Катастрофа C-46 под Сан-Хуаном

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:lightblue;">Воздушное судно</th></tr><tr><th style="">Модель</th><td class="" style=""> Curtiss-Wright C-46D-5-CU Commando </td></tr><tr><th style="">Авиакомпания</th><td class="" style=""> Strato-Freight</span>ruen </td></tr><tr><th style="">Пункт вылета</th><td class="" style=""> Исла-Гранде</span>ruen, Сан-Хуан (Пуэрто-Рико) </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Майами (США) </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> NC92857 </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> сентябрь 1944 года </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 75 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 6 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 53 </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 28 </td></tr> </table> Катастрофа C-46 под Сан-Хуаном — крупная авиационная катастрофа, произошедшая в ночь на вторник 7 июня1949 года в Атлантическом океане близ побережья Сан-Хуана (Пуэрто-Рико). Curtiss-Wright C-46D-5-CU Commando авиакомпании Strato-Freight</span>ruen выполнял пассажирский рейс, когда через минуту после взлёта экипаж доложил об отказе двигателя. Диспетчер дал разрешение на возврат в аэропорт, но из-за невозможности это сделать экипаж совершил вынужденное приводнение на поверхность океана, в результате чего авиалайнер разрушился и затонул, при этом погибли 53 человека. Крупнейшая авиакатастрофа в истории Пуэрто-Рико.



Самолёт

Curtiss-Wright C-46D-5-CU с заводским номером 30506 по имеющимся данным был выпущен в сентябре 1949 года, а 13 сентября поступил к заказчику — американским военно-воздушным силам, где получил бортовой номер 42-101051. Когда Вторая мировая война закончилась и в военной технике появился излишек, 26 октября 1945 года борт 42-101051 был передан Reconstruction Finance Corp, где его переделали в пассажирский вариант и поставили на хранение в Уолнат-Ридже</span>ruen (штат Арканзас). 20 декабря 1947 года самолёт продали небольшой частной авиакомпании Strato-Freight (встречается также вариант написания «Stratofreight»), в которую он поступил 30 декабря, получив при этом регистрационный номер NC92857 (в некоторых источниках — N92857, что не совсем корректно). Последняя проверка лайнера проводилась 11 мая 1949 года и на тот момент пассажирский салон был оборудован 65 креслами для пассажиров и 3 креслами для бортпроводников; все были оборудованы ремнями безопасности[1][2][3]. Общая наработка борта NC92857 по некоторым данным составляла 2002 часа[4].

Авиалайнер был оборудован двумя поршневыми двигателями фирмы Pratt & Whitney модель R-2800-51, оборудованных воздушными винтами производства Curtiss Electric Propellers модель C-5435-C2. Левый двигатель был установлен на самолёт 27 марта 1949 года и имел общую наработку с последнего капитального ремонта 321 час, в том числе 19 часов от последней проверки, что проводится каждые 100 часов работы. Правый двигатель был установлен на самолёт 27 марта 1949 года и имел общую наработку с последнего капитального ремонта 144 часа, в том числе 49 часов от последней проверки[1].

Экипаж

Во время рейса из Ньюарка в Сан-Хуан экипаж самолёта имел следующий состав[5][1]:

  • Командир воздушного судна — Ли Говард Уэйкфилд (англ. Lee Howard Wakefield). В авиакомпании Strato-Freight с марта 1949 года и имел общий лётный стаж 6000 часов, в том числе 5000 часов на многомоторных самолётах.
  • Второй пилот — Джон Патрик Коннелл (англ. John Patrick Connell). В авиакомпании Strato-Freight с апреля 1949, имел квалификацию пилота гражданской авиации допуск для полётов по приборам, а его общий лётный стаж составлял 3860 часов, в том числе 2000 часов на типе C-46.
  • Второй пилот — Джордж Стоун Кэри (англ. George Stone Cary). В авиакомпании Strato-Freight с апреля 1949, имел квалификацию пилота гражданской авиации допуск для полётов по приборам, а его общий лётный стаж составлял 4850 часов, в том числе 500 часов на многомоторных самолётах, из которых 140 часов были на типе C-46.
  • Стюардесса — Джудит Хейл (англ. Judith Hale).

