Катастрофа DC-8 под Монреалем

См. также: Рейс 831

<tr><th style="">Координаты</th><td class="" style=""> 45°40′53″ с. ш. 73°53′55″ з. д.45.68139° с. ш. 73.89861° з. д. / 45.68139; -73.89861    </td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:lightblue;">Воздушное судно</th></tr><tr><th style="">Модель</th><td class="" style=""> Douglas DC-8-54F </td></tr><tr><th style="">Авиакомпания</th><td class="" style=""> Trans-Canada Air Lines</span>^ru_en </td></tr><tr><th style="">Пункт вылета</th><td class="" style=""> Монреаль </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Торонто </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> TCA831 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> CF-TJN </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> 5 февраля1963 года(тестовый полёт) </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 111 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 7 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 118 (все) </td></tr> </table> Катастрофа DC-8 под Монреалем — авиационная катастрофа, произошедшая в пятницу 29 ноября1963 года в районе Сент-Терез-де-Бленвилль</span>^ru_en провинции Квебек (Канада) с участием Douglas DC-8-54F авиакомпании Trans-Canada Air Lines</span>^ru_en (TCA), при этом погибли 118 человек. На момент событий это была крупнейшая авиационная катастрофа в Канаде и с участием DC-8.

Экипаж

• Командир Джон Дуглас Снидер (англ. John Douglas Snider) — возраст 47½ лет, с 1940 по 1944 годы проходил службу в Королевских ВВС Канады и имел общий налёт 1045 часов, преимущественно как пилот бомбардировщика, 27 октября 1944 года устроился в Trans-Canada Air Lines</span>^ru_en и на момент катастрофы имел в общей сложности 17 206 часов налёта, включая 458 часов на DC-8 и 103 часа на DC-8F. Имел по лётному рейтингу I класс, который подтверждал уже на протяжении 17 лет. За 19 лет работы в авиакомпании прошёл 40 медицинских осмотров, во всех которых был признан физически здоровым.
• Второй пилот Harry Jacob Dyck (с англ. — «Гарри Джейкоб Дик») — возраст 35½ лет, в Trans-Canada Air Lines</span>^ru_en устроился 9 февраля 1953 года и на момент катастрофы имел в общей сложности 8302 часа 58 минут налёта, включая 336 часов на DC-8 и 61 час 54 минуты на DC-8F. 6 мая 1954 года получил по лётному рейтингу I класс, но за предшествующие катастрофе 4 года четырежды допускал его снижение до класса II, непосредственно на момент катастрофы имел класс I (был обновлён 7 ноября 1963 года). За 11 с половиной лет работы в авиакомпании прошёл 26 медицинских осмотров, во всех которых был признан физически здоровым.
• Третий пилот Эдвард Десмонд Бакстер (англ. Edward Desmond Baxter) — возраст 29½ лет, до работы в TCA успел поработать разнорабочим, водителем грузовика, клерком, кассиром и студентом-пилотом Королевских ВВС Канады, в Trans-Canada Air Lines</span>^ru_en устроился 8 июля 1957 года сперва пилотом Viscount и North Stars</span>^ru_en (модификация DC-4 и C-54), а в июне 1963 года был квалифицирован на пилота DC-8. На момент катастрофы имел в общей сложности 3603 часа налёта, включая 133 часа на DC-8 и 144 часа на DC-8F. По лётному рейтингу имел класс II. Из замечаний по здоровью стоит отметить боль в груди, возникшую во время одного из перелётов в декабре 1961 года, после чего Бакстер был отстранён от полётов на две недели, но после вновь возвращён в строй, так как причиной боли посчитали спазм мышц и не было никаких доказательств о проблемах с сердцем.

В салоне работали менеджер и три стюардессы.

Самолёт

Douglas DC-8-54F с заводским номером 45654 был выпущен в начале 1963 года на заводе Douglas Aircraft Company в городе Лонг-Бич (Калифорния, США) и 2 февраля совершил тестовый полёт, после чего 8 февраля поступил в Trans-Canada Air Lines, где получил серийный номер 814, а 12 февраля получил свидетельство о регистрации, согласно которому его бортовой номер был CF-TJN. Самолёт был приспособлен для пилотирования экипажем из двух пилотов и одного бортинженера, либо из трёх пилотов. На момент катастрофы авиалайнер имел налёт немногим более 2174 часов. Существенных замечаний по работе оборудования не имел.

