Катастрофа Boeing 727 под Цинциннати

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рейс 383 American Airlines

Boeing 727-23 авиакомпании American Airlines
Общие сведения
Дата

8 ноября 1965 года

Время

19:02 EST

Характер

Столкновение с деревьями

Причина

Ошибка экипажа

Место

близ аэропорта Северный Кентукки, Цинциннати (Кентукки, США)

Воздушное судно
Модель

Boeing 727-23

Авиакомпания

American Airlines

Пункт вылета

Ла Гуардия, Нью-Йорк

Пункт назначения

Северный Кентукки, Цинциннати

Рейс

AA383

Бортовой номер

N1996

Дата выпуска

15 июня 1965 года (первый полёт)

Пассажиры

56

Экипаж

6

Погибшие

58

Выживших

4

Катастрофа Boeing 727 под Цинциннати — крупная авиационная катастрофа, произошедшая вечером в понедельник 8 ноября 1965 года в районе аэропорта Северный Кентукки города Цинциннати (расположен в соседнем штате Огайо). Авиалайнер Boeing 727-23 авиакомпании American Airlines с 62 людьми на борту завершал рейс из Нью-Йорка, когда при заходе на посадку врезался в деревья, в результате чего разрушился, при этом погибли 58 человек.





Экипаж

Лётный экипаж (в кабине) состоял фактически из двух командиров воздушного судна (КВС) и бортинженера[1][2]:

  • Командир воздушного судна — 46-летний Дэвид Джей Тилин (англ. David J. Teelin). В авиакомпании American с 6 января 1946 года, 1 мая 1956 года повышен до командира самолёта. Имел квалификацию пилота самолётов Douglas DC-6/7, Convair 240/340/440, Lockheed L-188 Electra, Boeing 727 и BAC 1-11. Общий лётный стаж составлял 16 387 часов, в том числе 225 часов на типе Boeing 727. На данный рейс Тилин был назначен командиром экипажа, но по имеющимся данным при вылете из Нью-Йорка он сидел в правом кресле, то есть на месте второго пилота. Также, как было определено из записей радиопереговоров, это он вёл диалог с диспетчером посадки.
  • Командир воздушного судна — 39-летний Уильям Джей О'Нил (англ. William J. O'Neill). В авиакомпании American с 1 мая 1951 года, 8 апреля 1957 года повышен до командира самолёта. Имел квалификацию пилота самолётов Douglas DC-6/7, Convair 240 и Boeing 727. Квалификацию пилота B727 получил со второго раза 19 октября 1965 года. Общий лётный стаж составлял 14 400 часов, в том числе 35 часов на типе Boeing 727.
  • Бортинженер — 33-летний Джон Т. Лавуа (англ. John T. LaVoie). В авиакомпании American с 10 ноября 1956 года, в должности бортинженера с 22 мая 1958 года. Общий лётный стаж составлял 6047 часов, в том числе 307 часов на типе Boeing 727.

В салоне работали три стюардессы[2]:

  • 25-летняя Тони Ф. Кетчелл (англ. Toni F. Ketchell). В авиакомпании American с 9 марта 1965 года.
  • 22-летняя Мэри Э. Кэмпбелл (англ. Mary E. Campbell). В авиакомпании American с 8 сентября 1964 года.
  • 22-летняя Джойс Б. Чимель (англ. Joyce B. Chimel). В авиакомпании American с 6 апреля 1965 года.

Самолёт

Boeing 727-23 с регистрационным номером N1996 (заводской — 18901, серийный — 153) был ещё относительно молодым. Согласно официальному отчёту следственной комиссии, расследующей происшествие, борт N1996 был выпущен 29 июня 1965 года. Но по другим данным, это на самом деле дата поступления самолёта в авиакомпанию American, а свой первый полёт он совершил на пару недель раньше — 15 июня. Общая наработка лайнера составляла 938 часов[2][3].

