Катастрофа Boeing 707 в Анкоридже

Рейс 799 Pan Am
Boeing 707-321C компании Pan Am
Общие сведения
Дата	26 декабря 1968 года
Время	06:15 AST
Характер	Взлёт с убранными закрылками
Причина	Ошибка экипажа из-за спешки, конструктивные недостатки
Место	у авиабазы Эльмендорф, Анкоридж (Аляска, США)
Координаты	61°16′ с. ш. 149°50′ з. д.61.267° с. ш. 149.833° з. д. / 61.267; -149.833
Воздушное судно
Модель	Boeing 707-321C
Имя самолёта	Clipper Racer
Авиакомпания	Pan American World Airways (Pan Am)
Пункт вылета	Лос-Анджелес (Калифорния, США)
Остановки в пути	Анкоридж (Аляска, США) Токио (Япония) Дананг (Южный Вьетнам)
Пункт назначения	Камрань (Южный Вьетнам)
Рейс	PA-799 (Clipper 799)
Бортовой номер	N799PA
Дата выпуска	1964 год
Экипаж	3
Погибшие	3 (все)

Не следует путать с Катастрофа Boeing E-3 в Анкоридже.

Катастрофа Boeing 707 в Анкоридже — авиационная катастрофа самолёта Boeing 707-321C авиакомпании Pan American World Airways (Pan Am), произошедшая в четверг 26 декабря 1968 года близ Анкориджа (Аляска, США), при этом погибли 3 человека.

Самолёт

Boeing 707-321C с заводским номером 18824 и серийным 397 был выпущен 17 декабря 1964 года. Самолёт получил бортовой номер N799PA, а к 31 декабря был продан заказчику — американской авиакомпании Pan American World Airways, где также получил имя Clipper Racer. Установленные под крылом четыре турбовентиляторных двигателя были модели Pratt & Whitney JT3D-3B с силой тяги по 18 тысяч фунтов каждый.

Экипаж

Командир воздушного судна — Артур Моен (англ. Arthur Moen). 47 лет, в авиакомпании с 15 мая 1949 года, 10 июня 1957 года получил лицензию гражданского пилота, а 9 июня 1967 года был квалифицирован на командира B707. Был квалифицирован для полётов на DC-3, DC-6/7, B-377, B-707/720. Имел общий налёт 15 207 часов, в том числе 3969 часов на B-707, а из них 294 часа в должности командира B-707. Налёт за последние 30 дней — 26 часов, перед злополучным рейсом отдыхал 23 часа.

Второй пилот — Йоханнес Д. Маркестейн (англ. Johannes D. Markestein). 38 лет, в авиакомпании с 8 марта 1957 года, 16 января 1967 года получил лицензию гражданского пилота. Имел общий налёт 9813 часов, в том числе 2813 часов на B-707. Налёт за последние 30 дней — 41 час, перед злополучным рейсом отдыхал 23 часа.

Бортинженер — Джеймс Р. Скелленджер (англ. James R. Skellenger). 31 год, в авиакомпании с 12 сентября 1966 года, до мая 1966 года работал третьим пилотом B-707, 16 августа 1968 года получил квалификацию бортинженера. Имел общий налёт 3032 часа, в том числе 1376 часов на B-707, а из них 138 часов в должности бортинженера B-707. Налёт за последние 30 дней — 4 часа (был в отпуске с 9 ноября по 3 декабря), перед злополучным рейсом отдыхал 23 часа.

В данном составе экипаж раньше не летал, хотя командир и второй пилот до этого дважды вместе летали из Анкориджа.

Катастрофа

Самолёт выполнял регулярный грузопочтовый (перевозил почту и продукты) рейс PA-799 из Сан-Франциско (штат Калифорния) в Камрань (Южный Вьетнам) с промежуточными остановками в Токио (Япония) и Дананге (Южный Вьетнам). Также была предусмотрена промежуточная посадка в Анкоридже (штат Аляска) для дозаправки и смены экипажа. В 22:54 рейс 799 вылетел из Сан-Франциско в Анкоридж. Полёт поначалу проходил без отклонений, однако аэропорт Анкоридж оказался закрыт для приёма по метеоусловиям. Тогда командир экипажа связался с оператором авиакомпании в Анкоридже и после беседы с ним в 03:38 принял решение садиться на находящейся рядом военной авиабазе Эльмендорф, где и приземлился через 11 минут. На эту же авиабазу прибыл и сменный экипаж. Сдающий экипаж в беседе со сменным предупредил, что наблюдались проблемы с реверсом четвёртого двигателя (внешний правый).

