Катастрофа Boeing 737 в аэропорту Ла Гуардия

Рейс 5050 USAir
Последствия катастрофы
Общие сведения
Дата	20 сентября 1989 года
Время	23:21 EST
Характер	Прерванный взлёт, выкатывание за пределы ВПП
Причина	Ошибка экипажа
Место	пролив Ист-Ривер, в 7 м после ВПП аэропорта Ла-Гуардия, Нью-Йорк, США
Координаты	40°46′57″ с. ш. 73°52′44″ з. д.40.782556° с. ш. 73.879139° з. д. / 40.782556; -73.879139
Погибшие	2
Раненые	21
Воздушное судно
Boeing 737-401 авиакомпании USAir, схожий с разбившимся
Модель	Boeing 737-401
Авиакомпания	USAir
Пункт вылета	аэропорт Ла-Гуардия, Нью-Йорк, США
Пункт назначения	Международный аэропорт Шарлотт/Дуглас, Шарлотт (Северная Каролина, США)
Рейс	AWE 5050
Бортовой номер	N416US
Дата выпуска	9 декабря 1988 года (первый полёт)
Пассажиры	57
Экипаж	6
Выживших	61

Катастрофа Boeing 737 в аэропорту Ла-Гуардия — авиационная катастрофа, произошедшая в среду 20 сентября 1989 года. Авиалайнер Boeing 737—401 авиакомпании USAir совершал внеочередной пассажирский рейс AWE 5050 по маршруту Нью-Йорк—Шарлотт, заменивший отменённый регулярный рейс AWE 1846. Несмотря на плохую погоду (высокая влажность сочеталась с низкой видимостью, из-за чего многие рейсы в тот день были отменены), командир рейса 5050 разрешил второму пилоту начать разбег по короткой мокрой взлётной полосе, хотя тот никогда не осуществлял самостоятельный взлёт на Boeing 737 и не летал в течение последних 39 дней. В итоге лайнер так и не поднялся в воздух, выкатился за пределы ВПП и съехал в пролив Ист-Ривер, который находился в конце полосы. От удара о воду самолёт разрушился на три части. Из находившихся на его борту 63 человек (57 пассажиров и 6 членов экипажа) 2 погибли, 21 получил ранения.

Самолёт

Boeing 737—401 (регистрационный номер N416US, заводской 23884, серийный 1643) был выпущен в 1988 году (первый полёт совершил 9 декабря). 23 декабря того же года был куплен авиакомпанией Piedmont Airlines, от которой 5 августа 1989 года перешёл в авиакомпанию USAir. Оснащён двумя турбовентиляторными двигателями CFM International 56-3B2. На день катастрофы налетал 2235 часов и совершил 1730 циклов «взлёт-посадка».

В журнале технического обслуживания указано, что 28 августа 1989 года у самолёта из-за нормального износа протектора были заменены шины носового шасси. Взлётный вес самолёта — 48 942 кг, максимально допустимая масса — 58 785 кг. Обычная скорость взлёта составляла 125 узлов.

Экипаж

Самолётом управлял опытный экипаж, состав которого был таким:

• Командир воздушного судна (КВС) — 36-летний Майкл Мартин (англ. Michael Martin). Опытный пилот, имел сертификат на управление DH-4 и Boeing 737. 17 мая 1989 года Федеральное управление гражданской авиации США (FAA) выдало ему первоклассную медицинскую справку без каких-либо ограничений. Прошёл начальную летную подготовку в ВВС США в 1979 году. Теоретическое обучение на Boeing 737 начал 9 августа 1985 года и закончил 27 августа, с 34 часами на тренажёре и 1,7 часами на самолёте. Пилот, который руководил обучением Мартина, сказал, что он не имел никаких проблем с принятием решений. Налетал 5525 часов, 2625 из них на Boeing 737 (140 из них в качестве КВС).
• Второй пилот — 29-летний Константин Клейссас (англ. Constantine Kleissas). Опытный пилот, закончил наземное обучение для Boeing 737 14 июля 1989 года, а обучение на симуляторе 8 августа, налетав в общей сложности 24 часа на тренажёре и 1,1 часа на реальном самолёте. Также первоначальный опыт состоял из 14,2 лётных часов и наблюдения 12 посадок на откидном сиденье. Налетал 3287 часов, 8,2 из них на Boeing 737.