Катастрофа

Самолёт выполнял регулярный внутренний пассажирский рейс AA-383 из Нью-Йорка (аэропорт Ла Гуардия) в Цинциннати (аэропорт Северный Кентукки)[4]. По плану вылет должен был быть в 17:00[* 1], но дело в том, что борт N1996 изначально был зарезервирован совсем для другого рейса. Суета с изменением рейса для авиалайнера привела к тому, что от перрона он смог отъехать только в 17:20. Согласно поданному экипажем плану полёта, после вылета из Нью-Йорка лайнер должен был следовать на Филлипсберг</span>ruen (штат Нью-Джерси), далее по воздушному коридору J49 до Аллегейни, по J80 до Дэйтона и по J43 до Цинциннати. Эшелон полёта был определён как 350 (высота 35 000 фут (11 000 м) над уровнем моря), запасной аэропорт — Стэндифорд</span>ruen. Экипаж самолёта состоял из 6 человек, а в салоне сидели 56 пассажиров. Также в аэропорту Ла Гуардия на борт залили 3358 галлонов авиакеросина, при этом общий запас топлива составлял 38 000 фунтов (17 000 кг). Общий вес «Боинга» был определён как 120 980 фунтов (54 880 кг) при центровке 25,5 % САХ, что находилось в пределах допустимого. В 17:38 рейс 383 оторвался от земли[5][6].

После вылета рейс 383 в соответствие с планом направился к Филлипсбергу, но после его прохождения экипаж запросил и получил разрешение на изменение маршрута полёта: по коридору J78 до Чарлстона, а затем по J24 до Цинциннати. Однако затем при удалении в сто миль от Чарлстона экипаж запросил и получил очередное изменение маршрута — на маяк VOR Йорк (65 миль на северо-запад от Чарльстона), а от него прямо на Цинциннати[5].

В 18:45 экипаж доложил расчётное время посадки в аэропорту Северный Кентукки — 19:05. На это диспетчер в Ковингтоне дал настройку высотомеров на 30,01 дюйма (760 мм) ртутного столба и установку давления на уровень аэропорта с возвышением 815 фут (248 м). В 18:55 экипаж установил связь с диспетчером подхода, находясь при этом в 27 милях к юго-востоку от аэропорта назначения. В 18:57:38 с самолёта доложили: …уходим с пяти до четырёх [снижение с высоты 5000 фут (1500 м) до 4000 фут (1200 м)], и можно перейти на визуальный полёт, так как мы наблюдаем аэродром? На это диспетчер подхода передал: …продолжайте подход, разрешается визуальный заход на посадку на полосу один восемь. Осадки у западной границы аэропорта и… движутся на юг. Экипаж подтвердил получение информации, на что диспетчер дал разрешение на снижение до 2000 фут (610 м) по усмотрению экипажа[5].

В 18:58:41 диспетчер подхода сообщил рейсу 383, что тот наблюдается на радиолокаторе в шести милях к юго-востоку от аэропорта, а также дал указание переходить на связь с диспетчером посадки («Цинциннати-башня»). Экипаж становил связь с диспетчером посадки, после чего произошёл следующий диалог[5][7]:

18:59:06 AA383 Цинциннати-башня, это Америкэн три восемьдесят три. Мы в шести [милях] на юго-восток и выполняем визуальный заход.
18:59:15 Цинциннати-башня Америкэн три восемьдесят три, Цинциннати-башня, полоса один восемь, [ветер] два три ноль градусов, пять [узлов], высотомер три ровно.
18:59:21 AA383 Понял, полоса один восемь.
18:59:23 Цинциннати-башня Разрешение на выполнение визуальной посадки на полосу один восемь, Америкэн три восемьдесят три.
18:59:28 AA383 Нам разрешена посадка. Понял.
18:59:29 AA383 А как далеко на запад сейчас линия осадков?
18:59:30 Цинциннати-башня Где-то примерно в шести [милях]. У нас просто нет никого в том районе.
18:59:35 AA383 Окей.
18:59:40 Цинциннати-башня Если у нас будет сдвиг ветра, то я сообщу, что бы вы решили — стоит ли прерывать заход.
18:59:44 AA383 Большое спасибо! Будем очень благодарны.
19:00:06 Цинциннати-башня Америкэн три восемьдесят три, у нас сейчас начался небольшой дождь.
19:00:11 AA383 Окей.
19:01:11 Цинциннати-башня Америкэн три восемьдесят три, вы всё ещё наблюдаете полосу? Да?
19:01:14 AA383 С трудом. Сейчас помогла бы курсо-глиссадная система.
19:01:19 Цинциннати-башня Америкэн три восемьдесят три, огни приближения, мигалки и огни полосы сейчас на максимальной интенсивности.
19:01:22 AA383 Окей.

