Катастрофа Boeing 727 в Далласе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th style="">Остановки в пути</th><td class="" style=""> Форт-Уэрт, Даллас </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Солт-Лейк-Сити </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> DL1141 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> N473DA </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> 1973 год </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 101 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 7 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 14 </td></tr><tr><th style="">Раненые</th><td class="" style=""> 76 </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 94 </td></tr> </table> Катастрофа Boeing 727 в Далласеавиационная катастрофа, произошедшая в среду 31 августа1988 года в международном аэропорту Форт-Уэрт города Даллас (Техас). Boeing 727-232 компании Delta Air Lines должен был выполнять пассажирский рейс в Солт-Лейк-Сити, но при взлёте не смог набрать высоту, после чего врезался в антенну радиомаяка, а затем упал на землю и сгорел. Жертвами происшествия стали 14 человек.



Самолёт

Пассажирский Boeing 727-232 с регистрационным номером N473DA (заводской — 20750, серийный — 992) свой первый полёт совершил 16 ноября 1973 года, после чего 30 ноября того же года был передан заказчику — американской авиакомпании Delta Air Lines, или просто Delta, где также получил флотский номер 473[1][2][3]. В его задней части были установлены три двухконтурных (турбовентиляторных) двигателя Pratt & Whitney JT8D-15 с силой тяги у каждого в 15 500 фунтов</span>ruen (68,95 кН). Пассажирский салон имел 4 основных выхода и 4 аварийных, а также дополнительно ещё один в виде выдвижного трапа в задней части. В нижней части фюзеляжа располагались два грузовых отсека — один впереди крыла, а второй позади крыла. Топливных баков на самолёте три: по одному (№ 1 и 3, максимальная ёмкость по 1818 галлонов) в обеих плоскостях крыла и ещё один (№ 2, максимальная ёмкость 4550 галлонов) в центральной части фюзеляжа. Всего на борт лайнер мог взять топлива максимум 8186 галлонов или 54 845 фунтов (28 877 кг). Максимально допустимый вес самолёта при рулении составлял 185 200 фунтов (84 005 кг), максимальный взлётный вес — 184 200 фунтов (83 552 кг), максимальный посадочный вес — 154 500 фунтов (70 080 кг), максимальный вес без топлива — 138 000 фунтов (62 596 кг)[4]. Имел общую наработку 43 023 часа[5].

Исходя из максимального посадочного веса и расчётного расхода топлива на полёт до Солт-Лейк-Сити, максимальный вес самолёта при вылете из Далласа должен был составлять 175 440 фунтов (79 578 кг). Фактический взлётный вес разбившегося самолёта составлял 157 683 фунта (71 524 кг)[4].

Экипаж

  • Командир воздушного судна — 46-летний Ларри Лон Дэвис (англ. Larry Lon Davis). В авиакомпании Delta с 18 октября 1965 года. 22 мая 1975 года был повышен до командира DC-9, но так как на данном типе налёт за месяц был меньше, то вскоре вернулся на должность второго пилота Lockheed L-1011 TriStar. 30 августа 1978 года был вновь переведён на должность командира McDonnell Douglas DC-9 и оставался в этом статусе до 1979 года, пока не переучился на Boeing 727, после чего в августе 1979 года был переведён на командира Boeing 727. С 27 по 28 июля 1988 года прошёл переподготовку на Boeing 727. В связи с дальнозоркостью носил контактные линзы. Общий налёт 17 000 часов, из них 7000 часов на Boeing 727. За последние 90, 60 и 30 дней до происшествия имел наработку 119 часов 27 минут, 99 часов 56 минут и 61 час 56 минут соответственно. Отдых перед работой составил 27 часов 27 минут: продолжительность работы на момент происшествия — 2 часа 35 минут, в том числе 1 час 13 минут лётного времени[1][6].
  • Второй пилот37-летний Кэри Уилсон Киркланд (англ. Carey Wilson Kirkland). В Delta с 26 января 1979 года, а в марте того же года получил квалификацию третьего пилота, после чего оставался в этой должности до ноября 1987 года. В 1987 году прошёл квалификационную проверку, а 9 декабря того же года был повышен до второго пилота Boeing 727. Общий налёт 6500 часов, из них 4000 часов на Boeing 727. За последние 90, 60 и 30 дней до происшествия имел наработку 160 часов 23 минуты, 123 часа 57 минут и 60 часов 43 минуты соответственно. Продолжительность работы на момент происшествия такая же, как у командира[1][6].
  • Третий пилот — 30-летний Стивен Марк Джадд (англ. Steven Mark Judd). В Delta с 20 ноября 1987, после прохождения утверждённой в авиакомпании учебной программы, 20 января 1988 года получил квалификацию третьего пилота Boeing 727. Также имел квалификацию бортинженера реактивных самолётов. Никаких дополнительных занятий на получение квалификации не проходил. Общий налёт 3000 часов, из них 600 часов на Boeing 727. За последние 90, 60 и 30 дней до происшествия имел наработку 128 часов 22 минуты, 61 час 56 минут и 1 час 7 минут соответственно. Продолжительность работы на момент происшествия такая же, как у командира и второго пилота[1].[7].
  • Стюардессы:
    • 57-летняя Мэри О'Нилл (англ. Mary O'Neill)
    • 56-летняя Дикси Данн (англ. Dixie Dunn)
    • 43-летняя Розилин Марр (англ. Rosilyn Marr)
    • 40-летняя Дайана Джордж (англ. Diana George)