Стоит отметить, что через воздушное пространство Анкориджа проходит большое число трансокеанских рейсов. Минимальный временной интервал для попутных рейсов на одном эшелоне установлен 20 минут, при этом кто-то делает промежуточные посадки в Анкоридже, а кто-то пролетает без остановки. В таких условиях Анкориджский центр управления воздушным движением должен уметь состыковывать вылетающие рейсы с транзитными. У рейса PA-799 вылет переносили несколько раз, пока наконец в 05:55 не разрешили запускать двигатели, а в 06:02 разрешили отправляться от стоянки к началу полосы. Всего задержек с вылетом у рейса 799 было шесть, последнее предложенное время взлёта было 06:15. По плану полёта после вылета самолёт должен был занять эшелон 310 (9,45 км), при этом в заявке на полёт экипаж указал, что после полёта на эшелоне 310 и по мере израсходования части топлива они хотели бы затем подняться до эшелона 350. Однако на эшелоне 310 уже следовал рейс 901 компании Northwest Airlines. Диспетчер предупредил рейс 799, что если он не вылетит в 06:15, то вынужден будет задержаться с вылетом ещё на 45 минут. Экипаж был вынужден согласиться следовать на более низком эшелоне, хотя в этом случае расход топлива был больше.

Диспетчер дал разрешение следовать к полосе 5, однако экипаж запросил для взлёта полосу 23, так как в этом случае была выше эффективная длина полосы. Экипаж плохо знал аэродром Эльмендорф, к тому же стояла ночь, поэтому была запрошена машина сопровождения («Следуйте за мной»). Ожидая автомобиль, пилоты решили выполнить контрольную карту перед взлётом в процессе руления. Далее командир и второй пилот начали обсуждать её пункты и дошли до «Закрылки», когда подъехал автомобиль сопровождения. Командир тогда сказал, что они пока подняты, на что второй пилот заметил: Окей, не будем забывать о них. Далее в процессе следования по аэродрому второй пилот вёл беседу с диспетчером Океанического центра управления движением по вопросу, когда самолёт израсходует часть топлива, то как быстро он сможет подняться до эшелона 350. Командир в свою очередь был более озабочен рулением по скользкому аэродрому и согласованием действий экипажа. В 06:10 рейс 799 занят очередь на предварительном старте полосы 23. Затем в течение нескольких минут на полосу 5 сперва приземлился MAC-172, а затем взлетел MAC-651. После этого диспетчер связался с рейсом 799 и дал разрешение выворачивать на «восточно-западную [23] полосу», а после взлёта выполнить поворот на 180° и направляться на запад. Пока «Боинг» выруливал на полосу, второй пилот ещё раз обсудил с диспетчером Океанического центра вопросы по конфликтам с другими рейсами и определил, что самое позднее, взлёт должен был быть выполнен в 06:15. При выпущенных на 14° закрылках и для фактической массы авиалайнера 330,6 тысяч фунтов экипаж определил скорость принятия решения (V₁) как 148 узлов, скорость подъёма носовой стойки (V_R) — 154 узла, а минимальная скорость отрыва (V₂) — 168 узлов. В 06:14:30 экипаж получил разрешение на взлёт.