При выполнении обратного рейса из Сан-Хуана в экипаж добавились ещё два человека[5][1]:

  • Командир воздушного судна — Альфред Кокрилл (англ. Alfred Cockrill). В авиакомпании Strato-Freight с января 1947 года, а на момент событий занимал пост старшего пилота и вице-президента авиакомпании. Его общий лётный стаж составлял 6400 часов, в том числе 3200 часов на многомоторных самолётах, из которых 1400 часов были на типе C-46.
  • Стюард — Исмаэль Гонсалес (англ. Ismael Gonzalez).

Катастрофа

Борт NC92857 прибыл в Сан-Хуан ещё в субботу, 4 июня, рейсом из Ньюарка (штат Нью-Джерси) а пилотировал его экипаж Уэйкфилда. При этом командир был ещё в Ньарке перед вылетом предупреждён, что трос управления закрылками износился. И действительно, при заходе на посадку, когда рычаг управления закрылками был установлен на ¼, закрылки вышли полностью. Во всём остальном тот полёт прошёл без эксцессов. В Сан-Хуане был заменён трос управления закрылками, а заодно проверена работа двигателей, в ходе которой правый двигатель не запустился. Тогда в последнем были заменены тринадцать свечей АС-LS-87, после чего сертифицированный механик, представляющий авиаремонтный отдел в Сан-Хуане, передал в авиакомпанию Strato-Freight, что самолёт готов для выполнения обратного рейса[5].

Подготовка к обратному рейсу была начата ночью в понедельник 6 июня ближе к полуночи. Всего на борт сели 75 пассажиров, в том числе 19 детей (5 младенцев и 14 возрастом до 12 лет), притом, что пассажировместимость салона составляла 65 мест, то есть 10 детей сидели на коленях у взрослых. Также были загружены 1116 фунтов (506 кг) багажа, а запас топлива и масла по декларации составлял 7125 фунтов (3232 кг). Экипаж самолёта был почти тот же, что и при рейсе из Ньюарка, разве что добавились как третий пилот (выполняет обязанности бортинженера) Альфред Кокрилл (англ. Alfred Cockrill) и бортпроводник Исмаэль Гонсалес (англ. Ismael Gonzalez). Согласно декларации о загрузке и центровке, общий вес авиалайнера составлял 44 500 фунтов (20 180 кг) при максимальном допустимом 45 000 фунтов (20 410 кг)[5].

Около 00:11 уже 7 июня борт NC92857 вырулил к началу взлётно-посадочной полосы 27, после чего экипаж зачитал контрольную карту перед взлётом, в ходе чего убедился в нормальной работе двигателей и систем управления. В кабине в левом кресле (командира) сидел Альфред Кокрилл, который имел квалификацию для этого, а в правом — Джон Коннелл. В 00:21 был выполнен взлёт, после чего диспетчер взлёта передал экипажу разрешение на полёт по приборам до Майами (штат Флорида) на эшелоне 8500 фут (2600 м). Погодные условия в это время были хорошие: облачность с нижней границей 12 500 фут (3800 м), тихо, видимость 12 миль (19 км)[5].

Но едва с момента вылета прошла одна минута, как у летящего на высоте 250 фут (76 м) со скоростью 115 миль/ч (185 км/ч) самолёта в правом двигателе возникли обратные вспышки, после чего двигатель остановился. Не флюгируя правый воздушный винт экипаж объявил аварийную ситуацию, на что диспетчер дал разрешение садиться на полосу 9. Однако из-за малой воздушной скорости и низкой высоты авиалайнер не мог дотянуть до аэродрома, поэтому экипаж принял решение об аварийной посадке на воду, после чего в 00:25 приводнился на поверхность Атлантического океана на удалении 6,4 мили (10 км) к западу от аэропорта вылета</span>ruen и всего в 200 ярдов (180 м) от Пунта-Салинаса (исп. Punta Salinas), успев перед самым касанием включить посадочные фары[5].