Катастрофа

Самолёт выполнял пассажирский рейс DL1141 из Джэксона в Солт-Лейк-Сити с промежуточной посадкой в Далласе. В 06:30[* 1] рейс 1141 вылетел из аэропорта Эверс</span>ruen, а вскоре благополучно прибыл в аэропорт Форт-Уэрт и в 07:38 встал на стоянку 15. Со слов второго пилота, полёт до Далласа прошёл без отклонений. Из замечаний по самолёту было только одно — неработающий топливомер основного бака № 1 (левый крыльевой). В Далласе командир со вторым пилотом ушли в офис авиакомпании, а третий пилот остался у самолёта и обойдя его вокруг осмотрел перед выполнением следующего полёта. Обслуживающий механик поднявшись на борт и изучив его лётный журнал увидел запись о неисправном топливомере, но согласно изданному в авиакомпании Delta перечню минимального оборудования, эксплуатация самолёта с такой неисправностью разрешалась. Других замечаний за время прошедшего полёта отмечено не было. Сотрудник Delta, который отвечал за загрузку авиалайнера, на основе данных полученных с помощью топливомерной трубки определил, что в первом топливном баке ещё оставался 561 галлон топлива. Исходя из этого, в данный бак следовало залить ещё 1036 галлонов топлива, чтобы всего в нём находилось 1597 галлонов или 10 700 фунтов (4850 кг). До такого же уровня требовалось долить топливо в баке № 3 (правый крыльевой), а в бак № 2 (центральный) требовалось долить до 10 600 фунтов (4810 кг). Заправщик залил топлива в баки до требуемого уровня, после чего зашёл в кабину и сообщил третьему пилоту, что самолёт заправлен. Во время беседы заправщик заметил и указал пилоту, что топливомер бака № 2 завышает показания на 500 фунтов (227 кг), по сравнению с топливомером у заправочного клапана. После заправки уровень топлива в баках с помощью топливомерной трубки не проверялся[8].

Из документов третий пилот получил заправочный лист (был заполнен заправщиком), последний прогноз погоды, который затем сверил с сообщением от АТИС, а также рассчитал вес и центровку самолёта перед началом буксировки. Всего на борту находились 101 пассажир и 7 членов экипажа. Буксировка началась в 08:30 в соответствие с расписанием, а в 08:37:20 диспетчер руления в восточного сектора аэропорта проинструктировал рейс 1141 следовать к полосе 18 левая по обычной схеме. Экипаж сперва запустил все три двигателя, но когда стало понятно, что вылет задерживается, командир отключил правый двигатель (№ 3) для экономии топлива. В 08:57:08, когда самолёт стал четвёртым в очереди на вылет, третий пилот передал стюардессам, чтобы те подготовили салон к взлёту, а командир дал команду перезапустить правый двигатель. В 08:58:38 диспетчер взлёта передал: Дельта одиннадцать сорок один, занимайте полосу один восемь левая и ожидайте. Стоит отметить, что такой командой диспетчер велел рейсу 1141 вырулить по дорожкам на полосу перед предыдущими самолётами и стать фактически первым в очереди на взлёт. Затем в 08:59:17 диспетчер передал: Дельта одиннадцать сорок один, курс взлёта один восемь пять, полоса один восемь левая, взлёт разрешаю. Получение обоих этих передач подтвердил второй пилот[9].