Его четыре двигателя модели Pratt & Whitney JT3D-3 имели следующие данные:

• № 1 — заводской номер 72-00-102-222, установлен 29 августа 1963 года. Наработка с момента установки — 686 лётных часов, общая — 1590 часов;
• № 2 — заводской номер 72-00-102-212, установлен 22 августа 1963 года. Наработка с момента установки — 753 лётных часа, общая — 1660 часов;
• № 3 — заводской номер 72-00-102-218, установлен 22 августа 1963 года. Наработка с момента установки — 753 лётных часа, общая — 2174 часа;
• № 4 — заводской номер 72-00-102-212, установлен 27 ноября 1963 года. Наработка с момента установки — 21 лётный час, общая — 1697 часов.

Хронология событий

Самолёт должен был выполнять регулярный внутренний рейс TCA831 из Монреаля в Торонто, а расчётное время вылета было 18:10. Согласно прогнозу погоды на 18:25, в Монреале в это время шёл небольшой дождь, пасмурно, туман, видимость 4 мили (6,5 км), ветер северо-восточный 12 узлов (6 м/с). Из-за возникших сложностей при пересадке пассажиров со стыковочного рейса, рейс 831 было решено задержать ориентировочно на 10 минут. Это было связано с тем, что посадка производилась через переднюю дверь, так как в районе задней рампы находилась большая лужа. По указанию диспетчера, экипаж должен был выполнить крутой набор высоты до 29 тысяч футов (8840 метров) с докладом о прохождении высот 3000 и 7000 футов (914 и 2133 метра соответственно). По плану полёта, рейс 831 после вылета из Монреаля должен был следовать к радиомаяку Сент-Эсташ, а далее через Оттаву к Клейнбургу</span>^ru_en и Торонто.

В 18:28 авиалайнер с 7 членами экипажа и 111 пассажирами на борту выполнил взлёт с полосы 06R. Сам взлёт прошёл без отклонений и экипаж вскоре доложил о проходе высоты 3000 футов и выполнении левого разворота на Сент-Эсташ. Это был последнее радиосообщение с рейса 831. На экране радиолокатора самолёт наблюдался в 8 милях от аэропорта среди помех от дождя и выполнял левый разворот, после чего исчез с экрана. Прохождение высоты 7000 футов экипаж не доложил и на неоднократные вызовы уже не отвечал. Около 19:00 диспетчерский центр был оповещён, что рейс 831 потерпел катастрофу. Дуглас рухнул в 4 милях севернее пригорода Сент-Терез-де-Бленвилль</span>^ru_en и в нескольких сотнях ярдов северней шоссе 11</span>^ru_en, в 16,9 милях (27 км) от аэропорта вылета. По данным с сейсмографа в колледже Бребеф (College Brebeuf) в Монреале было определено время катастрофы — 18:33, то есть спустя 5 минут после вылета. На месте падения при этом образовалась воронка, которую быстро заполнило дождевой водой.

Все 118 человек на борту погибли. На момент событий это была крупнейшая авиационная катастрофа в Канаде (на настоящее время — третья, после катастроф в Гандере и под Галифаксом) и с участием DC-8 (на настоящее время — шестая).

Расследование

Самолёт не был оборудован бортовыми самописцами, поэтому следователям пришлось ограничиваться изучением обломков и опросом свидетелей.

Опрос свидетелей

Из-за близости места падения к шоссе у катастрофы было большое число очевидцев. Командой из 14 человек удалось собрать 110 свидетельских показаний. Как это часто бывает, показания часто противоречили друг другу. Наиболее полезным свидетелем оказался Томас Ватт (англ. Thomas Watt), который в прошлом был опытным лётчиком. Он рассказал, что слышал шум реактивного самолёта в стороне шоссе и к западу от себя. Шум поначалу был сильным, что свидетельствовало о наборе высоты. Но затем шум двигателей прекратился, после чего стал слышен свистящий звук, характерный для падающего самолёта. По мнению Томаса Ватта, этот звук создавался не двигателями, а самим падающим самолётом. По результатам опроса остальных свидетелей было установлено, что у самолёта до столкновения с землёй не наблюдалось признаков пожара и на борту работало освещение.

Извлечение обломков

Непосредственно на месте падения работы из-за продолжавшихся дождей были начаты лишь 30 ноября и закончились только к 27 апреля следующего года Всего было задействовано около 1500 человек, которые в тяжёлых условиях перекопали 26 тысяч кубических ярдов грунта. Для удаления воды из образовавшегося кратера использовали насосы. Все извлечённые части складывались в пустом ангаре Монреальского аэропорта. Всего было извлечено 105 442 фунта обломков и тел погибших при расчётной массе авиалайнера 135 030 фунтов.

