Катастрофа Boeing 707 в Нью-Йорке (1962)

Рейс 1 American Airlines
Boeing 707-123B компании American Airlines
Общие сведения
Дата	1 марта 1962 года
Время	10:08 EDT
Характер	Потеря управления
Причина	Отказ руля направления
Место	бухта Джамейка, Лонг-Айленд, Нью-Йорк (США)
Координаты	40°37′27″ с. ш. 73°50′14″ з. д.40.62417° с. ш. 73.83722° з. д. / 40.62417; -73.83722
Воздушное судно
Модель	Boeing 707-123B
Авиакомпания	American Airlines
Пункт вылета	Айдлуайлд, Нью-Йорк (Нью-Йорк)
Пункт назначения	Лос-Анджелес (Калифорния)
Рейс	AA001
Бортовой номер	N7506A
Дата выпуска	25 февраля 1959 года
Пассажиры	87
Экипаж	8
Погибшие	95 (все)

См. также: Рейс 1

Катастрофа Boeing 707 в Нью-Йорке — крупная авиационная катастрофа, произошедшая в четверг 1 марта 1962 года в Нью-Йорке. Авиалайнер Boeing 707-123B авиакомпании American Airlines выполнял пассажирский рейс в Лос-Анджелес, но спустя пару минут после взлёта в 10:08 упал в бухту Джамейка и разбился, при этом погибли 95 человек. На тот момент это была крупнейшая в стране катастрофа отдельного самолёта.

Самолёт

Внешние изображения
	[photovalet.com/data/comps/TAF/TAFV40P06_08.jpg Борт N7506A в 1959 году].
	[photos.wikimapia.org/p/00/03/09/33/32_full.jpg Ещё одно изображение].
	[www.airlinefan.com/airline-photos/1998734/American-Airlines/Boeing/707-100/N7506A Киль борта N7506A с рулём высоты крупным планом (20 марта 1961 года)].

Boeing 707-123 с заводским номером 17633 и серийным 12 был выпущен компанией Boeing 25 января 1959 года. Авиалайнер получил бортовой номер N7506A и был передан заказчику — авиакомпании American Airlines, в которую поступил 12 февраля и где получил лётный номер 506 (шестой 707-й в авиакомпании). 3 марта 1961 года борт N7506A прошёл модернизацию, в ходе которой все четыре турбореактивных двигателя Pratt & Whitney JT3C были заменены на более экономичные турбовентиляторные Pratt & Whitney JT3D. Следующая модернизация, в ходе которой были установлены уже двигатели модели Pratt & Whitney JT3D-1-MC6 с силой тяги по 17 тысяч фунтов каждый, была завершена 8 февраля 1962 года. Последний периодический ремонт лайнер проходил 18 января 1962 года, когда его наработка составляла 7922 лётных часа. На 1 марта наработка борта N7506A составляла 8147 лётных часов. Из замечаний по самолёту за последнее время была только неправильная установка подвески качалки привода спойлера на правом крыле, но 25 февраля 1962 года, то есть за 3 дня до происшествия, это замечание было исправлено.

Вечером 28 февраля борт N7506A выполняя пассажирский рейс 2098 вылетел из Талсы (Оклахома) и уже 1 марта в 00:07 приземлился в Нью-Йорке в аэропорту Айдлуайлд. У выполнявшего данный рейс экипажа при этом по самолёту не было никаких замечаний.

Экипаж

Экипаж состоял из трёх пилотов (включая командира), бортинженера и четырёх стюардесс.

