Катастрофа автобуса 16 декабря 2008 года близ Эйлата

16 декабря 2008 года, чартерным рейсом FV6709 из Пулково в аэропорт Увда прилетела группа с российскими представителями туристических компаний Санкт-Петербурга (в основном женщинами). Далее они на двух автобусах направились в Эйлат - израильский курорт на берегу Красного моря. Около 16 часов по московскому времени (около 15 часов по местному) автобус упал в пропасть (с высоты 30-ти метров) в 4 километрах к северу от Эйлата на шестом километре трассы № 12. .

Ирина Петрова — генеральной директор компании «Солвекс-трэвэл» сообщила СМИ, что в разбившемся автобусе находились представители турфирм северной столицы. Петрова также сообщила, что этот ознакомительный тур в Израиль был организован компаниями «Солвекс-Турне» и «Классик Трэвэл» (обе зарегистрированы в Петербурге).

Итоги расследования

Расследование показало, что водитель автобуса грубо нарушил правила: на опасном участке с ограниченной видимостью он пошёл на обгон другого автобуса, превысил скорость и не справился с управлением. В момент катастрофы автобус двигался со скоростью 98 км/ч, что значительно выше максимально допустимой ПДД при движении на горном серпантине.

Министр транспорта Израиля Шауль Мофаз в интервью газете «Гаарец» сказал следующее: «Два водителя автобусов затеяли спор, кто первым доедет до пункта назначения. Спор вылился в попытки обогнать друг друга». Представитель полиции Алекс Кагальский также заявил: «Дорога была в хорошем состоянии. Однозначно, сыграл человеческий фактор, налицо ошибка водителя». Приговор водителю автобуса Эдуарду Гельфонду, который признан виновным в аварии, в результате которой погибли 24 российских турагента: суд назначил восемь лет тюремного заключения.

Последствия катастрофы

В момент катастрофы погибли 25 человек: 22 женщины и трое мужчин. Водитель автобуса — гражданин Израиля (репатриант из бывшего СССР) Эдуард Гельфанд получил травмы, но остался жив (он был единственным человеком в автобусе, который был пристёгнут ремнём безопасности). Спустя два дня после аварии водитель был задержан, а затем отпущен под домашний арест.

Адвокат водителя Йоав Леви позднее заявил: «Все что произошло, является результатом хулиганства водителя второго автобуса, которое началось еще в момент выезда со стоянки и продолжалось всю дорогу — вплоть до места катастрофы». Также он сделал следующее заявление: «На самом деле произошло вот что: во время обгона гид упал на шофёра, что послужило причиной того, что последний потерял управление и автобус сорвался с трассы. Шофер не помнит, что случилось после этого. Он очень сожалеет о произошедшем, и просит передать соболезнования семьям погибших…».

Однако следует отметить, что полицейские намеренно не разглашали показания тахографа и более того, заявляли, что показания с него снять не удалось. Пользуясь этим, Эдуард Гельфанд дал несколько вариантов заведомо ложных показаний, которые впоследствии были опровергнуты показаниями прибора.

См. также

• Всемирный день памяти жертв дорожно-транспортных происшествий
• Дорожно-транспортное происшествие

Ссылки

• [www.vesti.ru/doc.html?id=234130 Видео с места катастрофы автобуса]
• [www.vz.ru/society/2009/7/14/307069.html Спорное обвинение]
• newsru.com/world/23feb2014/gelfond.html

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Катастрофа автобуса 16 декабря 2008 года близ Эйлата

«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.