Катастрофа DC-8 в Анкоридже (1977)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th style="">Остановки в пути</th><td class="" style=""> Анкоридж (Аляска, США) </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Ханеда, Токио (Япония) </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> JL-8054 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> JA8054 </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> 2 декабря1971 года </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 2 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 3 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 5 (все) </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 0 </td></tr> </table>

Катастрофа DC-8 в Анкоридже — авиационная катастрофа, произошедшая тёмным утром в четверг 13 января 1977 года в международном аэропорту города Анкоридж (штат Аляска). Самолёт McDonnell Douglas DC-8-62AF японской авиакомпании Japan Air Lines выполнял чартерный транспортный рейс из Соединённых Штатов в Японию, но сразу после взлёта рухнул на землю и полностью разрушился, при этом погибли все находящиеся на борту 5 человек. По результатам расследования одним из ключевых факторов катастрофы стало алкогольное опьянение командира экипажа.





Самолёт

Выполнявший злополучный рейс транспортный McDonnell Douglas DC-8-62AF с регистрационным номером JA8054 (заводской — 46148, серийный — 553) был выпущен 2 декабря 1971 года, а 10 января 1972 года поступил в японскую авиакомпанию Japan Air Lines (JAL). Был оборудован четырьмя турбовентиляторными двигателями Pratt & Whitney JT3D-3B, каждый из которых развивал тягу 18 000 фунтов (8200 кг). На день происшествия имел общую наработку 19 744 часа, в том числе 8708 часов от последнего капитального ремонта и 45 часов от последней крупной проверки. Согласно записям по техническому обслуживанию за последний год, не имел никаких серьёзных замечаний и технически был полностью исправен[1][2].

Экипаж

  • Командир воздушного судна — 53-летний американец Хью Л. Марш (англ. Hugh L. Marsh). В Japan Air Lines с 24 июня 1969 года, 30 октября 1969 года получил квалификацию пилота DC-8, а 9 февраля 1970 года был повышен до командира DC-8. Также 10 сентября 1970 года получил 2-й класс по навигации. Имел общий налёт 23 252 часа, в том числе 4040 часов на DC-8, включая 1186 часов ночью и 187 часов полётов по приборам. В связи с дальнозоркостью носил очки. За последние 90 дней налетал 153 часа, в том числе 83 часа ночью и 10 часов в приборных условиях[3].
  • Второй пилот — 31-летний японец Кунихика Акитани (Kunihika Akitani). В Japan Air Lines с 6 мая 1970 года, 26 декабря 1972 года получил квалификацию третьего пилота и бортинженера DC-8, а 1 августа 1976 года был повышен до второго пилота DC-8. Имел общий налёт 1603 часа, в том числе 1207 часов на DC-8, включая 461 час ночью и 90 часов полётов по приборам (из них 38 часов — за последние 90 дней)[3].
  • Бортинженер — 35-летний японец Нобумаса Ёкокава (Nobumasa Yokokawa). В Japan Air Lines с 1 апреля 1960 года, а 20 ноября 1960 года получил квалификацию бортинженера DC-8. Также был квалифицирован на бортинженера самолётов типа Convair 880 и Boeing 747. Общий налёт в должности составлял 4920 часов, в том числе 2757 часов на DC-8. За последние 90 дней налетал 89 часов[3].

Хронология событий

Прибытие в аэропорт

В то утро экипаж в составе командира (американец), второго пилота и бортинженера (оба — японцы) проснулся в 03:30[* 1], а в 04:30 сел в такси, на котором приехал в аэропорт, где в 05:00 зашёл в офис своей авиакомпании. Но подвозившего их таксиста серьёзно взволновало, что командир экипажа был словно сильно пьян, на что указывал ряд признаков: «стеклянный» взгляд, красное лицо, несогласованные движения, невнятная речь, а при выходе с трудом из автомобиля пилот даже едва не упал на дверь. В 04:50 водитель такси сообщил представителю авиакомпании JAL, что командир экипажа, возможно, пьян. В ответ ему сообщили, что если заметят что-то необычное, то в авиакомпании примут необходимые меры. Также в 06:20 представитель авиакомпании сообщил своему руководству, что если командир действительно находился в нетрезвом состоянии, то второй пилот должен был сразу отменить полёт. В ходе предполётной подготовки ничего подозрительного в поведении экипажа замечено не было, а сама подготовка прошла в нормальном режиме[4].