• Командир воздушного судна — Джеймс Т. Хейст (англ. James T. Heist). 56 лет, в авиакомпании с 1 мая 1940 года, пилот первого класса. 1 апреля 1960 года был квалифицирован на B-707, а 25 апреля того же года был квалифицирован на линейного пилота данного типа самолётов. Общий лётный опыт около 18 300 часов, в том числе около 1600 часов на B-707.
• Второй пилот — Майкл Барна-младший (англ. Michael Barna, Jr.). 35 лет, в авиакомпании с 12 января 1953 года, пилот первого класса. Был квалифицирован для полётов на DC-6 и DC-7, а 30 сентября 1959 года был квалифицирован на второго пилота B-707. Общий лётный опыт около 4800 часов, в том числе около 900 часов на B-707.
• Третий пилот — Роберт Дж. Пекор (англ. Robert J. Pecor). 32 года, в авиакомпании с 23 апреля 1957 года, пилот первого класса. Был также квалифицирован для полётов на DC-6. Общий лётный опыт около 3400 часов, в том числе 1716 часов на B-707.
• Бортинженер — Роберт Дж. Кам (англ. Robert J. Cam). 32 года, в авиакомпании с 16 июня 1952 года, бортинженер второго класса. Общий лётный опыт около 7500 часов, в том числе около 2000 часов на B-707.
• Стюардессы:
  • Ширли Грабоу (англ. Shirley Grabow). 28 лет, в авиакомпании с 7 декабря 1960 года.
  • Лоис Келли (англ. Lois Kelly). 24 года, в авиакомпании с 23 февраля 1961 года.
  • Бэтти Мур (англ. Betty Moore). 22 года, в авиакомпании с 17 ноября 1959 года.
  • Розалина Стюарт (англ. Rosalind Stewart). 20 лет, в авиакомпании с 12 сентября 1961 года.

Экипаж 27 февраля вылетел из Лос-Анджелеса на Boeing 720B, выполняя рейс 36 компании American Airlines, и 28 февраля в 06:08 приземлился в Бостоне. Стоянка в Бостоне составила 25 часов, после чего также на B-720B и уже выполняя рейс 117 экипаж 1 марта в 07:20 вылетел в Нью-Йорк, а в 08:13 прибыл в аэропорт Айдлуайлд.

Катастрофа

Авиалайнеру предстояло выполнить регулярный беспересадочный пассажирский рейс 1 (AA001) в Лос-Анджелес (Калифорния), время вылета — 09:45. Но стоянка задержалась, так как потребовалась замена радиопередатчика, УКВ-приёмника и авторегулятора давления воздуха в кабине. Помимо этого, при проверке на входных направляющих аппаратах обоих левых двигателей обнаружили трещины, которые были устранены, а на двигателе № 3 (правый внутренний) был заменён датчик масла. После проведённого технического обслуживания борт N7506A был допущен к полёту. Экипаж командира Хейста имел небольшую продолжительность работы, поэтому он был поставлен для выполнения данного рейса. На борту находились 8 членов экипажа и 87 пассажиров. Взлётная масса авиалайнера составляла 247 тысяч фунтов (111 тонн) при центровке 24,4 % САХ, что находилась в пределах допустимого. Для такой массы экипаж определил следующие значения скоростей: принятия решения (V₁) — 136 узлов, подъёма носовой стойки (V_R) — 144 узла, скорость отрыва (V₂) — 157 узлов. После выполнения взлёта экипаж должен был разогнать самолёт до скорости 177 узлов (V₂+20), убрать закрылки до 20°, затем перед манёвром разогнаться до 187 узлов (V₂+30), а на высоте 2000 футов и при скорости 207 узлов (V₂+50) полностью убрать закрылки, после чего уже разогнаться до нормальной скорости полёта — 300 узлов. Погода в это время была хорошей: разрозненные облака высотой 15 тысяч футов (4,6 км), тихо, температура воздуха 30° F (-1° C), видимость 15 миль. Также, согласно показаниям бортовых самописцев и показаний пилотов других самолётов, в воздухе была небольшая турбулентность, вызванная возмущениями от других самолётов.