В салоне самолёта работали четыре бортпроводника:

• Уэйн Рид (англ. Wayne Reed), 34 года — старший бортпроводник. В USAir с 30 апреля 1985 года.
• Келли Донован (англ. Kelly Donovan), 31 год. В USAir со 2 июля 1987 года.
• Сьюзан Харельсон (англ. Susan Haerlson), 24 года. В USAir со 2 июля 1987 года.
• Джолин Галмиш (англ. Jolynn Galmish), 23 года. В USAir с 14 июня 1987 года.

Хронология событий

Предшествующие обстоятельства

20 сентября 1989 года в 14:00 КВС Мартин и второй пилот Клейссас доложили менеджерам авиакомпании USAir в Международном аэропорту Балтимор/Вашингтон о готовности к полёту в международный аэропорт Ла-Гуардия рейсом AWE 1846 на авиалайнере Boeing 737—401 борт N416US. Время отправления было назначено на 15:10, но центр УВД отложил взлёт до 19:35.

Ожидавший вылета 1,5 часа на рулёжной дорожке самолёт вернулся к терминалу, чтобы пополнить запас авиатоплива, необходимого для полёта. Рейс AWE 1846 прибыл к гейту № 15 аэропорта Ла-Гуардия в 20:40. Погода в районе аэропорта вызвала отмены и задержки большинства рейсов в течение нескольких часов. Пока самолёт находился на земле, командир уехал по заданию USAir, а затем вернулся к самолёту, чтобы лететь в Норфолк (Вирджиния). Но диспетчеры USAir решили отменить рейс в Норфолк, высадить пассажиров и отправить самолёт пустым. Но спустя несколько минут диспетчер передал командиру, что самолёт не полетит перегоночным рейсом в Норфолк, а перевезет пассажиров в Шарлотт (Северная Каролина) внеплановым рейсом AWE 5050. По словам представителя по обслуживанию пассажиров, эта новость расстроила командира, который выразил обеспокоенность по поводу посадки пассажиров, потому что данная операция будет занимать много времени, и он и второй пилот могут превысить лимит рабочего времени. Пока осуществлялась посадка пассажиров, КВС пошёл в центр УВД USAir, чтобы спросить, как принимались решения о полёте и пассажирах.

Во время отсутствия командира второй пилот остался в кабине. Между тем, КВС из авиакомпании Pan American, летевший на этом рейсе с целью экономии в качестве пассажира на откидном сидении, вошел в кабину и сел позади сиденья КВС. Затем пришёл работник USAir и передал второму пилоту погодную сводку. Несколько других людей также заходили в кабину в разное время перед вылетом.

Как только последний пассажир оказался на борту, командир вернулся в кабину и входная дверь была закрыта. После того как трапы были убраны, представитель USAir передал командиру через открытое окно кабины, что можно открыть двери и посадить на самолёт большее количество пассажиров. Но тот отказался, и в 22:52 рейс AWE 5050 отъехал от гейта № 15 (впоследствии во время первого допроса NTSB пилоты описали запуск двигателей и руление как «спокойные»). Командир сказал, что 6-8 самолётов стояли перед ними на рулёжной дорожке в очереди на взлёт. Через две минуты после отправления от гейта наземный диспетчер сказал экипажу рейса 5050 повернуть на ближайшую дорожку, однако КВС не смог на неё повернуть и в 22:56 получил измененные инструкции от диспетчера по поводу руления. Командир вёл самолёт из Балтимора в Нью-Йорк и решил передать управление полётом из Нью-Йорка в Шарлотт второму пилоту (в федеральных правилах не указано, кто из пилотов должен вести самолёт). 2 минуты спустя второй пилот, выполняя перечень взлётных проверок, сказал: Выпустить закрылки. КВС ответил: Готов, а затем поправил себя словами: Выпустить закрылки, я забыл ответить. Готов к взлёту. Процедура контрольных проверок USAir для Boeing 737—300/400 предусматривала правильный ответ Готов к взлёту, поэтому слова командира Выпустить закрылки были не обязательными. Впоследствии во время общественных слушаний КВС сказал, что не помнит своих слов по поводу закрылков, но сказал, что такой ответ является для него нормальным. Второй пилот сказал в ходе слушаний, что он не проверил настройки закрылков, когда выполнял перечень контрольных проверок перед взлётом. Процедуры, предусмотренные авиакомпанией USAir, не требуют этого.