Борт JA8054, на котором этому экипажу предстоял полёт, в тот день выполнял чартерный транспортный рейс из Мозес-Лейка (англ.) (штат Вашингтон) в Токио (Япония) с промежуточной посадкой в Анкоридже для дозаправки и смены экипажа. Перевозимый груз — крупный рогатый скот, находящийся в специальных загонах, предотвращающих горизонтальные передвижения животных[5]. Первый этап полёта прошёл нормально и в 05:03 «Дуглас» приземлился в Анкориджском аэропорту. Сдающий экипаж сообщил, что с осадками и обледенением не сталкивался, лишь при выполнении посадки на высоте 800 фут (240 м) над уровнем моря попал в слой тумана[4].

Подготовка к вылету

В аэропорту самолёт прошёл лишь внешний осмотр, который выполнялся сотрудниками JAL и нанятыми авиатехниками аэропорта. Два местных авиатехника во время этого осмотра двигателей обнаружили, что на воздухозаборниках, кожухах и носовых обтекателях есть лёд, которого, однако, не было на управляющих поверхностях. Поэтому один из авиатехников сообщил представителям авиакомпании, чтобы принимающий экипаж включил противообледенительную систему двигателей. Осматривающие самолёт сотрудники JAL никакого льда не заметили[4]. По расчётам, в топливных баках в общей сложности находились 117 200 фунтов (53 200 кг) авиационного керосина типа «A»[6].

Новый экипаж принял самолёт и примерно в 06:03 выполнил проверку инерциальных навигационных систем, а также получил свежую информацию от АТИС, согласно которой в аэропорту в это время был туман, видимость примерно 1¼ мили (2 км), переменная облачность. После получения разрешения от диспетчера, в 06:09 была начата подготовка к запуску двигателей. В 06:15, после завершения зачитывания контрольного списка, двигатели были запущены. Получив разрешение на руление, самолёт с 5 людьми на борту (3 члена экипажа и 2 сопровождавших груз) направился к полосе «24 левая»[7].

Следование по аэродрому

В процессе следования по аэродрому бортинженер спросил у командира разрешение включить противообледенительную систему двигателей, так как на воздухозаборниках был обнаружен лёд, с чем командир согласился. Также во время руления были проверена работа плоскостей управления и механизации крыла, а закрылки выпустили на 23°. Далее был зачитан контрольный список перед взлётом, при этом ещё раз проверили положение закрылков и настройки триммеров, а на вопрос о борьбе с обледенением командир ответил, что они будут использовать только противообледенительную систему двигателей, на что бортинженер доложил, что данная система включена. Также командир предупредил остальных членов экипажа о выполнении взлёта в Анкориджском аэропорту и необходимых действиях во время его прерывания. При этом он отметил, что полоса скользкая, а потому взлёт всё-таки лучше не прерывать[7].

Следуя к полосе «24 левая», борт JA8054 получил указание задержаться у полосы «24 правая». После ещё нескольких радиообменов с диспетчером, экипаж вырулил на полосу и доложил о готовности к взлёту. Однако диспетчер в ответ сообщил, что они вообще-то на полосе «24 правая», а не на «24 левая», поэтому «Дуглас» развернулся на 180°, съехал на рулёжную дорожку и по ней проследовал к началу полосы «24 левая». В 06:33:37 с самолёта повторно доложили о готовности к взлёту[7].

Катастрофа

Рейс 8054 Japan Air Lines

Последствия катастрофы
Общие сведения
Дата

13 января 1977 года

Время

06:35 AST

Характер

Сваливание при взлёте

Причина

Ошибка экипажа, обледенение

Место

аэропорт Анкоридж (Аляска, США)

Координаты

61°10′ с. ш. 150°02′ з. д. / 61.167° с. ш. 150.033° з. д. / 61.167; -150.033 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=61.167&mlon=-150.033&zoom=14 (O)] (Я)Координаты: 61°10′ с. ш. 150°02′ з. д. / 61.167° с. ш. 150.033° з. д. / 61.167; -150.033 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=61.167&mlon=-150.033&zoom=14 (O)] (Я)

Воздушное судно


McDonnell Douglas DC-8-62AF компании Japan Air Lines

Модель

McDonnell Douglas DC-8-62AF

Авиакомпания

Japan Air Lines

Пункт вылета

Грант</span>ruen, Мозес-Лейк</span>ruen (Вашингтон, США)

06:34:23 КВС Взлёт разрешён
Начинают увеличивать режим двигателей
06:34:31,4 БИ [двигатели] Стабилизировались
06:34:32,8 КВС Максимальная [мощность]
06:34:36,9 БИ [мощность в] Номер четыре растёт
06:34:39 БИ Два и четыре растёт
06:34:43,8 Режим номинальный.
06:34:45,6 КВС Спасибо!
06:34:50,4 КВС [выполнять взлёт] Буду я.
06:34:51,1 Будете вы.
06:34:52,8 80 [узлов].
06:35:09,6 Ви один [V1 — скорость принятия решения]
06:35:13 Слышны два удара
06:35:15,6 Подъём [носовой стойки].
06:35:16,8 КВС Подъём.
06:35:19,5 КВС [тангаж] Десять градусов.
06:35:21,4 Ви два [V2 — безопасная скорость взлёта]
06:35:26,2 Появляется шум, похожий на помпаж, который будет слышен до конца записи.
06:35:31,8 Поднимайтесь
06:35:33,0 БИ Переизбыток [скорости, либо угла тангажа]
06:35:34,2 Эй!
06:35:37,9 Включается трясун штурвала [опасность сваливания].
06:35:38,1 БИ Сваливание!
06:35:39,3 Звук удара