Сказанное в 19:01:22 «Окей» стало последним известным радиосообщением с борта N1996[7].

Согласно показаниям сотрудников на диспетчерской вышке аэропорта, навигационные огни рейса 383 в первый раз были замечены в четырёх милях на восток-юго-восток от аэропорта и достаточно хорошо просматривались. Вообще на момент первоначальной связи с бортом N1996, к северо-западу от аэропорта наблюдались облака с молниями, тогда как на востоке и северо-востоке было достаточно ясно, хотя западный ветер гнал к этому сектору облака с осадками. Авиалайнер следовал в соответствие со схемой в северной направлении, затем пролетел в миле к востоку от радиомачты[* 2] радиостанции WCKY, после чего выполнил стандартный левый поворот и направился в западном направлении со снижением. Когда самолёт находился примерно в двух—трёх милях северо-восточнее аэропорта, он исчез из виду, закрытый дождём[7].

Согласно находящегося в районе происшествия очевидца, сильного дождя ещё не было. «Боинг» после выполнения стандартного разворота начал выполнять снижение и словно совершал нормальный заход на посадку, если бы не одно «но» — он находился слишком низко. Затем самолёт вошёл в левый поворот, после чего на высоте 665 фут (203 м) над уровнем моря (225 фут (69 м) ниже уровня аэродрома) он зацепил правой плоскостью крыла деревья, после чего врезался в склон холма. При ударе двух пассажиров, и сидящую в передней части стюардессу Кетчелл выбросило наружу, но они выжили. Также в передней части салона летел пассажиром пилот авиакомпании American Airlines, который после удара о землю и остановки увидел, как по самолёту от задней части к передней движется пламя, поэтому спешно выскочил наружу. Через несколько секунд прогремел взрыв, уничтоживший авиалайнер и убивший всех, кто оставался ещё внутри[8][9].

Катастрофа произошла уже ночью в 19:01:27, а место падения располагалось в паре миль к северу от торца полосы 18 и в четверти мили левее продолжения её оси. Всего в происшествии погибли 58 человек: оба пилота, бортинженер, две стюардессы и 53 пассажира[9]. В истории самолёта Boeing 727 это второе происшествие, после катастрофы на озере Мичиган тремя месяцами ранее. Также на момент событий катастрофа рейса 383 по числу погибших была крупнейшей, как в штате Кентукки (на его территории находится аэропорт Северный Кентукки), так и с участием Boeing 727[10].

Расследование

Изучая историю самолёта, комиссия пришла к мнению, что тот до столкновения с деревьями был полностью исправен, а все его системы работали вполне нормально. Экипаж имел необходимую квалификацию и был подготовлен для выполнения полёта. Стоит обратить внимание, что от момента окончания радиопередачи между диспетчером посадки и экипажем и до момента первого удара о деревья прошли всего пять секунд (19:01:22 и 19:01:27 соответственно), то есть экипаж до последнего и не подозревал, что следует уже ниже уровня аэродрома[11].