После завершения регистрации и посадки пассажиров, а также необходимых проверок, в 09:54 рейсу 1 было дано разрешение следовать к полосе 31 левая, а в 10:02 — разрешение на полёт по приборам в Лос-Анджелес, при этом экипажу было дано указание после взлёта сперва занять курс 290° и снизить шум двигателей. В 10:05:05 находясь на предварительном старте, экипаж связался с диспетчерской вышкой и доложил, что они готовы к взлёту, на что тут же получил разрешение на взлёт. Лайнер вырулил на полосу и занял позицию на исполнительном старте, а в 10:06:29 начал разбег. Через 22 секунды (10:06:51) диспетчер посоветовал начать поднимать переднюю стойку, что экипаж подтвердил через секунду. Примерно в 10:07 (согласно записи диспетчера) и через 33 секунды с начала разгона, на скорости 157 узлов и с выпущенными на 30° закрылками «Боинг» с 95 людьми на борту оторвался от полосы 31L в районе рулёжной дорожки «M» (5000 футов [1,5 км] от начального торца). Согласно показаниям авиадиспетчеров, взлёт выглядел нормальным. В 10:07:37 пролетая на высоте 100 футов (30 метров) над рулёжной дорожкой AA (8000 футов [2,4 км] от начального торца) авиалайнер начал выполнять левый доворот и через пять секунд занял курс 290°. В 10:07:48 диспетчер аэропорта дал указание рейсу 1 переходить на частоту 123,9 для связи с диспетчером выхода, что было подтверждено.В 10:07:54 экипаж начал выполнять второй левый поворот, при этом снизив мощность двигателей для уменьшения шума. Затем в 10:08:01 была установлена связь с диспетчером выхода, который дал указание продолжать левый поворот до курса 140° и доложить занятие высоты 2000 футов (610 метров). Экипаж подтвердил получение информации в 10:08:09, что стало последним радиосообщением с самолёта. Согласно показаниям на мониторе радиолокатора, рейс 1 выполнял нормальный левый поворот без каких-либо заметных отклонений. Диспетчер как положено передал пеленг, однако ответа не последовало, а засветка рейса пропала с экрана радиолокатора. При прослушивании записей радиопереговоров было обнаружено, что в 10:08:23 в эфире раздался длящийся секунду сигнал передатчика. Как позже было установлено, он был подан с борта N7506A.

Достигнув высоты 800 футов (243 метра), самолёт начал выполнять левый поворот, который, согласно показаниям очевидцев, поначалу проходил вполне нормально. Выполнение данного поворота позволяло решить сразу две задачи: избежать пролёта над густонаселёнными районами, а также уйти от воздушного коридора, по которому выполнялся заход на посадку в аэропорту Ла Гуардия. Помимо этого, в процессе поворота экипаж выполнил процедуры по снижению шума двигателей. На момент выхода на связь с диспетчером выхода (10:08:01) «Боинг» следовал на высоте 920 футов со скоростью 192 узла по курсу 275° и левым креном 22°. Самолёт в это время попал в небольшую турбулентность и всего через шесть секунд (10:08:07), когда было дано указание продолжать левый поворот, левый крен увеличился до 35°, при этом курс уже был 250°, а скорость — 198 узлов. Однако далее левый крен начал только возрастать, причём вращение лайнера вокруг продольной оси проходило всё быстрее. В 10:08:30 рейс 1 на скорости 230 узлов достиг максимальной зарегистрированной высоты — 2000 футов, а всего через секунду его крен достиг 90°, то есть крыло заняло вертикальное положение. Подъёмная сила упала до нуля, после чего «Боинг» перевернувшись помчался вниз.

В 10:08:49 под углом 78° и с курсом 300° борт N7506A на скорости 200 узлов врезался в мелководье и полностью разрушился, а через несколько минут его обломки загорелись. Катастрофа произошла в проливе Пампкин-Патч бухты Джамейка во время отлива и в 3 морских милях (5,55 км) от диспетчерской вышки аэропорта Айдлуайлд. На месте падения образовалась воронка 130 футов (40 метров) в диаметре и 8 — 10 футов (2,5 — 3 метра) глубиной. Все 95 человек на борту погибли. На тот момент это была крупнейшая катастрофа отдельного самолёта в стране (до катастрофы близ Джуно в 1971 году) и с участием Boeing 707 (до катастрофы в Париже в том же 1962 году).