Катастрофа

Последним пунктом в перечне подготовки в взлёту была проверка автоматического торможения. Когда второй пилот назвал его, командир ответил: Отключено, и второй пилот сказал, что самолёт готов к взлёту.

• 23:18:26: Рейс AWE 5050 занял исходное положение в начале полосы № 31 в ожидании разрешения на взлёт.
• 23:20:05: Командир получил разрешение на взлёт и второй пилот нажал на кнопку включения автомата тяги. Через 18 секунд после начала разгона по ВПП самолёт начало сносить влево.
• 23:20:53: Речевой самописец записал, как командир говорит: Получил рулевое управление (на допросе КВС вспоминал, что он сказал: Вы получили рулевое управление, но второй пилот сказал, что он думал, что КВС сказал: У меня есть рулевое управление).
• 23:20:58: Командир сказал: Давайте его обратно, что значило, что он прерывает взлёт (на допросе причиной этого он назвал то, что самолёт начало сносить влево). Он использовал обычные тормоза и рулевое шасси, чтобы выровнять самолёт. Данные с параметрического самописца указывают, что скорость самолёта была равна 240 км/ч. Спустя несколько мгновений экипаж услышал громкий хлопок, а затем грохочущий шум — это шина носового шасси сорвалась с диска из-за неправильного использования КВС руля шасси.
• 23:21:00: Речевой самописец зафиксировал звук уменьшения тяги двигателей. Второй пилот доложил диспетчеру о прерывании взлёта (на допросе он сказал, что не знал причины прерывания взлёта командиром). Зафиксированное позже увеличение громкости двигателя указывает на включение реверса тяги, который был включен почти через 9 секунд с момента прерывания взлёта.
• 23:21:22: Рейс AWE 5050 выкатился за пределы взлётной полосы № 31 на скорости 62 км/ч, столкнулся с деревянной стойкой огней приближения и съехал в пролив Ист-Ривер. Фюзеляж развалился на три части: носовая часть с кабиной пилотов врезалась в стойку огней приближения и легла на неё, средняя и хвостовая части частично погрузились в воду.

Эвакуация

Все эвакуационные выходы, кроме дверей L-1 и L-2, были использованы для эвакуации. Старший бортпроводник не смог открыть дверь L-1. Аварийный трап выхода R-1 был развернут, механизм открывания надувного трапа выхода R-2 был выключен до открытия двери, поскольку бортпроводники посчитали, что он всплывёт и заблокирует выход. Дверь L-2 была открыта, но затем была закрыта, потому что вовнутрь салона начала поступать вода. Все четыре выхода на крылья самолёта использовались для эвакуации успешно.

Около 20 пассажиров стояли на левом крыле, которое было над водой. Эти 20 человек, в том числе женщина с 5 летним ребёнком и 8-месячным младенцем, держались за тросы на крыле, пока ждали спасения. Передняя часть правого крыла тоже была над водой, и пассажиры также держались за тросы.

Когда были открыты аварийные выходы на уровне пола, в салон начала затекать вода и несколько человек смогли выплыть из самолёта. Экипаж бросил тонущим людям спасательные круги и жилеты, а также передал их ещё остававшимся на борту пассажирам, некоторые из которых не умели плавать. Несколько человек позже жаловались, что они не могли держаться на плаву при помощи кругов и жилетов. Некоторые цеплялись за сваи осветительных огней и плавающий мусор. Часть пассажиров наглотались авиатоплива, вытекшего из обломков самолёта в в оду.

Несколько человек впоследствии жаловались на то, что волны от катеров и сильный ветер, создаваемый спасательным вертолётом, мешали им оставаться на плаву и держать голову над водой. Один пассажир сказал, что женщина получила перелом правой лодыжки и рваные раны руки, когда спасательный катер переплыл через неё.

Последних пассажиров, сидевших на местах 21F и 22A, высвободили приблизительно через 90 минут после катастрофы.

Из 57 пассажиров рейса 5050 погибли двое: Бетси Броган (англ. Betsy Brogan) и её свекровь Эйлес Броган (англ. Ayles Brogan) — они сидели в том месте самолёта, где хвостовая часть отделилась от фюзеляжа. 15 других пассажиров были ранены, 1 тяжело.