Выполнение захода на посадку

Одним из факторов, которые нарушили выполнение нормального захода, стал обычный дождь. Исходя из показаний очевидцев, в районе происшествия наблюдались облака с молниями, которые двигались с юго-запада на северо-восток с примерной скоростью 25 узлов. Согласно наблюдениям, сделанным с 19:02 по 19:03, то есть спустя минуту после катастрофы, на полосе 18 видимость упала с 5—7 миль до менее 1 мили, после чего правда повысилась до 2 миль. Также облачность снизилась с 4000 фут (1200 м) до примерно 2500 фут (760 м), а отдельные облака и вовсе опустились до 1500 фут (460 м). Турбулентность в районе происшествия не наблюдалась, а если она и была, то достаточно слабой, чтобы привести к катастрофе. Над рекой Огайо в момент происшествия наблюдался небольшой дождь. Теоретически, при выполнении захода «Боинг» влетел в дождь, при этом видимость упала до пары миль, либо даже меньше, что зависит от силы осадков. Вообще фактические погодные условия в целом были предсказаны метеопрогнозом, который экипаж получил перед вылетом[11].

Изучив выполнение схемы захода на посадку было определено, что выполнив третий разворот на высоте 2000 фут (610 м) (1110 фут (340 м) над уровнем аэродрома) рейс 383 начал снижаться с нормальной вертикальной скоростью 800 фут (240 м) в минуту. При выполнении четвёртого разворота самолёт находился уже на высоте 210 фут (64 м) над уровнем аэродрома, после чего выйдя на посадочную прямую за 20 секунд до происшествия увеличил скорость снижения до 2100 фут (640 м) в минуту, снизившись при этом в речную долину ниже уровня аэродрома, после чего за 10 секунд до удара о деревья вертикальная скорость снизилась до 625 фут (191 м) в минуту. Такое отклонение от схемы подхода могло быть вызвано неверной конфигурацией лайнера. Согласно наставлениям, снижение с 5000 фут (1500 м) до 2000 фут (610 м) должно было осуществляться с выпущенными спойлерами и при малом газе двигателей. Однако в случае с рейсом 383 снижение выполнялось в полётной конфигурации с убранными спойлерами, из-за чего вход в схему был выполнен при скорости 210 узлов. Такая конфигурация снижения была указана в наставлениях, изданных в авиакомпании, хотя поступательная скорость всё же была великовата. Последний разворот выполнялся на скорости 170 узлов с выпущенными на 15°, когда закрылки были довыпущены уже до 25°, одновременной с этим возросла вертикальная скорость снижения. Возможно, что экипаж намеренно довыпустил закрылки для увеличения аэродинамического сопротивления, чтобы уменьшить скорость полёта. За 10 секунд скорость действительно упал до 160 узлов, после чего нос самолёта был приподнят, в результате чего скорость упала до 145 узлов, а вертикальная скорость снижения уменьшилась до 625 фут (191 м) в минуту[12].

Возможные факторы

Проанализировав ситуацию, комиссия решила, что экипаж выполняя заход на посадку ночью в ухудшающихся погодных условиях пытался довыпуском закрылков уменьшить поступательную скорость. Хотя следователей озадачила данная ситуация — два опытных пилота, оба имеющие квалификацию командира самолёта, так просто могли не заметить увеличения вертикальной скорости снижения и даже не проводили периодическую перекрёстную проверку высотомеров. Снижение под безопасную высоту могло остаться незамеченным в случае, если пилоты пытались выполнять посадку визуально, ища при этом полосу, а потому не следили за приборами. В ходе расследования были рассмотрены следующие факторы[13]:

Ухудшение видимости
К зоне посадки приближался дождь, на границе которого наблюдались молнии, при этом падала видимость. Да, в районе происшествия на момент катастрофы дождь был ещё слабый, да и освещение полосы работало нормально. Но экипаж имел информацию, что приближается сильный дождь, сопровождаемый снижением видимости, а потому мог следить за взлётно-посадочной полосой не отводя взгляда, стараясь не потерять её из вида, то есть практически перестав смотреть на основные приборы[14].
Особенности рельефа
При выполнении захода на посадку на полосу 18 самолёт следовал над долиной реки Огайо, которая расположена на 400 фут (120 м) ниже уровня аэродрома, при этом плавно поднимаясь к началу полосы. Также южный берег реки покрыт лесом и на нём не было никаких источников света, которые могли бы помочь экипажу понять характер местности под ними. В таких условиях отдельные возвышенности над долиной могли быть приняты за возвышения над уровнем аэродрома. Так как от третьего до четвёртого разворота полёт проходил параллельно реке, а аэропорт был левее относительно лайнера, то пилоты явно периодически смотрели влево, чтобы определить своё местонахождение относительно аэродрома. В таких условиях огни вдоль реки были видимыми боковым зрением, при этом их высота относительно аэродрома могла быть неверно воспринята. Хотя оба пилота считались уже достаточно опытными и не раз летали в Цинциннати, но не следует забывать, что полёт выполнялся ночью, когда местность с воздуха выглядит совсем по другому, а потому может дезориентировать[14].
Ошибка при чтении показаний высотомера
См. также: Катастрофа Boeing 727 на озере Мичиган

Борт N1996 был оборудован высотомерами барабанного типа, которые успешно применялись уже несколько лет. При изучении обломков следователи не смогли найти признаков того, что основный высотомеры со стороны командира и второго пилота работали неправильно, либо имели неправильные настройки, включая установку давления. Также не было доказательств, что пилоты неправильно прочитали показания высотомеров, но такое не исключено. Высотомеры барабанного типа отображают тысячи футов на небольшом барабане в центре, тогда как сотни футов — на круговой шкале. То есть при определении высоты сперва надо увидеть значения тысяч футов на барабане, а затем на круговой шкале определить сотни футов. Однако из практики было известно, что при показании сотен футов выше «900», на барабане могла наблюдаться следующая цифра тысяч футов. Особенно это опасно при фактической высоте около 900 фут (270 м), так как на барабане нет числа «0», а число «1» уже видно. Из-за этого высоту 900 фут (270 м) пилот по ошибке может прочесть как 1900 фут (580 м), то есть гораздо выше. Также могут быть сложности при чтении отрицательных показаний высоты, как в случае, если высотомеры были настроены на уровень аэродрома, а самолёт опустился гораздо ниже. Хотя вероятность того, что пилоты могли неправильно понять показания высоты, крайне мала, да и в авиакомпании American Airlines на самолётах ставили высотомеры, у которых на барабанах была нанесена специальная штриховка на интервале высот от +1000 фут (300 м) до −1500 фут (460 м). Но не стоит забывать, что экипаж пытался выйти на визуальную посадку, лишь изредка бросая кратковременные взгляды на приборы, а потому ошибка в чтении показаний всё же могла и возникнуть[14][15].
Высокая нагрузка на экипаж
Как уже неоднократно было сказано выше, оба пилота были достаточно опытными и квалифицированными. Но при выполнении захода они не стали полностью выполнять контрольный список перед посадкой и даже не выпустили шасси. То есть можно понять, что пилоты были очень заняты мыслью успеть выполнить посадку до сильного ухудшения видимости, а также снижением поступательной скорости, которая была выше установленной правилами. Также некоторую роль сыграло здесь и то обстоятельство, что оба пилота хорошо знали друг друга и даже до этого семь раз летали вместе, в результате чего стали излишне доверять друг другу. Тилин в данном полёте должен был выполнять обязанности командира, но фактически сидел в правом кресле, по сути как бы играя во «второго пилота». Перед ним был всего один высотомер, но Тилин мог на него не смотреть, так как, излишне доверившись сидящему в левом кресле О'Нилу, мог перестать следить за приборами, высматривая вместо этого аэродром. Но не исключено, что О'Нил считал, что за высотой следит Тилин, а потому сосредоточился на снижении поступательной скорости. В кабине ещё был и бортинженер, но он в это время сосредоточился на зачитывании контрольного списка и не следил за показаниями высотомеров. То есть в кабине теперь не было взаимодействия между членами экипажа и каждый не знал, что делают другие, из-за чего высоту полёта фактически никто не контролировал[16][17].
Конструкция самолёта
При изучении конструкции Boeing 727 было отмечено его относительно высокое аэродинамическое сопротивление, а при выпуске закрылков на 40° наблюдалось быстрое падение поступательной скорости при значительном увеличении вертикальной скорости снижения. В то же время было отмечено, что Boeing 727 является надёжным и достаточно послушным самолётом, хорошо зарекомендовавшим себя в эксплуатации. Проведённые в НАСА исследования не обнаружили в конструкции данного типа лайнеров каких-либо отклонений, которые могли бы способствовать созданию аварийной ситуации[18].