Как впоследствии было установлено, при посадке на воду разрушилась передняя нижняя часть фюзеляжа, а сам фюзеляж разорвало на три части, при этом многие сидения сорвало с креплений. Далее после приводнения началась эвакуация людей, но она проводилась в суете, так как пассажиров никто не проинструктировал о выполнении эвакуации, а также по использованию спасательного оборудования. Сами члены экипажа вытолкнули наружу два спасательных плота, которые однако не надулись, а также снабдили лишь несколько людей средствами спасения. Через 6 минут после приводнения лайнер затонул. Всего в результате этого происшествия спастись удалось лишь 23 пассажирам и 5 членам экипажа, тогда как остальные 53 человека (пилот Альфред Кокрилл[6] и 52 пассажира) погибли[7].

По числу жертв это крупнейшая авиационная катастрофа в Пуэрто-Рико[4].

Расследование

К утру обломки были обнаружены на дне, после чего начался их подъём на поверхность. В ходе этих работ, а также из-за воздействия морской воды и приливов конструкция лайнера оказалась повреждена, но значительную её часть удалось восстановить. Прежде всего было определено, что правый воздушный винт в момент удара находился в режиме авторотации, тем самым создавая значительное аэродинамическое сопротивление и тормозя самолёт. При этом экипаж ранее на слушаниях утверждал, что флюгировал этот винт. Шасси и закрылки при посадке были убраны, посадочные фары — выпущены[7].

Оба двигателя вместе с их воздушными винтами оторвало при жёсткой посадке, но их удалось найти и поднять, после чего изучить. Повреждения левого двигателя были ограничены коррозией из-за воздействия солёной морской воды, а все его детали до удара были хоть и в плохом, но рабочем состоянии, разве что на отдельных свечах были слишком большие расстояния между электродами. Свечей типа AC-LS-87 в этом двигателе было 18 из 36, а признаков отказа двигателя до происшествия не обнаружено, то есть этот двигатель на протяжении всего короткого полёта работал на полную мощность, что согласуется с показаниями экипажа[7].

На правом двигателе внешние повреждения были как на левом, но внутри картина была иная. Прежде всего неопреновая втулка и входной фильтр карбюратора оказались покрыты толстым слоем нагара, а из 36 свечей зажигания 30 были типа AC-LS-87, но контрафактными, не имеющими соответствующих сертификатов. К тому же выводы свечей в правом двигателе оказались запачканы жиром и грязью, у многих электродов зазор был чересчур большим. Особенное внимание на данном двигателе привлёк цилиндр № 4, где электроды были обнаружены сильно обгоревшими, причём центральный электрод заднего разъёма даже замкнуло с внешним электродом, а центральный электрод переднего разъёма сгорел вплоть до фарфорового изолятора. При проверках остальных разъёмов на шести из них фарфоровые части имели сколы или трещины. Переключатель зажигания двигателя стоял на левое магнето, то есть в работе в данном полёте участвовали только свечи в задних разъёмах. Как показала проверка всех свечей в правом двигателе, все задние разъёмы имели признаки воздействия высокой температуры, тогда как у передних разъёмов, не считая лишь цилиндра № 4, такой картины не наблюдалось[7]. С учётом применения в двигателе контрафакта, такая картина не удивительна, ведь контрафактные свечи зажигания не могут работать длительно при тяжёлых условиях и высоких температурах, что и привело к оплавлению электродов. Затем оплавившиеся электроды в цилиндре № 4 замкнулись, из-за чего горючая смесь из воздуха и паров топлива перестала воспламеняться, а получившаяся сажа забила фильтр карбюратора. Перестав получать горючую смесь, правый двигатель остановился[8].

Далее следователи решили перепроверить вес самолёта, в результате чего обнаружили, что на самом деле он составлял 48 709 фунтов (22 094 кг), а не 44 500 фунтов (20 180 кг), как было указано в декларации по загрузке. Таким образом авиалайнер был перегружен на 3709 фунтов (1682 кг)[5]. Это стало ещё одним роковым фактором, так как работал теперь только левый двигатель, который оказался не способен сохранять достаточную силу тяги для продолжения безопасного полёта столь тяжёлого авиалайнера. А то, что экипаж не зафлюгировал правый воздушный винт, выпустил посадочные фары и держал щитки на капоте правого двигателя полностью открытыми лишь увеличивало аэродинамическое сопротивление, приведя к снижению и так малой воздушной скорости[8].