Экипаж увеличил режим двигателей, при этом третий пилот не увидел, чтобы загорелся зелёным индикатор «AUTO PACK TRIP», но так как работа этой системы при взлёте не требуется, то и командиру об этом не было сказано. Сам пробег по полосе проходил нормально вплоть до подъёма передней стойки. Но стоило только основным шасси оторваться от полосы, как, со слов командира, раздались словно «два взрыва», после чего самолёт дёрнуло так, будто двигатели перешли в режим реверса. Затем авиалайнер начал входить в неконтролируемый правый крен, и пилоты ничего не могли с этим сделать. Со слов диспетчеров на вышке, которые наблюдали за взлётом, самолёт взлетел в районе 29 или 30 рулёжки и под крутым углом тангажа. В каком положении во время взлёта или во время катастрофы находились закрылки, никто из наземных свидетелей вспомнить не смог. Хотя позже один из выживших пассажиров рассказал, что во время взлёта он взглянул на левую плоскость крыла и увидел, что её задняя кромка не в виде прямой линии, из чего сделал вывод, что закрылки несколько убрались. Из-под задней части машины появились искры или пламя, а крылья начали вибрировать из стороны в сторону, после чего снижающийся самолёт исчез в облаке пыли. В 1000 футах (305 метров) от торца полосы «Боинг» врезался в курсовой радиомаяк полосы 18L, затем упал на землю и в 3200 футах (975 метров) от торца полосы, врезавшись в забор, остановился. В результате столкновений самолёт разрушился и загорелся. Весь полёт от момента отрыва от полосы и до столкновения с землёй продлился 22 секунды[9][10].

В происшествии погибли 14 человек: 12 пассажиров и 2 стюардессы (Дикси Данн и Роселин Марр). Среди погибших пассажиров был один с места 29C, который сумел выбраться из самолёта, но после вновь вернулся в салон, чтобы, вероятно, помочь жене и другим пассажирам, в результате чего получил тяжёлые ожоги и умер через 11 дней[11]. 26 человек, включая выживших членов экипажа, получили тяжёлые травмы, 50 человек получили средние или лёгкие травмы, 18 человек не пострадали. Самолёт сгорел. Его остаточная стоимость была оценена в 6—6,5 миллионов долларов США[10].

Причины

При чтении контрольной карты перед взлётом второй пилот на пункт «Закрылки» сказал: Пятнадцать, пятнадцать, зелёным горят[12]. Но если бы закрылки действительно были выпущены на 15°, то самолёт должен был оторваться от полосы при тангаже 8,6° и скорости 144 узла. Но фактически рейс 1141 оторвался от полосы только при тангаже 10° и воздушной скорости 158 узлов, а весь взлёт длился 40,1 секунд, после чего уже через полторы секунды после отрыва самолёт, перейдя в снижение, на скорости 161 узел ударился хвостом об огни на торцевой части полосы[13]. Такой взлёт свидетельствовал о том, что подъёмной силы для взлёта самолёта было недостаточно, а значит закрылки на самом деле были убраны. Стоит отметить, что Boeing 727 оборудован специальной системой предупреждения, которая выдаёт сигнал, если двигатели переведены на взлётную мощность, тогда как закрылки и предкрылки убраны. Но в данном случае эта система почему-то не сработала. Проводка привода механизации крыла была исправна, то есть если бы рычаги закрылков в кабине действительно были установлены на положение 15°, то и закрылки должны были выпуститься, но этого не произошло. На основании этого был сделан вывод, что второй пилот сказал про выпущенные закрылки «на автомате»[14].

