Катастрофа DC-6 на Гуаме

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:lightblue;">Воздушное судно</th></tr><tr><th style="">Модель</th><td class="" style=""> Douglas DC-6A/B </td></tr><tr><th style="">Авиакомпания</th><td class="" style=""> World Airways (зафрахтован Military Air Transport Service</span>ruen) </td></tr><tr><th style="">Пункт вылета</th><td class="" style=""> Кларк</span>ruen, Анхелес (Филиппины) </td></tr><tr><th style="">Остановки в пути</th><td class="" style=""> Агана</span>ruen, Гуам (Марианские острова)
Уэйк</span>ruen
Гонолулу (Гавайи) </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Тревис</span>ruen, Фэрфилд (Калифорния) </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> WO830/18 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> N90779 </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> 9 января1956 года </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 86 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 8 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 80 </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 14 </td></tr> </table> Катастрофа DC-6 на Гуаме — крупная авиационная катастрофа, произошедшая ранним утром в понедельник 19 сентября1960 года на острове Гуам (Марианские острова). Грузопассажирский самолёт Douglas DC-6A/B авиакомпании World Airways с группой военных на борту должен был выполнять рейс остров Уэйк, но вскоре после взлёта врезался в гору и разрушился, в результате чего погибли 80 человек. На момент событий являлась крупнейшей катастрофой на Гуаме и с участием Douglas DC-6.



Самолёт

Грузовой Douglas DC-6A с регистрационным номером N90779 (заводской — 44914, серийный — 646) был выпущен 9 января 1956 года, а 11 января передан заказчику — американской авиакомпании American Airlines. Его четыре поршневых авиационных двигателя были модели Pratt & Whitney R-2800-CA15 и оборудованы воздушными винтами производства Hamilton Standard модели 43E60 с гидромеханическим регулированием шага винта. 4 октября 1959 года в Талсе (Оклахома) самолёт прошёл свой четвёртый капитальный ремонт, имея на тот момент наработку 10 398 часов. Вскоре он был продан другой американской авиакомпании — World Airways, базировавшейся в аэропорту Окленд</span>ruen, и в которую поступил 5 апреля 1960 года. 14 апреля на базе Air Research Aviation Corporation в Лос-Анджелесе борт N90779 был переделан из грузовой версии в грузопассажирскую (модель DC-6A/B). Наработка лайнера на тот момент составляла 11 631 час 26 минут, в том числе 1233 часа 12 минут от капитального ремонта, когда он получил лётный сертификат и начал эксплуатироваться. На момент катастрофы самолёт имел общую наработку 12 746 часов[1][2].

Экипаж

В кабине самолёта находился лётный экипаж в составе 4 человек[1]:

  • Командир воздушного судна — 46-летний Руди Дж. Холмен (англ. Rudy J. Holman). Имел общий лётный стаж 15 681 час, в том числе 713 часов полётов по приборам и 6343 часа полётов ночью. Налёт на типе DC-6 составлял 2548 часов;
  • Второй пилот — 31-летний Клейборн П. Клонч (англ. Clayborne P. Claunch). Имел общий лётный стаж 6317 часов, в том числе 266 часов полётов по приборам и 4617 часов полётов ночью. Налёт на типе DC-6 составлял 217 часов 11 минут, в том числе 208 часов за последние 90 дней;
  • Бортинженер — 29-летний Роберт Э. Дэвис (англ. Robert E. Davis). Имел общий лётный стаж 5554 часа, в том числе 748 часов на типе DC-6, включая 216 часов за последние 90 дней;
  • Штурман — 27-летний Эдгар В. Швойер (англ. Edgar W. Schwoyer). Имел общий лётный стаж 3638 часов, в том числе 258 часов на типе DC-6, включая 201 час за последние 90 дней.

В салоне работали три стюардессы[1]:

  • Дидди Х. Кэеджер (англ. Diddy H. Kaeger);
  • Кэролайн Йетс (англ. Caroline Yates);
  • Патриция Эллис (англ. Patricia Ellis).

