Катастрофа Boeing 727 в Мехико

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рейс 801 Mexicana

Boeing 727-64 компании Mexicana de Aviación
Общие сведения
Дата

21 сентября 1969 года

Время

17:20

Характер

Посадка до полосы

Причина

Не установлена

Место

около 1,5 км к северо-востоку от аэропорта Мехико (Мексика)

Воздушное судно
Модель

Boeing 727-64

Авиакомпания

Mexicana de Aviación

Пункт вылета

О’Хара, Чикаго (США)

Пункт назначения

Мехико (Мексика)

Рейс

MX801

Бортовой номер

XA-SEJ

Дата выпуска

26 октября 1967 года (первый полёт)

Пассажиры

111

Экипаж

7

Погибшие

27

Раненые

76

Выживших

91

Катастрофа Boeing 727 в Мехикоавиационная катастрофа пассажирского самолёта Boeing 727-64 авиакомпании Mexicana de Aviación, произошедшая в воскресенье 21 сентября 1969 года в окрестностях Мехико, при этом погибли 27 человек.





Самолёт

Boeing 727-64 с регистрационным номером XA-SEJ (заводской — 19255, серийный — 331) свой первый полёт совершил 26 октября 1967 года, а 8 ноября был передан заказчику — мексиканской авиакомпании Mexicana de Aviación (коротко — Mexicana), где также получил имя Azteca de Oro[1]. Был оснащён тремя турбовентиляторными (двухконтурными) двигателями Pratt & Whitney JT8D-7B[2].

Катастрофа

Самолёт выполнял международный пассажирский рейс MX-801 из Чикаго (США) в Мехико (Мексика), а на его борту находился экипаж в составе 7 человек и 111 пассажиров, преимущественно американские туристы. При заходе на посадку на полосу «23 левая» лайнер вдруг стал быстро терять высоту, после чего в посадочной конфигурации зацепил трёхметровую железнодорожную насыпь в полутора километрах от торца полосы, и рухнул в болото, развалившись на части.[2][3][4]

В результате происшествия погиб 21 пассажир и 5 членов экипажа. 56 человек выжили и были доставлены в госпиталь, включая 5 в тяжёлом состоянии[3][4]. Позже от полученных ран один из них скончался в реанимации, таким образом увеличив число жертв трагедии до 27[2].

Расследование

По изучению обломков было определено, что лайнер находился в нормальной посадочной конфигурации: шасси выпущены и зафиксированы, закрылки выпущены на 30°, стабилизатор установлен на угол 10,25° на кабрирование (подъём носа), предкрылки выпущены, спойлеры убраны. Параметрический самописец был поставлен на самолёт за два дня до происшествия, но с нарушениями, поэтому запись не осуществлял. Речевой самописец и вовсе отсутствовал, так как ранее был снят, а замену ему не поставили. Таким образом у следователей не было никаких улик, из-за чего они были вынуждены признать, что не могут определить причину катастрофы[2][5].

Напишите отзыв о статье "Катастрофа Boeing 727 в Мехико"

Примечания

  1. [www.planelogger.com/Aircraft/View?registration=XA-SEJ&DeliveryDate=08.11.66 Registration Details For XA-SEJ (Mexicana) 727-64] (англ.). PlaneLogger. Проверено 5 июля 2015.
  2. 1 2 3 4 [aviation-safety.net/database/record.php?id=19690921-0 ASN Aircraft accident Boeing 727-64 XA-SEJ Mexico City-Juarez International Airport (MEX)] (англ.). Aviation Safety Network. Проверено 5 июля 2015.
  3. 1 2 [cdsun.library.cornell.edu/cgi-bin/cornell?a=d&d=CDS19690923.2.10&e=--------20--1-----all----# Water Cushions Aircraft Impact] (англ.), The Cornell Daily Sun (23 September 1969), стр. 2. Проверено 5 июля 2015.
  4. 1 2 [idnc.library.illinois.edu/cgi-bin/illinois?a=d&d=DIL19690923.2.15# Mud cushions impact of jet] (англ.), Daily Illini (23 September 1969), стр. Four. Проверено 5 июля 2015.
  5. [www.planecrashinfo.com/1969/1969-72.htm ACCIDENT DETAILS] (англ.). PlaneCrashInfo.com. Проверено 5 июля 2015.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 727 в Мехико

Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.