Катастрофа DC-9 под Цюрихом

</tr>

Рейс 404 Alitalia
McDonnell Douglas DC-9-32 борт I-ATJA за 3 месяца до катастрофы
Общие сведения
Дата	14 ноября 1990 года
Время	19:11
Характер	CFIT (врезался в гору) </td></tr>
Причина	Сбой в работе навигационных приборов </td></tr>
Место	гора Стадлер, Вайах, Швейцария </td></tr>
Координаты	47°32′50″ с. ш. 8°26′51″ в. д.47.54722° с. ш. 8.44750° в. д. / 47.54722; 8.44750    </td></tr>
Воздушное судно
Модель	McDonnell Douglas DC-9-32 </td></tr>
Пункт вылета	Линате, Милан (Италия) </td></tr>
Пункт назначения	Цюрих (Швейцария) </td></tr>
Рейс	AZ 404 </td></tr>
Бортовой номер	I-ATJA </td></tr>
Дата выпуска	1974 год </td></tr>
Пассажиры	40 </td></tr>
Экипаж	6 </td></tr>
Погибшие	46 (все) </td></tr> </table> Катастрофа DC-9 под Цюрихом — авиационная катастрофа, произошедшая в среду 14 ноября 1990 года. McDonnell Douglas DC-9-32 итальянской авиакомпании Alitalia заходил на посадку в аэропорт Цюрих, но из-за преждевременного снижения врезался в гору и разрушился, при этом погибли 46 человек. Катастрофа Утром 14 ноября 1990 года DC-9 борт I-ATJA в 09:27 UTC прибыл в Миланский аэропорт Линате из Дюссельдорфа. Сдающий экипаж сделал записи о том, что навигационный приёмник № 2 не обеспечивает точное определение местонахождения самолёта и что автопилот при снижении по глисаде ниже 200 футов имеет тенденцию опускать самолет ниже глиссады, из-за чего приходится его отключать и выполнять посадку вручную. Далее самолёт в 13:00 был принят новым экипажем, который до этого отдыхал в гостинице на протяжении 15 часов 20 минут. Этому экипажу предстояло выполнить полёты по маршруту Милан — Франкфурт — Милан, а затем Милан — Цюрих — Милан. В 14:07 Дуглас вылетел во Франкфурт. По возвращении из Франкфурта в Милан никаких записей в технический журнал сделано не было, но командир на словах передал техникам, что техническая ошибка теперь наблюдается в положении «Радио 1». Тогда оба навигационных УКВ-приёмника были заменены. После осмотра самолёт был признан пригодным выполнять рейс AZ404 в Цюрих. В 18:36 с 6 членами экипажа и 40 пассажирами на борту рейс 404 взлетел с полосы 36R. Полёт проходил согласно установленному плану по воздушному коридору A9 на эшелоне 200 (6,1 км) без каких-либо проблем. Через пару минут после занятия эшелона 200 экипаж через VOLMET</span>ruen получил сводку о фактической погоде в Цюрихе, согласно которой у земли был ветер курсом 240° и скоростью 8 узлов. Затем была заслушана информация АТИС, согласно которой посадка должна была выполняться на полосу 14. После обсуждения пилоты решили, что посадка в Цюрихе будет осуществляться на полосу 14 по правой схеме захода на посадку. В 18:52:53 экипаж получил данные для настройки высотомеров. Далее экипажу были даны указания по выполнению захода на посадку на полосу 14. В 19:00:01 с разрешения командира второй пилот проверил навигационные карты со схемой захода на посадку. Когда рейс 404 прошёл траверз Цюриха на эшелоне 90 (2740 метров), экипаж доложил о прохождении Клотена на эшелоне 90. В 19:02:28 было дано указание снижаться до эшелона 60 (1830 метров), затем в 19:02:50 — занимать курс 325°. Навигационный приёмник 1 был настроен на радиомаяк Тразадинген, приёмник 2 — на радиомаяк Клотен. В 19:05:32 были переданы указания по настройке на частоту курсового радиомаяка посадки. В 19:06:20 рейсу 404 было дано указание занимать курс 110 и снижаться до 4000 футов (1220 метров) над уровнем моря. Когда самолёт проходил высоту 5000 футов, экипаж переключился на частоту диспетчера подхода. Затем кто-то из пилотов спросил другого, наблюдает ли он захват глиссады. Самолёт в этот момент находился на высоте 4700 футов (1430 