Режим двигателей был несколько увеличен. Также бортинженер несколько раз спросил у пилотов: Гирокомпас?. Это был последний пункт контрольной карты перед взлётом и на него был дан утвердительный ответ. Тогда командир сказал второму пилоту: Окей, бери [управление]. Тот перевёл двигатели во взлётный режим, и лайнер начал разбег по полосе. Командир последовательно объявлял о скоростях 120 узлов, V₁, V_R, а затем о скорости взлёта. Но стоило при скорости V_R потянуть штурвал «на себя», как включился «трясун» штурвала, звук которого был слышен до конца записи. Также на аудиозаписи переговоров в кабине на заднем фоне появились щелчки, которые звучали до 59,2 секунд с момента, когда второй пилот получил указание переводить двигатели во взлётный режим. Согласно показаниям 41 свидетеля, которые находились у полосы 5—23, рейс 799 разгонялся по полосе гораздо дольше нормального, а когда наконец оторвался от земли, то набирал высоту медленно. Максимальная высота подъёма по показаниям разнится от 10—20 до 150—200 футов. Три свидетеля видели пламя из левых двигателей, три свидетеля видели пламя, но не смогли понять, откуда оно, а шестнадцать свидетелей видели пламя из правого двигателя. Далее после отрыва от полосы самолёт начал заваливаться на крыло и опустил нос. Затем левее продолжения оси полосы 23 «Боинг» врезался правой плоскостью крыла в землю и в 06:15 разбился на высоте 201 фут над уровнем моря. Все три человека на борту погибли.

Причины

Из выводов комиссии:

1. Экипаж был квалифицирован и подготовлен для выполнения полёта.
2. Самолёт был подготовлен для выполнения полёта, а его вес и центровка не выходили за пределы допустимого.
3. Погодные условия были таковы, что обледенение планера или двигателя не могло быть настолько сильным, чтобы стать причиной катастрофы.
4. Нет никаких доказательств поломок или отказов конструкции планера или двигателей.
5. Имеются прямые доказательства, что в момент взлёта закрылки были убраны.
6. Пункт о закрылках отсутствует в составленном в авиакомпании Pan Am контрольной карте действий на предварительном старте, зато он есть в контрольной карте действий во время руления.
7. На борту N799PA не было руководства по лётной эксплуатации № 2384, составленного в Boeing.
8. Звуковой сигнал предупреждения при взлёте не звучал потому, что дроссели двигателей при взлёте были установлены на угол менее 42°.
9. Авиалайнер оторвался от земли из расчёта на выпущенные на 14° закрылки, после чего поперечная устойчивость была потеряна.
10. Самолёт накренился вправо на угол до 90°, после чего законцовка правой плоскости врезалась в землю.
11. Экипаж находился во «взвинченном» состоянии, так как выполнял взлёт ночью в плохую погоду в незнакомом аэропорту да ещё и в условиях, когда несколько раз задерживали вылет, а время взлёта отличалось от установленного в плане.
12. В руководстве № 2384 не было чёткого определения понятия «действия в холодную погоду».
13. На то время в авиакомпании ещё плохо понимали важность руководства по лётной эксплуатации № 2384.

Национальный совет по безопасности на транспорте (NTSB) пришёл к мнению, что вероятной причиной катастрофы стал взлёт с убранными закрылками. Факторов, которые способствовали этому, было несколько:

1. Экипаж не полностью выполнил контрольную карту и процедуры перед взлётом;
2. Система предупреждения оказалась недостаточно эффективной в условиях холодной погоды;
3. Контроль за выполнением выпускаемых производителем руководств по лётной эксплуатации был недостаточно эффективным;
4. Экипаж действовал в стрессовой ситуации и старался уложиться в указанные диспетчером временные рамки

См. также

Авиационные катастрофы вследствие взлёта с убранными закрылками и (или) предкрылками

• Катастрофа Boeing 727 в Далласе
• Катастрофа Boeing 737 в Буэнос-Айресе
• Катастрофа Boeing 737 в Медане
• Катастрофа Boeing 747 в Найроби
• Катастрофа MD-82 в Мадриде
• Катастрофа MD-82 в Детройте
• Катастрофа Trident под Лондоном
• Катастрофа Ил-18 под Ленинградом

Литература

• [www.fss.aero/accident-reports/dvdfiles/US/1968-12-26-US.pdf Pan American Airways, Inc., Boeing 707- 321C, N799PA, Elmendorf Air Force Anchorage, Alaska, December 26, 1968.] (англ.). National Transport Safety Bureau (19 November 1969). Проверено 9 ноября 2014.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 707 в Анкоридже

– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.