Расследование

На месте катастрофы были начаты поиск и сбор обломков, которые доставляли в специально выделенный ангар, где производилась реконструкция самолёта для более детального изучения. Когда основные обломки были извлечены, началось прочёсывание ила граблями на предмет наличия мелких обломков. Работы продлились три-четыре недели и были значительно затруднены высокими приливами и плохими погодными условиями. Для работ также использовали гидравлический экскаватор, а выкорчеванные им куски проверяли рентгеновским излучением. Изучение электросистемы не обнаружило признаков короткого замыкания, электрической дуги или броска напряжения. При этом изучение различного оборудования показало, что до последнего момента электропитание на самолёте сохранялось. Гидросистема была повреждена огнём, но и оставшейся части хватило, чтобы установить, что её отказов до столкновения не было, а давление рабочей жидкости было нормальным. Из экспертизы обломков были сделаны следующие выводы:

1. Шасси были полностью убраны.
2. Все закрылки были полностью убраны.
3. Гидросистема функционировала вплоть до момента удара.
4. Отсутствуют признаки, что в полёте были повреждены или отказали двигатели.
5. Не найдено никаких доказательств, что в полёте произошёл пожар, взрыв, усталостное разрушение или разрушение из-за перегрузок.
6. Отсутствуют признаки короткого замыкания, электрической дуги или перегрузки в электросети самолёта.
7. Нет никаких признаков, что перед катастрофой были нарушения в работе сервоприводов элеронов, горизонтального стабилизатора или рулей высоты

Одной из первых рассматривалась версия о физической недееспособности экипажа. Однако экспертиза мягких тканей членов лётного экипажа не обнаружила признаков отравления токсичными газами, алкоголем или наркотическими веществами. Сильные повреждения тел не позволили провести более тщательную экспертизу, которая полностью бы опровергла версию о недееспособности экипажа. Но стоит отметить, что даже если бы оба пилота потеряли сознание, что уже маловероятно, то в кабине находились ещё третий пилот и бортинженер, которые сумели бы взять управление самолётом и предотвратить падение. Анализ записи радиопереговоров в 10:08:09 не обнаружил на ней никаких признаков, что кто-то из экипажа потерял дееспособность. Данные бортового самописца в период с 10:08:12 по 10:08:30 показали, что рост крена проходил со всё увеличивающейся скоростью. Если бы кто-то из пилотов потерял возможность управлять лайнером, то за эти 18 секунд кто-то из остальных трёх людей в кабине мог бы исправить ситуацию. На основании этих данных версия о недееспособности экипажа была отклонена.

Следующей рассматривалась версия о падении тяги двигателей. Сами двигатели были значительно повреждены, но осмотр и экспертиза обломков не выявили никаких признаков, что были отклонения в работе двигателей до удара, так как полученные повреждения были характерными для врезавшегося в землю носом вниз лайнера, а частота вращения турбин в этот момент составляла 60 % от номинала. Данные бортовых самописцев свидетельствовали, что было некоторое снижение режима двигателей близ максимальной вершины траектории полёта, а также наиболее вероятно, что к концу падения режим двигателей был ещё больше уменьшен. Проведённый в авиакомпании American Airlines анализ расхода топлива, а также лётные испытания в компании Boeing показали, что режим работы двигателей был максимальным вплоть до 10:08:14, после где-то до 10:08:28 он был снижен до примерно 50 %. Нельзя установить точно, было ли это снижение намеренным или всё таки случайным, однако даже если бы на одном из левых двигателей полностью пропала тяга, то это не могло лишить пилотов возможности контролировать самолёт. К потере управления в этом случае мог привести отказ сразу обоих левых двигателей, однако это настолько маловероятно, что версия об отказе двигателей была отклонена комиссией. Это однако не исключает вероятности того, что экипаж намеренно снизил тягу двигателе в попытке восстановить контроль над машиной.