Катастрофа под Сан-Хуаном

Curtiss-Wright C-46 Commando, по конструкции аналогичный разбившемуся
Общие сведения
Дата

7 июня 1949 года

Время

00:25 AST

Характер

Вынужденное приводнение

Причина

Отказ двигателя, превышение максимального взлётного веса

Место

Атлантический океан, 6,4 мили (10 км) западнее аэропорта Исла-Гранде</span>ruen, Сан-Хуан (Пуэрто-Рико)

Спустя 14 дней после происшествия, на слушаниях командир Уэйкфилд, который был командиром самолёта в этом полёте, под присягой заявил, что он выполнял пилотирование. Однако когда спустя три недели, 12 сентября его вновь вызвали на слушания, Уэйкфилд отказался от прежних показаний, признавшись, что на самом деле во время взлёта сидел в салоне и в кабину прибежал лишь когда отказал двигатель, а в левом кресле сидел Кокрилл[8].

Относительно спасательных средств, при выполнении проверки 11 апреля 1949 года на борту находились шесть 10-местных и один 15-местный спасательный плот и 80 спасательных жилетов. Согласно утверждению авиакомпании Strato-Freight, на борту при вылете в роковой рейс находились десять 6-местных и три 7-местных спасательных плотов, а также 81 спасательный жилет[7].

Причина

Причиной катастрофы была названа потеря тяги в правом двигателе до того, как самолёт успел набрать оптимальную скорость для набора высоты при полёте на одном двигателе, что с учётом перегруза авиалайнера привело к потере высоты и вынужденному приводнению в море[10].

Последствия

15 июля 1949 года всем самолётам авиакомпании Strato-Freight было запрещено выполнять полёты до конца расследования[11]. 27 октября 1949 года Совет по гражданской авиации на основании результатов расследования вынес решение об отзыве лицензии у этой авиакомпании, что и было выполнено 8 октября. Также 26 января 1950 года было вынесено решение, по которому 5 февраля командир разбившегося самолёта Ли Говард Уэйкфилд был лишён лицензии пилота[8].

Напишите отзыв о статье "Катастрофа C-46 под Сан-Хуаном"

Примечания

Комментарии

  1. ↑ Вес пассажиров был определён из показаний выживших, а также родственников погибших

Источники

  1. ↑ 1 2 3 4 Report, p. i.
  2. ↑ [www.planelogger.com/Aircraft/View?Registration=42-101051&DeliveryDate=26.10.45 Registration Details For 42-101051 (Reconstruction Finance Corp) C-46D-5-CU] (англ.). PlaneLogger. Проверено 15 июня 2015.
  3. ↑ [www.joebaugher.com/usaf_serials/1942_5.html 1942 USAAF Serial Numbers (42-91974 to 42-110188)] (англ.). Joseph F. Baugher (20 April 2015). Проверено 15 июня 2015.
  4. ↑ 1 2 [aviation-safety.net/database/record.php?id=19490607-0 ASN Aircraft accident Curtiss C-46D-5-CU Commando NC92857 San Juan-Isla Grande Airport (SIG)] (англ.). Aviation Safety Network. Проверено 15 июня 2015.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Report, p. 1.
  6. ↑ [www.newspapers.com/newspage/56916469/ 54 DIE, 27 RESCUED IN PUERTO RICAN PLANE CRASH] (англ.), The Daily Notes (10 June 1949), стр. 8. Проверено 15 июня 2015.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 Report, p. 2.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 Report, p. 3.
  9. ↑ 1 2 Report, p. ii.
  10. ↑ 1 2 Report, p. 4.
  11. ↑ [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9504EEDA123FE33BBC4D52DFB1668382659EDE CAA Grounds Airline in Crash That Killed 53 Off Puerto Rico; AIR LINE GROUNDED IN CRASH KILLING 53] (англ.), The New York Times (15 July 1949). Проверено 15 июня 2015.

Литература

  • [specialcollection.dotlibrary.dot.gov/Document?db=DOT-AIRPLANEACCIDENTS&query=(select+453) STRATO-FREIGHT, INC, SAN JUAN, PUERTO RICO, JUNE 7, 1949] (англ.). Совет по гражданской авиации (9 February 1950). Проверено 15 июня 2015.

Отрывок, характеризующий Катастрофа C-46 под Сан-Хуаном

– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Катастрофа_C-46_под_Сан-Хуаном&oldid=75976462»