Согласно показаниям очевидца, находящегося в конце полосы, самолёт приподнялся на высоту около 100 футов, после чего, завалившись влево, стал смещаться в сторону. На удалении 1031 фут (314 м) от торца полосы 24L и на 179 фут (55 м) левее продолжения её оси «Дуглас» на высоте 124 фут (38 м) над уровнем моря ударился о землю, после чего, продолжая следовать на юго-запад (курс 230°), пересёк подъездную автодорогу, а затем врезался в возвышенность (высота 140 фут (43 м) над уровнем моря) и полностью разрушился. Катастрофа произошла в условиях темноты и тумана в точке с координатами 61°10′ с. ш. 150°02′ з. д. / 61.167° с. ш. 150.033° з. д. / 61.167; -150.033 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=61.167&mlon=-150.033&zoom=14 (O)] (Я). Обломки разбросало по площади 1670 фут (510 м) на 390 фут (120 м), а все находившиеся на борту 5 человек погибли[6][8][9].

Расследование

Лётные испытания

Был проведён анализ взлёта борта JA8054 и его сравнение со взлётами остальных DC-8 в аналогичных условиях. На измерителе скорости со стороны командира три базовые скорости (V1, VR и V2) были указаны как 134, 148 и 160 узлов, а на измерителе скорости со стороны второго пилота — 130, 158 и 160 узлов. Скорость при наборе высоты у обоих была указана как 170 узлов. При этом для текущего веса при выпущенных на 23° закрылках, согласно справочным данным, скорости должны были иметь следующие значения: V1 — 137 узлов, VR — 152 узла, V2 — 161 узел[10].

Второй пилот своевременно объявил о достижении скорости 80 узлов, а затем и базовых скоростей, которые были указаны на его приборе. Но мало кто мог заметить, что от начала подъёма передней стойки (VR) и до момента отрыва от полосы (V2) прошло на полторы секунды дольше, по сравнению со взлётом других DC-8. Затем после отрыва от земли на фоне появляется шум, который устойчиво слышен до конца записи. Как определили следователи, этот шум был вызван сильной вибрацией самолёта перед переходом в сваливание. Воздушная скорость достигает 164 узлов, после чего начинает снижаться. Поднявшись до 284 фут (87 м) (160 фут (49 м) над уровнем аэродрома), «Дуглас» попадает в сваливание и, войдя в левый крен, стал быстро терять высоту. За 1,2 секунды до конца записи раздаются сигналы об опасности, а в течение последних 0,2 секунды слышен шум разрушения самолёта о землю[11][12].

Компьютерный анализ также показал, что интервал разгона от VR до V2 занял больше времени, а когда после отрыва самолёт стал входить в сваливание, экипаж только усугубил его, так как, стремясь набрать высоту, стал всё выше поднимать нос, поэтому при ударе о землю тангаж уже был не менее 18°. Согласно расчётам, достаточно было снижения подъёмной силы на 15 %, чтобы привести к такому эффекту. Так как до Анкориджа полёт прошёл нормально, то с учётом фактической погоды в аэропорту следователи обратили внимание на опасность обледенения. Расчётная температура остатка топлива после посадки составляла −8,3 °F (−22 4 °C), а в Анкоридже топливо хранилось с температурой около 32 °F (0 °C). После дозаправки температура топлива в баках самолёта могла быть в пределах от 20 °F (−7 °C) до 25,5 °F (−3 6 °C). При температуре наружного воздуха 20 °F (−7 °C) из тумана на крыле могли оседать небольшие капельки воды, которые стали намерзать. Во время внешнего осмотра эту наледь ещё не обнаружили, а потому и не сообщили о ней пилотам. Но за длительное время стоянки на крыле мог образоваться слой льда, заметно ухудшивший его аэродинамическую характеристику, в том числе снизив подъёмную силу и критический угол атаки. Также из-за неровного образования льда поверхность крыла стала бугристой, из-за чего возросло аэродинамическое сопротивление, а потому самолёт должен был теперь набирать скорость чуть дольше[13].