Причины

Проанализировав возможные факторы, следователи пришли к мнению, что конструкция самолёта не стала одним из факторов катастрофы, а нарушения были только в действиях экипажа, особенно лётчиков[18].

Вообще можно считать, что аварийная ситуация начала развиваться ещё в Нью-Йорке, где рейс 383 был задержан на 20 минут, из-за чего экипаж после вылета попытался наверстать отставание, для чего даже запросил спрямление маршрута. Также при подходе к аэропорту Северный Кетукки уже ночью экипаж имел информацию, что погодные условия ухудшаются. В данных условиях визуальный полёт ещё можно было выполнять, но не имея чёткой картины о ситуации с погодой в аэропорту было бы вполне разумным перейти на полёт по приборам. Однако пилоты продолжали выполнять визуальный полёт, даже несмотря на ухудшение видимости, а после последнего разворота и выхода на посадочную прямую сосредоточили взгляд на полосе, не контролируя высоту полёта. За 13 секунд до столкновения с деревьями машина опустилась ниже уровня аэродрома. В этот момент ситуацию ещё можно было исправить, благо установленные в авиакомпании правила и инструкции позволяли заметить ошибку, а лётно-технические характеристики «Боинга» позволяли успеть прекратить снижение и начать набор высоты. Но экипаж в данной ситуации фактически уже не выполнял инструкции, а потому продолжая выполнять визуальный заход на посадку не исправил аварийную ситуацию, которая быстро обернулась катастрофой[18][19].

Через 11 месяцев после катастрофы у Цинциннати, 7 октября 1966 года был выпущен итоговый отчёт, согласно которому причиной катастрофы стала ошибка экипажа, который не контролировал показания высотомеров, когда выполнял визуальный заход на посадку в условиях ухудшения видимости[19].

См. также

Напишите отзыв о статье "Катастрофа Boeing 727 под Цинциннати"

Примечания

Комментарии

  1. ↑ Здесь и далее по тексту указано Североамериканское восточное время (EST)
  2. ↑ Находится на удалении три мили на восток-северо-восток от диспетчерской вышки аэропорта

Источники

  1. ↑ Report, p. 6.
  2. ↑ 1 2 3 Report, p. 7.
  3. ↑ [www.planelogger.com/Aircraft/View?registration=N1996&DeliveryDate=28.06.65 Registration Details For N1996 (American Airlines) 727-23] (англ.). Plane Logger. Проверено 26 апреля 2015.
  4. ↑ Report, p. 1.
  5. ↑ 1 2 3 4 Report, p. 2.
  6. ↑ Report, p. 8.
  7. ↑ 1 2 3 Report, p. 3.
  8. ↑ Report, p. 4.
  9. ↑ 1 2 Report, p. 5.
  10. ↑ [aviation-safety.net/database/record.php?id=19651108-3 ASN Aircraft accident Boeing 727-23 N1996 Cincinnati-Greater Cincinnati, OH] (англ.). Aviation Safety Network. Проверено 26 апреля 2015.
  11. ↑ 1 2 Report, p. 18.
  12. ↑ Report, p. 19.
  13. ↑ Report, p. 20.
  14. ↑ 1 2 3 Report, p. 21.
  15. ↑ Report, p. 22.
  16. ↑ Report, p. 23.
  17. ↑ Report, p. 24.
  18. ↑ 1 2 3 Report, p. 25.
  19. ↑ 1 2 Report, p. 26.

Литература

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 727 под Цинциннати

Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Катастрофа_Boeing_727_под_Цинциннати&oldid=75976529»