Расследование

Расследованием причин катастрофы рейса AWE 5050 занялся Национальный совет по безопасности на транспорте (NTSB).

Выводы NTSB

В ходе расследования следователи NTSB нашли многочисленные проблемы в координации между обоими пилотами, которые повлияли на катастрофу рейса USAir-5050:

• Командир не провёл расширенный и аварийный инструктаж техники безопасности перед взлётом из Ла-Гуардии или в течение 9 часов перед взлётом, когда члены экипажа находились вместе.
• Командир решил выполнить взлёт с мокрой и короткой взлётно-посадочной полосы с отключёнными автоматическими тормозами, что противоречило рекомендациям авиакомпании USAir и корпорации «Boeing».
• Экипаж не обнаружил неправильное положение руля носового шасси и неправильно выполнил лист контрольных проверок.
• Экипаж не обнаружил неправильное положение педалей руля во время руления в аэропорту и подготовке к взлёту.
• Второй пилот не нажал на кнопку включения автомата тяги в начале разбега по ВПП. Позже он вручную выдвинул дроссели. В результате произошла задержка взлёта, и в сочетании с малой тягой левого двигателя это ещё больше осложнило сложившуюся ситуацию.
• Командир во время разбега не смог взять самолёт под контроль или передать управление обратно второму пилоту в профессиональной манере из-за путаницы относительно того, кто контролировал управление. Из-за плохой координации между пилотами оба пытались сохранить управляемость и ни один из них не контролировал самолёт в полной мере, усугубляя уже возникнувшие трудности.
• Командир не проконсультировался с диспетчерами относительно прерывания взлёта. Расчетная скорость взлёта была 231 км/ч, а КВС прервал взлёт при 240 км/ч.
• Командир не объявил второму пилоту и диспетчерам о начале прерывания взлёта по стандартной терминологии, и в результате путаницы второй пилот не принял никаких мер.
• Командир не выполнил процедуру прерывания взлёта по стандартной программе. После прерывания взлёта он использовал обычное торможение, чтобы остановить самолёт. Это дольше самого эффективного торможения на 5½ секунды. Тормозной путь во время прерывания взлёта меньше, чем максимальный тормозной путь на мокрой взлётной полосе. Самолёт можно было остановить на ВПП.

Носовое шасси

Анализ бортового параметрического самописца показал, что руль носового шасси находился в крайнем левом положении в то время, когда самолёт стоял у терминала аэропорта. Так как питание самописца было выключено во время стоянки, NTSB не мог выяснить, что послужило причиной поворота руля до крайнего предела. Неправильное положение руля должно было быть обнаружено во время подготовки к взлёту, но пилоты не перевели руль в нейтральное положение. Командиру также не удалось обнаружить, что педали расположены по-разному (на разных уровнях) и то, что штурвал был повернут на 4° влево во время передвижения самолёта от терминала к ВПП.

Когда руль расположен в нейтральном положении, как требуется для взлёта, педали расположены таким образом, что ноги КВС находятся на одном уровне. При таком положении педалей в ходе руления самолёт не будет пытаться повернуть.

Следователи NTSB не смогли понять, почему командиру не удалось обнаружить смещение руля (о чем должны свидетельствовать аномальное смещение педалей и тенденция к продолжающимся попыткам повернуть налево) к тому времени, как рейс 5050 вырулил на полосу.

Вопросы безопасности, рассмотренные в докладе, касаются дизайна и расположения рулей носового шасси на Boeing 737—400, координации между членами летного экипажа во время взлёта и выживаемости людей в экстренных ситуациях. Рекомендации по безопасности, касающиеся этих вопросов, были переданы Федеральному управлению гражданской авиации и министерству транспорта Нью-Йорка и Нью-Джерси.

Оригинальный текст (англ.)  

The safety issues discussed in the report are the design and location of the rudder trim control on the Boeing 737—400, air crew coordination and communication during takeoffs, crew pairing, and crash survivability. Safety Recommendations addressing these issues were made to the Federal Aviation Administration and the Port Authority of New York and New Jersey.