Дополнительным членом экипажа был представитель Федерального агентства по авиации Джеральд Пис (англ. Gerald Pease)[1].

Катастрофа

Борт N90779 был зафрахтован Military Air Transport Service</span>ruen для выполнения пассажирского рейса WO830/18 (позывные — World Airways 779) по перевозке группы военных с Филиппин в штат Калифорния с промежуточными посадками на островах Гуам, Уэйк и Гонолулу. В 18:57[* 1] ещё 18 сентября рейс 830 вылетел из филиппинской авиабазы Кларк</span>ruen и спустя семь часов полёта, в 01:50 уже 19 сентября приземлился на морскую авиабазу Агана</span>ruen (Гуам). Этот полёт прошёл без отклонений, а на Гуаме лайнер принял новый экипаж, который находился здесь с 16 сентября[3].

Наземным обслуживанием гражданских самолётов и подготовкой пассажирских рейсов в Агане, по контракту с World Airways, занималась Pan American World Airways (Pan Am). У сдающего экипажа по самолёту не было никаких замечаний, но на Гуаме при осмотре на киле у задней части высокочастотной антенны было обнаружено L-образное отверстие в обшивке. При более внимательном рассмотрении выяснилось, что это усталостная трещина, поэтому авиатехники компании Pan Am при наблюдении бортинженера из экипажа самолёта выполнила временный ремонт, удалив часть обшивки с трещиной и поставив на это место заплатку площадью 18 кв. дюймов. Командир самолёта Холман также наблюдал за ремонтом и был им удовлетворён[4].

Всего на борту находились 86 пассажиров и 8 членов экипажа, включая сотрудника Федерального агентства по авиации, а примерный вес лайнера на момент взлёта составлял примерно 99 005 фунтов (44 908 кг) при максимальном допустимом для данного рейса 103 000 фунтов (46 720 кг), который был определён исходя из того, чтобы посадочный вес по прибытию на Уэйк не превышал 86 780 фунтов (39 363 кг). Центровка самолёта составляла 23,5 % САХ при установленных пределах от 14,1 до 33 % САХ[4].

Согласно полученному экипажем от представителя Pan Am прогноза погоды, на 06:06 ожидалась переменная облачность с нижней границей 1400 фут (430 м) и переменная на 14 000 фут (4300 м), высокая сплошная, видимость 15 миль (24 км), температура воздуха 77 °F (25 °C), точка росы 75 °F (24 °C), ветер юго-восточный 5 узлов, давление высотомера высотомер 29,80 дюйма (757 мм) рт. ст. Гражданские утренние сумерки должны были начаться в 06:49, а солнце взойти лишь в 07:10. Схема вылета из аэродрома Агана предусматривала, что после взлёта с полосы «6 левая» самолёт должен был подняться до 10 400 фут (3200 м), после чего выполнить правый разворот. Плакат с этой схемой был и на диспетчерском пункте, куда приходил командир экипажа для получения инструктажа. На самом аэродроме при этом была распространена практика, когда экипажи выполняют данный разворот не менее, чем на высоте 1000 футов[4].

Далее экипаж перешёл на связь с диспетчером взлёта и посадки и получил от него разрешение на полёт. Сами переговоры между диспетчером и экипажем не записывались, но зато запись вёл магнитофон внутри диспетчерской, из которого было определено, что экипаж получил разрешение следовать прямым курсом на Уэйк на эшелоне 11 000 фут (3400 м), а также указание после взлёта выполнить правый поворот на курс 100° и затем переходить на связь с центром на частоте 135,9 КГц. Затем диспетчер дал разрешение на взлёт, после чего в 06:00 экипаж начал разбег[5].