Патологоанатомическая экспертиза

Все пять человек на борту погибли сразу при разрушении самолёта. Экспертиза тел членов экипажа на предмет отравления угарным газом показала отрицательный результат. Проверка на наличие алкоголя в крови и мягких тканях второго пилота и бортинженера также показала отрицательные результаты. Зато при проверке тела командира в образцах крови и глазных оболочках, взятых спустя 12 часов после гибели, содержание алкоголя достигало 298 мг/100 мл и 310 мг/100 мл соответственно. Проведённые позже тесты в Гражданском Аэрокосмическом институте показали уже меньшие значения — 210 мг/100 мл и 281 мг/100 мл соответственно. Для сравнения: по действовавшим на то время аляскинским дорожным законам, водитель считался пьяным, если содержание алкоголя в крови превышало 100 мг/100 мл (~ 1 промилле)[14].

Из-за алкоголя в крови пилот фактически не мог выполнять свои обязанности. Ещё по дороге в аэропорт подвозивший его водитель обратил внимание на неадекватные действия, рассеянные мысли, невнятную речь и проблемы при ходьбе. Далее при управлении самолётом командир вырулил не на ту полосу, сам того не заметив, пока ему на это не указал диспетчер. Затем при взлёте пьяный пилот слишком круто стал поднимать нос, а после отрыва от земли и возникновении тряски не смог распознать сваливание и принять необходимые меры, вместо этого лишь усугубив ситуацию[13].

Взаимодействие в кабине

При данном расследовании следователи особо обратили внимание на взаимодействие внутри кабины. Ведь неадекватные действия командира не могли быть не замечены остальными членами экипажа. Однако роковую роль здесь сыграл высокий авторитет командира для японских пилотов, поэтому в данной ситуации они проявили равнодушие и не стали вмешиваться в его опасные действия[15].

Причины

Национальный совет по безопасности на транспорте пришёл к мнению, что причиной катастрофы в Анкоридже стало сваливание самолёта при взлёте из-за неправильных действий пилота, усугублённых обледенением воздушного судна и алкогольным опьянением командира экипажа. Сопутствующим фактором стало отсутствие действий со стороны остальных членов экипажа по предотвращению попыток командира выполнить взлёт[16].

Последствия

Трагедия в Анкоридже во многом произошла из-за того, что молодые члены экипажа (второй пилот и бортинженер) попросту не решились перечить командиру, который был в полтора раза их старше и имел куда больший опыт, причём даже несмотря на то, что этот опытный пилот был пьян и плохо осознавал свои действия. Этот аспект был особо подчёркнут в ходе расследования, а Национальный совет по безопасности на транспорте уже не раз к тому времени настаивал на необходимости ввести новые процедуры по взаимодействию внутри экипажа, чтобы все люди в кабине работали между собой на равных, не считаясь с опытом. В результате катастрофа борта JA8054 стала одной из тех, которые в итоге привели к созданию и внедрению программы Crew Resource Management (Управление ресурсами экипажа)[17].

См. также

Напишите отзыв о статье "Катастрофа DC-8 в Анкоридже (1977)"

Примечания

Комментарии

  1. Здесь и далее указано Аляскинское время (AST)

Источники

  1. Report, p. 23.
  2. [www.planelogger.com/Aircraft/View?registration=JA8054&DeliveryDate=10.01.72 Registration Details For JA8054 (Japan Airlines) DC-8-62AF] (англ.). Plane Logger. Проверено 24 ноября 2015.
  3. 1 2 3 Report, p. 22.
  4. 1 2 3 Report, p. 2.
  5. Report, p. 5.
  6. 1 2 Report, p. 4.
  7. 1 2 3 Report, p. 3.
  8. Report, p. 6.
  9. Report, p. 7.
  10. Report, p. 8.
  11. Report, p. 11.
  12. Report, p. 12.
  13. 1 2 Report, p. 13.
  14. Report, p. 9.
  15. Report, p. 17.
  16. 1 2 Report, p. 18.
  17. Jan Hagen. JAL flight 8054: sticking your head in the sand // [books.google.ru/books?id=mWCYAAAAQBAJ&pg=PA14&lpg=PA14&dq=Kunihika+Akitani&source=bl&ots=bAuWwAKabb&sig=9D57rq_GbxTC7BCZwVVqaPy5S5k&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwizrPmt96jJAhWiSXIKHWwzDqkQ6AEIHTAA#v=onepage&q=Kunihika%20Akitani&f=false Confronting Mistakes: Lessons from the Aviation Industry when Dealing with Error]. — Houndmills, Basingstoke, Hampshire: Palgrave Macmillan, 2013. — P. 23. — ISBN 9781137276179.

Литература

Отрывок, характеризующий Катастрофа DC-8 в Анкоридже (1977)

– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.