Рассматривая версию о сбое в работе боковой системы управления, комиссия при изучении обломков не обнаружила явных доказательств этого варианта. Но при этом многие важные детали, особенно на левой плоскости крыла, оказались разрушены или расплавлены, что могло означать отказ одной из этих деталей. Также при проверке данной версии была обнаружена важная улика — следы, появившиеся на контрольных кабелях секторов элеронов соответствовали отклонению правого внутреннего элерона вверх на 10°, а левого внутреннего элерона — вниз на 10°. Штурвалы пилотов были обнаружены почти полностью отклонёнными вправо, то есть на выход из левого крена. Секции 5 и 6 правых спойлеров были отклонены на 28° и 31°, а правый внешний элерон — до 40°. Для скорости 200 узлов, которая была в момент удара (согласно данным бортовых самописцев), при полном отклонении штурвалов вправо, система управления при нормальной работе должна была отклонить правый внутренний элерон до 20°, а внешний — до 40°, не используя при этом интерцепторы. Изучение сохранившихся восьми приводов и четырёх клапанов системы управления спойлерами не выявили признаков отказа, то есть механизация правого крыла была рабочей вплоть до момента столкновения с землёй. Признаков отказа горизонтального стабилизатора найдено не было. Киль при ударе отлетел в сторону, но его изучение показало, что до столкновения с землёй структурная целостность не была нарушена.

Более детальный осмотр электрических механизмов, расположенных в вертикальном хвостовом оперении позволил определить причину роста левого крена — руль направления был отклонён влево. Согласно положению рулевой машинки, отклонение руля направления составляло 17,5°. Согласно положению поршня гидроусилителя, отклонение достигало 9—10°. При скорости 200 узлов для создания такого отклонения на левую педаль должно было бы прилагаться усилие не менее 200 фунтов (около 90 кг).

Причины

Вероятной причиной катастрофы было названо нарушение в работе системы управления рулём направления, что последовательно привело к рысканию, скольжению и крену, после чего самолёт потерял управление, а действия экипажа по исправлению ситуации оказались неэффективными.

Влияние

В Нью-Йорке в тот день проходил парад в честь посетившего город Джона Гленна — первого американского астронавта, совершившего орбитальный полёт (по международной классификации считается первым американцем, побывавшим в космосе). Произошедшая в 10 часов утра авиакатастрофа значительно сбила радостное настроение горожан.

Катастрофа рейса 1 играет ключевую роль во второй серии второго сезона телесериала «Безумцы», при этом среди пассажиров оказывается отец одного из героев.

См. также

Авиационные происшествия из-за отказа руля направления:

• Катастрофа Ил-12 под Биробиджаном
• Катастрофа Ан-24 под Черниговом
• Катастрофа Boeing 737 под Колорадо-Спрингс
• Катастрофа Boeing 737 под Питтсбургом
• Инцидент с Boeing 737 под Ричмондом
• Инцидент с Boeing 747 над Беринговым морем
• Катастрофа A300 в Нью-Йорке

Литература

• [archive.org/stream/Cab-aar1962-03-01-american-1/Cab-aar1962-03-01-american-1_djvu.txt AMERICAN AIRLINES, INC., BOEING 707-123B N 7506A, JAMAICA BAY, LONG ISLAND, NEW YORK, MARCH 1, 1962] (англ.). Совет по гражданской авиации (15 January 1963). Проверено 22 октября 2014.
• [mtc.gov.kz/images/stories/contents/071_vol_2_en.pdf ICAO Circular 71-AN/63] (англ.). International Civil Aviation Organization (August 1966). Проверено 22 августа 2014.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 707 в Нью-Йорке (1962)

Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..