метров) и на 1300 футов ниже глиссады, а закрылки, вероятно, были выпущены на 15°. Затем второй пилот увидел рядом другой самолёт (Finnair 863), поэтому сказал командиру, о необходимости снизить скорость до 150 узлов во избежание столкновения. После разговора о возможном обледенении, пилоты выпустили закрылки на 25°. Дальнеприводной радиомаяк был пройден на высоте 3000 футов (914 метров) и на 1200 футов (366 метров) ниже глиссады, когда командир сообщил о высоте 1250 футов над уровнем аэродрома и установил более точное давление, что давало теперь высоту в 1600 футов над уровнем аэродрома, после чего закрылки были выпущены полностью на 50°. Затем командир сказал, что удаление от аэропорта 3,8 мили, хотя фактически оно составляло 8 миль. Согласно показаниям навигационных приборов самолёт должен был уже находиться на глиссаде между дальнеприводным и ближнеприводным радиомаяками. Но тут экипаж заметил, что сигнал от дальнеприводного маяка не меняется. Через 12 секунд высота составляла 670 футов (204 метров) над уровнем аэродрома, фактическое удаление от торца полосы — 6,6 мили (12,2 км). Убедившись, что направление сигнала от радиомаяка оставалось прежним, второй пилот доложил диспетчеру подхода о переходе на связь с башней. При фактическом удалении 6,25 мили пилот сказал, что ситуация бессмысленная. А через пару секунд он закричал: Тяни [на себя], тяни, тяни. Высота над местностью в этот момент составляла менее 500 футов (высота над уровнем аэродрома 350 футов), когда прозвучал сигнал от GPWS об этом. Одновременно мощность двигателей была увеличена. Через 11 секунд на параметрическом самописце был зафиксирован сигнал от GPWS о высоте менее 200 футов. В 19:11:18 на высоте 1660 футов (506 метров) над уровнем моря и в 5,2 милях (9,6 км) от аэропорта назначения Дуглас врезался в северный склон горы Стадлер и полностью разрушился. Все 46 человек на борту погибли. Причины Причиной катастрофы по мнению комиссии послужила целая цепочка событий: Неверные показания навигационного приёмника № 1; Отсутствие речевых сообщений от GPWS; Возможно, неверное чтение показаний высотомера командиром; Пилоты не знали, что навигационный приёмник может выдавать неправильные показания без сигнала об отказе; Пилотами не проводился анализ ошибок; Невыполнение основных пунктов контрольной карты по выполнению захода на посадку; Плохое взаимодействие между пилотами; Решение второго пилота об уходе на второй круг было отменено командиром; Диспетчер подхода не проконтролировал снижение самолёта ниже установленной высоты 4000 футов. Напишите отзыв о статье "Катастрофа DC-9 под Цюрихом" Примечания Ссылки [www.sust.admin.ch/pdfs/AV-berichte//1457l.pdf Schlussbericht der Eidgenössischen Flugunfall-Untersuchungskommission über den Unfall des Flugzeuges DC-9-32, ALITALIA, Flugnr. AZ 404, I-ATJA am Stadlerberg, Weiach/ZH, vom 14. November 1990] (нем.). Eidgenössisches Verkehrs und Energiewirtschaftsdepartement (1990). Проверено 14 мая 2014.  (англ.) [www.sust.admin.ch/pdfs/AV-berichte//1457_e.pdf Final Report of the Federal Aircraft Accidents Inquiry Board concerning the Accident of the aircraft DC-9-32, ALITALIA, Flight No AZ 404, I-ATJA on the Stadlerberg, Wiach/ZH, of 14 November 1990] ([www.webcitation.org/6RxZU0Z3r Archive]) - Final report on the accident by the official commission - Federal Aircraft Accidents Inquiry Board [www.srf.ch/player/tv/-/video/flugzeugabsturz-am-stadlerberg?id=a2081931-d2b8-4a4e-a302-8128747eed55 Flugzeugabsturz am Stadlerberg] (нем.). SRF (15. November 1990). Проверено 14 мая 2014.

Отрывок, характеризующий Катастрофа DC-9 под Цюрихом

Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.