Катастрофа DC-9 в Маракайбо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рейс 742 Viasa

На месте катастрофы
Общие сведения
Дата

16 марта 1969 года

Время

09:11

Характер

CFIT

Причина

Превышение взлётного веса

Место

Ла-Тринидад, Маракайбо, Сулия (Венесуэла)

Погибшие

155 (84+71)

Раненые

около 100 (на земле)

Воздушное судно


Разбившийся DC-9-32 борт YV-C-AVD

Модель

DC-9-32

Авиакомпания

Viasa (лизинг у Avensa)

Пункт вылета

Каракас (Венесуэла)

Остановки в пути

Грана-де-Оро (исп.), Маракайбо (Венесуэла)

Пункт назначения

Майами (США)

Рейс

742

Бортовой номер

YV-C-AVD

Дата выпуска

1969 год[1]

Пассажиры

74

Экипаж

10

Погибшие

84 (все)

В воскресенье 16 марта 1969 года в Маракайбо потерпел катастрофу DC-9-32 компании Viasa. Самолёт выполнял рейс в Майами, когда сразу после взлёта врезался в столб, а затем рухнул на пригород Ла-Тринидад. В происшествии погибли 155 человек. Это первая и крупнейшая катастрофа модели DC-9-30, а на момент событий являлась также крупнейшей авиакатастрофой в мире.





Самолёт

DC-9-32 с бортовым номером YV-C-AVD (заводской — 47243, серийный — 448) являлся относительно новым и был выпущен корпорацией McDonnell Douglas в том же году. Два турбореактивных двигателя модели Pratt & Whitney JT8D-7 развивали тягу в 12 600 фунтов. Далее авиалайнер был продан венесуэльской компании Avensa, которая затем сдала его в лизинг компании Viasa[1].

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс 742 по маршруту Каракас — Маракайбо — Майами, пилотировал его экипаж из 10 человек, командиром воздушного судна был Эмилиано Савелли Мальдонадо (исп. Emiliano Savelli Maldonado). В 10:30 авиалайнер приземлился в аэропорту Грана-де-Оро (исп.). В Маракайбо на борт сели 27 пассажиров, таким образом в салоне находилось 74 пассажира (по другим данным — 73). Также в баки было залито 28 тысяч фунтов (12,7 тонн) топлива[2][3].

Примерно в 11:55—12:00 DC-9 начал взлёт. Поначалу всё проходило без замечаний, но после поднятия передней стойки авиалайнер пробежал по полосе дальше обычного, а затем начал с трудом набирать высоту. Он был в 50 метрах от земли, когда, пролетая над баскетбольной площадкой, ударился левой плоскостью крыла в осветительную вышку, а через секунду врезался в трансформаторную будку и взорвался. Отделившаяся плоскость крыла и один из двигателей врезались в близлежащие дома и полностью разрушили их, а разлившееся топливо вызвало пожар[2][3].

В катастрофе погибли все 10 членов экипажа и 74 пассажира на борту DC-9, а также 71 человек на земле, то есть всего 155 человек. На момент событий это была крупнейшая авиакатастрофа в мире (будет превзойдена через два года после катастрофы близ Сидзукуиси, в которой погибли 162 человека). Также это была первая и крупнейшая катастрофа модели DC-9-32 и крупнейшая катастрофа DC-9 вообще (без учёта семейств MD-80 и MD-90). Также 36 лет она была крупнейшей авиакатастрофой в Венесуэле, с 2005 года — вторая, после катастрофы MD-82 под Мачикесом (160 погибших)[1].

Известные пассажиры

Также двигателем самолёта был разрушен дом, в котором жила семья бейсболиста Лина Коннела (исп. Lino Conell), почти все жильцы погибли[3].

Причина

Наиболее вероятной причиной катастрофы стали неисправные термометры в аэропорту. Ориентируясь по ним, экипаж неверно рассчитал расчётную мощность двигателей и максимальный взлётный вес, а потому перегрузил самолёт[1].

Последствия

После данной катастрофы аэропорт Грана-де-Оро (исп.) был закрыт для приёма гражданских самолётов и теперь используется только малой авиацией. Вместо него уже 16 ноября 1969 года был открыт Международный аэропорт Ла Чинита (англ.), который теперь является главными воздушными воротами Маракайбо.

Напишите отзыв о статье "Катастрофа DC-9 в Маракайбо"

Примечания

  1. 1 2 3 4 [aviation-safety.net/database/record.php?id=19690316-0 Aircraft accident McDonnell Douglas DC-9-32 YV-C-AVD Maracaibo] (англ.). Aviation Safety Network. Проверено 5 июня 2013. [www.webcitation.org/6HA92mbsx Архивировано из первоисточника 6 июня 2013].
  2. 1 2 Jaime Villareal. [giraenlared.info/?p=1034 Historia: Vuelo “742” de Viasa, la tragedia del avión caído en Maracaibo] (исп.). GiraEnLaRed (20 Julio 2008). Проверено 5 июня 2013. [www.webcitation.org/6HA93m7v4 Архивировано из первоисточника 6 июня 2013].
  3. 1 2 3 Luis Párraga. [www.versionfinal.com.ve/wp/2008/03/13/39-aos-de-la-tragedia-de-la-trinidad/ 39 años de la tragedia de La Trinidad] (исп.). Version Final (13 de marzo, 2008). Проверено 5 июня 2013. [www.webcitation.org/6HA95VS32 Архивировано из первоисточника 6 июня 2013].

Отрывок, характеризующий Катастрофа DC-9 в Маракайбо

Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.