Предварительные выводы

На основании имеющихся данных комиссия сделала следующие выводы:

1. Самолёт был надлежащим образом сертифицирован;
2. Лётный экипаж был квалифицирован на данный тип самолётов и надлежащим образом сертифицирован;
3. Загрузка самолёта была в пределах нормы;
4. Самолет и лётный экипаж были должным образом отправлены;
5. Самолёт выполнял взлёт в нормальном режиме, а затем была выполнена процедура снижения шума, предписанная для полосы 06R в международном аэропорту Монреаль;
6. Лётный экипаж не сообщал и не указывал на какие-либо проблемы в полёте;
7. Самолёт начал выполнять левый поворот в соответствии с планом полёта примерно в 8 морских милях от точки, где двигатели были переведены на взлётный режим;
8. Когда самолёт был вблизи Сент-Эсташа, свидетель услышал резкое падение мощности в момент, когда рейс 831 находился в непосредственной близости. Никакого другого реактивного самолёта, гражданского или военного, в данном районе в тот момент не наблюдалось;
9. В непосредственной близости от Сент-Роз</span>^ru_en самолёт отклонился от своей нормальной траектории полёта примерно на 55° вправо;
10. Самолёт после прохождения Сент-Роз быстро снизился с высоты, достигнутой ранее при наборе высоты;
11. Самолёт сохранял относительно ровное направление полёта по курсу около 330° между Сент-Роз и местом падения;
12. Самолёт врезался в землю под крутым углом;
13. Общее время полёта, прошедшее с начала разбега и до момента столкновения с землёй составило 5 минут 15 секунд;
14. Исследование местности на траектории вероятного полёта и прилегающих районов не обнаружило обломков или частей, отделившихся от самолёта в воздухе;
15. Погодные условия были приемлемыми для выполнения полёта.

Исходя из того, что последнюю радиопередачу с самолёта вёл второй пилот, было сделано заключение, что самолётом, вероятнее всего, управлял командир.

Проверка двигателей

Рассматривалась версия об отказе или нарушении в работе одного или двух двигателей, что могло повлиять на создание катастрофической ситуации. На основании изучения найденных обломков были сделаны следующие выводы:

1. Примерно 75 % конструкций всех четырех двигательных установок было восстановлено. Никаких аномалий в восстановленном материале не обнаружено;
2. Не было катастрофического отказа одного двигателя, как и не было одновременных взаимосвязанных отказов нескольких двигателей;
3. Нет никаких признаков пожара в полёте, загрязнения топлива или масла, столкновения с птицами, обледенения, срыва пламени, попадания внутрь воды, непреднамеренного или случайного применения реверса тяги;
4. Доступные вещественные доказательства показали, что все четыре двигателя были во взлётном режиме в начале полёта и в режиме холостого хода по меньшей мере за десять секунд до столкновения. Эта цифра может быть и больше, но никак не менее 10 секунд.

Человеческий фактор

Экспертиза крови и мягких тканей членов лётного экипажа не обнаружила в них ненормальных концентраций окиси углерода или наличие летучих токсичных веществ. Изучение медицинских записей экипажа, а также беседы с их частными врачами не обнаружили каких проблем со здоровьем у пилотов, они были физически здоровы и психологически компетентны. Также не было обнаружено никаких свидетельств, что на борту были токсичные или потенциально токсичные вещества, которые могли привести к недееспособности экипажа.

Анализ данных

Факты свидетельствуют, что не было никаких разрушений в воздухе из-за турбулентности, столкновения с птицами или другими объектами, взрыва или пожара, структура самолета до момента удара не нарушалась. Данные также показывают, что основные системы, электрические, гидравлические и пневматические, функционировали без отказов. Таким образом,вероятно, органы управления и все рули были исправны и функционировали нормально от действий лётного экипажа.

Так как судмедэксперты не могли проанализировать все ткани людей, идентифицированных как члены лётного экипажа, то нельзя сказать, была ли токсичная среда, внезапная болезнь или преступное поведение причиной происшествия. Каждая из этих возможностей очень мала, так как ни в одном образце ткани не было обнаружено признаков токсичных веществ или пожара на борту. К тому же, дроссели двигателей были вручную переведены в режим малого газа, а элероны переведены на другой угол, что свидетельствует о том, что один или несколько человек в кабине пилотов были в сознании могли координировать движения до момента удара.

Хотя в момент взлёта рейса 831 погода допускала возможность лёгкого обледенения, но считается, что самолёт не сталкивался с сильным обледенением, которое могло бы привести к срыву потока на крыле и потери управления. Противообледенительная система двигателя, как было установлено, работала, поэтому версия, что произошёл отказ двигателя из-за обледенения, исключена.