Согласно показаниям очевидцев, самолёт выполнил нормальный пробег по полосе протяжённостью примерно 5000 фут (1500 м), после чего поднялся в воздух и пролетел над ярко освещённой строительной площадкой в конце полосы, при этом очевидцы заметили, как он сразу выполнил небольшой поворот и начал набор высоты[5].

Через 50 секунд летящий на высоте 580 фут (180 м) над уровнем моря (300 фут (91 м) над уровнем аэродрома) авиалайнер в двух морских милях от аэродрома (три с половиной километра) и по вектору 087° от торца полосы врезался в покрытый лесом склон горы Барригада (англ. Barrigada). Промчавшись 975 фут (297 м) через деревья с примерным курсом 120°, «Дуглас» остановился. Согласно показаниям выживших, сам удар о деревья был небольшим, но затем возник сильный пожар, который словно продвигался от хвоста к носу. 13 пассажиров успели спастись через разлом на левой стороне салона и через аварийный люк над правым крылом. Из экипажа смог спастись лишь штурман, который выбрался через окно со стороны второго пилота[5]. Все остальные находящиеся на борту 73 пассажира и 7 членов экипажа, то есть всего 80 человек, погибли[3].

По числу жертв на момент событий это была крупнейшая авиакатастрофа на Марианских островах и с участием Douglas DC-6[6].

Расследование

Прежде всего требовалось определить траекторию полёта борта N90779 начиная с момента отрыва от полосы, чтобы определить, где же он начал выполнять правый поворот на курс 100°. Для этого были задействованы вертолёт военно-морского флота и самолёт Douglas C-54 Skymaster военно-воздушных сил, примерно сопоставимый с разбившимся DC-6. Вертолёт зависнув сперва над местом катастрофы начал следовать к аэродрому курсом 280°, то есть обратным курсу взлёта 100°, до пересечения с продолжением осевой линии полосы «6 левая». Затем на самолёте C-54 стали проверять траекторию полёта, следуя при этом со скоростью, равной скорости V2 для DC-6, и выполняя поворот в точке, определённой вертолётом. Было установлено, что весь полёт рейса 830 продолжался всего 50 секунд, а правый поворот выполнялся с креном 15°. Один из жителей к востоку от аэродрома утверждал, что разбившийся самолёт пролетел перед этим прямо над его домом, поэтому следователи проводили лётные испытания пытаясь пролететь над этим же домом. В результате было подтверждено место выполнения поворота и крен, с которым он выполнялся[5].

Было обращено внимание на проводившийся в Агане ремонт, так как заплатка была поставлена как раз у горизонтальных стабилизаторов, которые отделились от самолёта. Позже было доказано, что стабилизаторы отделились при ударах о деревья, но заплатку так и не нашли. Проверка двигателей показала, что они вращались с частотой примерно 2550—2660 об/мин, а лопасти их воздушных винтов были установлены на угол 34—36°, то есть на режим тяги. Усталостных разрушений воздушных винтов обнаружено не было. Взятие образцов топлива показало, что оно соответствовало нормам и также не могло привести к катастрофе. Все обломки были найдены на месте происшествия. Таким образом, разрушения конструкции до этого, например, из-за столкновения с препятствием при взлёте, не было[7].

Так как взлёт выполнялся в предрассветных сумерках, то много внимания было уделено проверке работы маяка на вершине горы Барригада, в которую врезался «Дуглас». Этот маяк светится красным мерцающим светом и был установлен на вершине башни высотой 84 фут (26 м), то есть выше деревьев и разных препятствий, которые могли бы его заслонить. Этот маяк горел на протяжении всего короткого полёта рейса 830, но его источником света являлась горелка на ацетиленовом газе, которая давала свечение менее яркое, нежели расположенные на вершинах некоторых радиоантенн красные электрические маяки, которые располагались чуть правее траектории полёта, но были выровнены на одной высоте с ацетиленовым маяком, либо на 200 фут (61 м) ниже его. Впрочем, стоит отметить, что вскоре после происшествия ацетиленовую горелку заменили двумя электрическими лампами мощностью по 600 Вт каждая, а вместе они светили с яркостью 2000 свечей, мигая при этом с частотой 32 раза в минуту (управлялись фотоэлементом)[7].