Тестирование пилотов на наркотики и алкоголь

Международная ассоциация пилотов (ALPA) — профсоюз, членами которого являлись пилоты рейса AWE 5050 — спрятал пилотов и отказался выдать их местоположение до тех пор, пока любая проверка на наркотики и алкоголь была бы бесполезна. Это так расстроило следователей NTSB, что в официальный отчёт расследования было включено очень необычное и сильное заявление:

Совет безопасности чрезвычайно обеспокоен тем, что федеральным следователям не было разрешено говорить с пилотами рейса 5050 почти 40 часов после катастрофы. Конкретные просьбы к USAir и ALPA взять интервью у пилотов и обеспечить необходимые токсикологические пробы были сделаны только через 10 часов и, снова, через 20 часов после катастрофы. Представители USAir заявили, что они не знали, где были спрятаны пилоты. Представители Международной ассоциации пилотов изначально заявили, что они также не знают, где находились пилоты, а потом заявили, что их местоположение было скрыто, чтобы они не могли быть найдены в средствах массовой информации. Это усложняло процесс расследования в значительной степени. Изолирование пилотов на такой длительный период времени во многом граничит с вмешательством в федеральное расследование и непростительно.

Оригинальный текст (англ.)  

The Safety Board is extremely concerned that no federal investigators were allowed to speak to the pilots of flight 5050 until almost 40 hours after the accident. Specific requests to USAir and ALPA to interview the pilots and to have them provide toxicological samples were made about ten hours and again about 20 hours after the accident. USAir representatives stated they did not know where the pilots were sequestered. The Air Line Pilots Association representatives initially stated that they also did not know where the pilots were, then later stated that their location was being withheld so they could not be found by the media. This complicated the investigative process to a great degree. The sequestering of the pilots for such an extended period of time in many respects borders on interference with a federal investigation and is inexcusable.

FAA подготавливало повестку для пилотов, чтобы заставить их явиться к следователям NTSB, когда пилоты наконец появились через 44 часа после катастрофы. FAA экстренно приостановило действие их лицензий. Официальные представители FAA сказали, что пилоты имеют право на помощь адвоката, но это правило, которое они должны были оговаривать сразу после катастрофы.

Пилотам было предложено сдать образцы крови и мочи. По совету своего адвоката они отказались предоставить какие-либо образцы крови, но предоставили образцы мочи. Чиновники ALPA отказались отвечать на вопросы репортёров СМИ. Местные сотрудники правоохранительных органов пытались выведать, что КВС сказал полиции после катастрофы, но им было отвечено, что тот бормотал и действовал крайне нерационально. Тем не менее, они не смогли найти свидетелей для подтверждения этих слухов.

FAA проследило за приостановкой действия лицензий обоих пилотов после того как они, наконец, появились.

Окончательная причина катастрофы

Окончательный отчёт расследования NTSB был выпущен 3 июля 1990 года.

Согласно отчёту, причиной катастрофы рейса AWE 5050 стало следующее:

Национальный совет по безопасности на транспорте объявил, что вероятной причиной этого несчастного случая стала неспособность командира осуществлять свои полномочия, и своевременно отказаться от взлёта, или взять достаточный контроль над воздушным судном, чтобы продолжить взлёт. Также причиной было то, что командир не обнаружил нарушений в положении руля носового шасси до взлёта.

Оригинальный текст (англ.)  

The National Transportation Safety Board determines that the probable cause of this accident was the captain’s failure to exercise his command authority in a timely manner to reject the takeoff or take sufficient control to continue the takeoff, which was initiated with a mistrimmed rudder. Also causal was the captain’s failure to detect the mistrimmed rudder before the takeoff was attempted.

Аналогичные инциденты

• Аварийная посадка А320 на Гудзон — рейс 1549 US Airways из Нью-Йорка в Шарлотт, взлетевший с полосы № 4 и совершивший аварийную посадку на реку Гудзон из-за столкновения в полёте со стаей канадских гусей.
• Катастрофа Fokker F28 в Нью-Йорке — рейс 405 USAir из Нью-Йорка в Кливленд, упавший в воду залива Флашинг из-за обледенения.

Ссылки

• [www.airdisaster.com/reports/ntsb/AAR90-03.pdf Aircraft Accident Report: USAir Flight 5050] (англ.). NTSB (3 July 1990). Проверено 28 марта 2015.
• [aviation-safety.net/database/record.php?id=19890920-0 Описание происшествия ] на Aviation Safety Network

Отрывок, характеризующий Катастрофа Boeing 737 в аэропорту Ла Гуардия

– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.