В то же время положение горизонтального стабилизатора было обнаружено очень значительным. На данном типе самолётов это стабилизатор имеет диапазон движения приблизительно от +10° до -2°. Движение горизонтального стабилизатора осуществляется двумя винтовыми домкратами, приводимых гидромотором. Нормальное управление двигателя и, следовательно, контроль угла горизонтального стабилизатора осуществляется пилотом двумя отдельными способами: Первый способ осуществляется движением двух ручек на штурвальной колонке. В этом случае управление гидромотором осуществляется непосредственно и пилот может получить полный спектр движения стабилизатора. Второй способ осуществляется с помощью пары двусторонних переключателей на самой штурвальной колонке. Эти переключатели контролируют электродвигатель, который в свою очередь управляет движением ручек на штурвальной колонке и также доступен весь спектр движения стабилизатора. Фактическое положение стабилизатора никак не может быть определено по положению ручек штурвала, либо переключателей на колонке. Оно определяется специальным указателем, который однако так расположен, что его трудно разглядеть в нормальном полётном положении. Автопилот в случае активации управляет горизонтальным стабилизатором посредством дублирующей электрической системы. При отказе гидропривода, или по желанию пилота, он может управлять движением горизонтального стабилизатора с помощью электрических выключателей, которые задействуют дублирующую электрическую систему.

Причины

На основании изученных данных комиссия сделала следующие выводы:

1. Расследование, организованное и проведённое Министерством транспорта, было изучено и проверено по всем вопросам, а любая деталь, которая могла способствовать или привести к происшествию, тщательно изучалась специалистами этой области.
2. Фактическую причину катастрофы с уверенностью назвать нельзя.
3. Многие из рассмотренных причин без сомнения оказались маловероятными. Не было никакого отказа двигателя, разрушения конструкции в полёте, сильного обледенения, способного вызвать срыв потока на плоскости крыла и тем самым сделать самолёт неуправляемым. Также можно сделать вывод, что экипаж не подвергался воздействию полных или потенциальных токсичных веществ, внезапной болезни или нападению. Был сделан вывод, что указанные выше причины можно точно исключить из приведших к катастрофе. Хотя на траектории полёта и присутствовала турбулентность, но она сама по себе была недостаточной, чтобы привести к потере управления и поэтому также исключена из основных причин происшествия.
4. Наиболее вероятно, что к катастрофе привела следующая череда событий. По одной из нижеуказанных причин, горизонтальный стабилизатор был установлен на максимальный угол на пикирование. Самолет совершил клевок на пикирование, быстро достигнув такой скорости, когда любое предпринятое действие по исправлению ситуации было неэффективно, так как гидромотор привода стабилизатора остановился, лишая возможности перевести авиалайнер из пикирования в набор высоты. Причины могут быть следующими:
   • Пилоты вели самолёт в пикирование из-за обледенения трубок Пито для балансировки ложного кабрирующего момента. Хотя опыт и компетентность экипажа, вероятно, помогли бы своевременно опознать ошибку и принять меры по ликвидации последствий, эта вероятность не может быть исключена.
   • Произошёл отказ вертикального гироскопа. Имеются доказательства того, что вертикальный гироскоп может отказать без предупреждения об этом. Если экипаж в это время вёл самолёт по авиагоризонту, то он мог быть введён в заблуждение и перевести стабилизатор на пикирование. Данный самолёт при этом был оборудован резервным авиагоризонтом, расположенным на приборной панели командира и опыт экипажа помог бы своевременно опознать неисправность, но исключать данную версию также нельзя.
   • Произошёл сбой в работе продольного компенсатора, из-за чего создался эффект, когда штурвальная колонка отклонилась «на себя», словно поднимая нос самолёта. Пытаясь исправить это положение, пилот фактически начал опускать нос, что в условиях турбулентности привело к потере стабильности самолёта, когда небольшое возмущение приводило к значительным перемещениям.
5. Катастрофа произошла не вследствие нарушений установленных правил полётов или законов по аэронавтике.

Ссылки

• [epe.lac-bac.gc.ca/100/200/301/pco-bcp/commissions-ef/challies1964-eng/challies1964-eng.pdf REPORT OF COMISSION OF INQUIRY INTO CRASH OF TRANS-CANADA AIR LINES DC-8F AIRCRAFT CF-TJN AT STE .] (англ.) (8 October 1964). Проверено 22 декабря 2013.

Рейс 831 Trans-Canada Air Lines
Разбившийся самолёт за 7 месяцев до катастрофы
Общие сведения
Дата	29 ноября 1963 года
Время	18:33
Причина	Не установлена
Место	близ Сент-Терез-де-Бленвилль</span>ruen, Квебек (Канада)

Отрывок, характеризующий Катастрофа DC-8 под Монреалем

Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.