Изучение характера разрушение позволило определить, что в деревья самолёт врезался почти в горизонтальном положении и с небольшим правым креном. Ударившись в гору на высоте 580 фут (177 м) над уровнем моря, лайнер промчался вверх по склону 975 фут (297 м), после чего остановился уже на высоте 605 фут (184 м)[7]. Шасси и закрылки в этот момент были убраны. Сам самолёт до момента удара о деревья, согласно записям в технических журналах, был полностью исправен. Пожара или разрушения конструкции на борту не было[8].

Из-за темноты экипаж мог не видеть контуров горы, но должен был знать о ней, ведь о ней было указано и в инструктажах по выполнению полёта, а также предупредил диспетчер. Вообще схема взлёта с полосы 6 левая, которая, согласно утверждениям представителя World Airways была и в полётных данных, предусматривает сперва набор высоты до 1000 фут (300 м), а затем уже поворот на восток. Но командир по неустановленным причинам сразу выполнил поворот, направившись таким образом к горе. Маяк на вершине горы, который должен был предупреждать об опасности, в данном случае был закрыт предрассветной дымкой, которую не смог пробить из-за своего слабого света[9].

Для увеличения скорости полёта и набора высоты следовало бы щитки на капотах двигателей приоткрыть лишь на 4°, что вполне достаточно для нормальной работы двигателей. Однако при изучении обломков было установлено, что они были выпущены на 22°, что увеличивало аэродинамическое сопротивление. Впрочем, если бы они стояли в правильном положении, то прироста скорости всё же было бы недостаточно, чтобы успеть перелететь гору. Двигатели в момент происшествия развивали мощность примерно по 1900 л.с. (1400 кВт) каждый, а небольшой разброс в их частотах вращения был вызван тем, что двигатели просто ещё не успели нормализоваться[9].

Причина

Причиной катастрофы была названа ошибка пилотов, которые не соблюдали установленные процедуры по выполнению взлёта с полос «6 левая» и «6 правая» аэродрома Агана[9].

Напишите отзыв о статье "Катастрофа DC-6 на Гуаме"

Примечания

Комментарии

  1. Здесь и далее указано летнее время Гуама (GDT).

Источники

  1. 1 2 3 4 Report, p. i.
  2. Report, p. ii.
  3. 1 2 Report, p. 1.
  4. 1 2 3 Report, p. 2.
  5. 1 2 3 4 Report, p. 3.
  6. [aviation-safety.net/database/record.php?id=19600919-0 ASN Aircraft accident Douglas DC-6A/B N90779 Guam-Agana NAS (NGM)] (англ.). Aviation Safety Network. Проверено 10 июня 2015.
  7. 1 2 3 Report, p. 4.
  8. Report, p. 5.
  9. 1 2 3 Report, p. 6.

Литература

  • [specialcollection.dotlibrary.dot.gov/Document?db=DOT-AIRPLANEACCIDENTS&query=(select+720) WORLD AIRWAYS, INC., DOUGLAS DC-6AB, N 90779, AGANA NAVAL AIR STATION, GUAM, MARIANA ISLANDS SEPTEMBER 19, 1960] (англ.). Совет по гражданской авиации (12 July 1962). Проверено 10 июня 2015.
Рейс 830/18 World Airways

Борт N90779 в ещё грузовом варианте (DC-6A) в период работы в American Airlines
Общие сведения
Дата

19 сентября 1960 года

Время

06:02 GDT

Характер

Столкновение с горой

Причина

Ошибка экипажа

Место

Барригада</span>ruen, 2 морские мили (3½ км) от аэродрома Агана</span>ruen (Гуам, Марианские острова)

Отрывок, характеризующий Катастрофа DC-6 на Гуаме



Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.