В ходе расследования следователи задались вопросом: как опытный экипаж, командиром которого был пилот с 23-летним стажем работы в авиакомпании, мог допустить такую ошибку? Однако при прослушивании речевого регистратора было обнаружено, что за несколько минут до взлёта в кабине находилась стюардесса, с которой пилоты вели сторонние разговоры и которая ушла в салон только перед самым взлётом. Причём в основном болтал второй пилот, а командира было слышно лишь изредка[12]. И это несмотря на действующие правила, которые запрещают за несколько минут до взлёта и вплоть до набора высоты в 10 тысяч футов (3 км) вести в кабине любые сторонние разговоры, а все переговоры между членами лётного экипажа должны быть краткими и только по существу. Такие правила в авиакомпании Delta были доведены даже до стюардов[15]. Однако сотрудники авиакомпании эти правила систематически нарушали, о чём знали даже в Федеральном управлении гражданской авиации, но закрывали на это глаза[16]. В результате из-за отвлечения на разговоры со стюардессой пилоты забыли про отдельные пункты контрольной карты перед взлётом, особенно про установку механизации крыла во взлётное положение[17].

Через 13 месяцев после катастрофы, 26 сентября 1989 года, Национальный совет по безопасности на транспорте выпустил отчёт, согласно которому одной из главных причин катастрофы стала недисциплинированность командира и второго пилота, которые допустили взлёт с неустановленными в требуемое положение закрылками и предкрылками. Другой причиной катастрофы стала неисправность системы предупреждения о невзлётной конфигурации самолёта, которая не смогла предупредить пилотов об их ошибке. Сопутствующим фактором в катастрофе стали нарушения в самой авиакомпании, которая со значительной задержкой внедряла необходимые изменения в руководства, правила, контрольные карты, а также в методики подготовки и проверки экипажей. Во многом это было вызвано значительными переменами, произошедшими после быстрого роста авиакомпании и различных слияний. Также критике подверглось и Федеральное управление гражданской авиации, которое не предпринимало достаточно агрессивных мер к Delta, чтобы та исправила указанные нарушения, а инспекторские проверки проводились без необходимой ответственности[18].

Аналогичные происшествия

Авиационные катастрофы вследствие взлёта с убранными закрылками и (или) предкрылками

Напишите отзыв о статье "Катастрофа Boeing 727 в Далласе"

Примечания

Комментарии

  1. Здесь и далее указано Центральноамериканское время (UTC−06:00)

Источники

  1. 1 2 3 4 Report, p. 6.
  2. [ru.onespotter.com/aircraft/id/420776/N473DA N473DA 473 Boeing 727-232, заводской 20750 / 992, двигатели JT8D-15, собран в 1973 (42 года)] (рус.). OneSpotter.com. Проверено 10 января 2015.
  3. [www.planelogger.com/Aircraft/View?registration=N473DA&DeliveryDate=30.11.73 Registration Details For N473DA (Delta Air Lines) 727-232] (англ.). PlaneLogger. Проверено 10 января 2015.
  4. 1 2 Report, p. 7.
  5. [aviation-safety.net/database/record.php?id=19880831-2 Описание происшествия ] на Aviation Safety Network
  6. 1 2 Report, p. 102.
  7. Report, p. 103.
  8. Report, p. 1.
  9. 1 2 Report, p. 2.
  10. 1 2 Report, p. 5.
  11. [www.tailstrike.com/310888.htm 31 August 1988 - Delta 1141] (англ.). Transcript of the Cockpit Voice Recorder (CVR). Проверено 12 января 2015.
  12. 1 2 Report, p. 13.
  13. Report, p. 38.
  14. Chris Kilroy, Per Axelsson. [www.airdisaster.com/special/special-dl1141.shtml Special Reports: Delta Air Lines Flight 1141] (англ.). AirDisaster.com. Проверено 12 января 2015.
  15. Report, p. 46.
  16. Report, p. 93.
  17. Report, p. 73.
  18. Report, p. 94.

Литература

Ссылки

  • [www.aviationexplorer.com/audio/delta_1141.wav Запись переговоров в кабине перед катастрофой] (англ.). Проверено 12 января 2015.
Рейс 1141 Delta Air Lines

Boeing 727-232 компании Delta Air Lines
Общие сведения
Дата

31 августа 1988 года

Время

09:01

Характер

При взлёте врезался в радиомаяк

Причина

Ошибка экипажа, нарушение техобслуживания

Место

аэропорт Форт-Уэрт, Даллас (Техас, США)

Воздушное судно
Модель

Boeing 727-232

Авиакомпания

Delta Air Lines

Пункт вылета

Эверс</span>ruen, Джэксон

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 727 в Далласе

Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.