мм рт.ст.. Также пилоты определили, что они гораздо севернее схемы захода на посадку и выровнялись на высоте 2840 метров, прекратив снижаться, после чего стали поворачивать на курс 180° (на юг), чтобы выйти на схему захода на посадку. Когда диспетчер спросил: «Какой курс держите?», с самолёта ответили: «Сию курс 180 градусов», хотя на самом деле ещё продолжали выполнять разворот и находились в тот момент на курсе 217°. Затем пилоты запросили пеленг и доложили о неустойчивой работе радиокомпасов, в связи с чем просят дать им место самолёта. Диспетчер круга назвал им азимут 300°, не обратив должного внимания, что тот значительно превышает ограничительный (275°), а на запрос о местонахождении ответил, что не может его дать, так диспетчерский локатор отключён (в связи со сменой оборудования), хотя для этого можно было использовать и имеющийся в аэропорту пеленгатор АРП-75.

Як-40, находясь в облаках на высоте 2840 метров, продолжал поворачивать влево на курс 180°, когда в 10:44:00, летя по курсу 208° на скорости 380 км/ч, в 44 километрах северо-западнее КТА Душанбе (азимут 305°) врезался в склон горы и полностью разрушился. Все 29 человек на борту погибли.

Расследование

Выводы:

1. На последнем участке полёта, производя обход грозовых очагов, вследствие неустойчивой работы радиокомпасов и несоответствия фактического ветра прогнозируемому экипаж не смог точно определить пролёт ОПРС Пугус и ДПРМ аэропорта Душанбе, что затруднило контроль пути по времени и определение местонахождения самолёта.
2. Полёт самолёта при обходе грозовых очагов с уклонением от трассы и схемы захода на посадку диспетчерами службы движения аэропорта Душанбе не контролировался. Местонахождение самолёта на всем протяжении полёта ни разу не определялось и на борт не передавалось, несмотря на то, что полёт выполнялся в особых условиях и выходил за пределы ограничительных пеленгов. Руководитель полётов не принял необходимых мер по предупреждению нарушений со стороны диспетчеров УВД, не организовал качественную работу смены.

Диспетчерами и экипажем допущены следующие нарушения НПП ГА-78:

1. Диспетчер РЦ не контролировал полёт самолёта и не сообщал экипажу местонахождение самолёта при обходе грозовых очагов;
2. Диспетчер подхода не определил и не сообщил экипажу место самолёта, не уточнил местонахождение самолёта при передаче управления диспетчеру круга и разрешил снижение до высоты 3600 метров — ниже высоты гор в районе фактического местонахождения самолёта;
3. Диспетчер круга не обеспечил опознавание самолёта, не вёл контроль за соблюдением экипажем схемы снижения и захода на посадку и при нахождении самолёта вне схемы за ограничительными пеленгами разрешил снижение до высоты 2100 метров;
4. Экипаж при обходе грозовых очагов не учитывал искажений в показаниях АРК из-за наличия грозовой деятельности и горного эффекта, давал ошибочные данные о пролётах РНТ и не применил рациональные способы самолётовождения для выхода на РНТ.

Эти нарушения привели к отклонению самолёта от оси трассы на 32 километра в сторону гор высотой до 4764 метров, а дальнейшее снижение до 2100 метров — к столкновению самолёта со склоном горы в управляемом полёте в полётной конфигурации.

—

Заключение: причиной катастрофы самолёта явились нарушения диспетчерами службы УВД аэропорта Душанбе требований НПП ГА-78 при управлении полётом самолёта и ошибки экипажа в определении места самолёта при обходе гроз в горной местности.

—

Отрывок, характеризующий Катастрофа Як-40 под Душанбе

«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.