Катастрофа DC-9 под Шарлоттом

<tr><th style="">Остановки в пути</th><td class="" style=""> Дуглас, Шарлотт (Северная Каролина) </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Чикаго (Иллинойс) </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> EA212 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> N8984E </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> декабрь 1968 года </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 78 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 4 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 72 </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 10 </td></tr> </table>

См. также: Рейс 212

Не следует путать с Катастрофа DC-9 в Шарлотте.

Катастрофа DC-9 под Шарлоттом — крупная авиационная катастрофа, произошедшая утром в среду 11 сентября 1974 года близ Шарлотта (штат Северная Каролина). Самолёт McDonnell Douglas DC-9-31 авиакомпании Eastern Air Lines, завершая пассажирский рейс из Чарлстона (штат Южная Каролина), заходил на посадку в аэропорту Дуглас, когда за несколько миль до него врезался в деревья, после чего упал на землю и разрушился, при этом погибли 72 человека.

Виновниками катастрофы были названы пилоты, которые при выполнении столь важного этапа, как посадка, фактически не контролировали полёт, вместо этого болтая на сторонние темы. В результате через несколько лет было внедрено «Правило стерильной кабины», запрещающее подобные разговоры на небольших высотах.

Самолёт

Рейс 212 Eastern Air Lines
Последствия катастрофы
Общие сведения
Дата	11 сентября 1974 года
Время	07:34 EDT
Характер	Столкновение с деревьями при посадке
Причина	Ошибка экипажа
Место	3,3 мили к югу от аэропорта Дуглас, Шарлотт (Северная Каролина, США)
Координаты	35°09′14″ с. ш. 80°55′34″ з. д.35.15389° с. ш. 80.92611° з. д. / 35.15389; -80.92611
Воздушное судно
McDonnell Douglas DC-9-31 компании Eastern Air Lines
Модель	McDonnell Douglas DC-9-31
Авиакомпания	Eastern Air Lines
Пункт вылета	Чарлстон</span>ruen (Южная Каролина)

Внешние изображения
	[www.airliners.net/photo/Eastern-Air-Lines/McDonnell-Douglas-DC-9-31/0651328/L/&sid=0c1da17ae44601bf0c16d510f6530b50 Борт N8984E за 7 месяцев до катастрофы].

McDonnell Douglas DC-9-31 с регистрационным номером N8984E (заводской — 47400, серийный — 443, флотский — 984) поступил в авиакомпанию Eastern Air Lines 30 января 1969 года прямо от производителя. Последний периодический ремонт проходил 7 января 1974 года на ремонтной базе авиакомпании Eastern Air Lines в Майами (штат Флорида), а последнее периодическое обслуживание — 1 июля 1974 года по форме № 4 на базе авиакомпании Eastern Air Lines в Атланте (штат Джорджия). Наработка авиалайнера на тот момент составляла 16 860,6 лётных часов. При вылете в роковой рейс в баках находились 17 500 фунтов (7900 кг) авиационного керосина типа «A», а в момент происшествия его по оценке оставалось 13 000 фунтов (5900 кг). Общий вес борта N8984E на момент катастрофы таким образом по оценке составлял 90 000 фунтов (41 000 кг) при центровке 21 % САХ, что находится в пределах допустимого.

Экипаж

Экипаж самолёта состоял из двух пилотов и двух стюардесс:

• Командир воздушного судна — 49-летний Джеймс Эдвард Ривз (англ. James Edward Reeves). Родился 20 сентября 1925 года в штате Небраска. В авиакомпании Eastern с 18 июня 1956 года. Имел квалификацию пилота на типы Convair 240/340/440, L-188 и DC-9, а также одномоторные самолёты. Общий налёт в должности командира самолёта составлял 8876 часов, в том числе 3856 часов на DC-9. Последние проверки квалификации проходил с оценками «хорошо» и «отлично». Перед работой отдыхал 13½ часов; продолжительность работы на момент происшествия составляла 3 часа.
• Второй пилот — 36-летний Джеймс М. Дэниэлс-младший (англ. James M. Daniels, Jr.). В авиакомпании Eastern с 9 мая 1966 года. Имел квалификацию пилота одно- и многомоторных самолётов. Общий налёт составлял примерно 3016 часов, в том числе 2693 часа на DC-9. Перед работой отдыхал 61 час; продолжительность работы на момент происшествия составляла 3 часа.
• Стюардесса — Коллетт Уотсон (англ. Collette Watson). В авиакомпании Eastern с 11 сентября 1968 года.
• Стюардесса — 25-летняя Юджиния Элис Керт (англ. Eugenia Alice Kerth). Родилась 30 июля 1949 года в Аргентине. В авиакомпании Eastern с 7 января 1970 года.

Хронология событий

Полёт к Шарлотту

Самолёт выполнял регулярный пассажирский рейс EA-212 из Чарлстона (штат Южная Каролина) в Чикаго (штат Иллинойс) с промежуточной посадкой в Шарлотте (штат Северная Каролина) и в 07:00 с 78 пассажирами и 4 членами экипажа на борту вылетел из Чарлстона в Шарлотт.

В интервале между 07:21:46 и 07:25:01 экипаж получил через АТИС информацию «Uniform» следующего содержания: 07:24… Погода в Шарлотте — небо частично скрыто, оценочная высота облачности — 4000 [футов] переменная и 12 000 [футов] переменная; видимость 1½ [мили] сквозь туман; температура 67° [19,4° C]; ветер 360° на 5 [узлов]; давление на высотомере 30,16. Для подхода используется VOR полосы 36. Посадка и взлёт на полосу 36. Прибывающим экипажам — первый контакт с Шарлотт-подход-восточный на один два четыре точка пять (124,5 кГц). Огни подхода полосы 5 неактивны. Сообщите диспетчеру о наличии у вас информации «Юниформ».

В 07:22 центр управления воздушным движением в Атланте дал рейсу 212 разрешение снижаться и занимать высоту 8000 фут (2400 м). Командир подтвердил получение информации, а через секунд 50 был отключён автопилот. Далее с 07:23:23 до 07:24:07 речевой самописец зафиксировал переговоры между оператором из расположенного в Шарлотте офисе компании Eastern Air Lines с тремя другими прибывающими в Шарлотт рейсами компании Eastern. В основном эти переговоры заключались в определении расстояния до аэропорта, и минут за десять до происшествия экипаж рейса 212 также прошёл эту процедуру по сокращённой схеме. В 07:25:01 диспетчер из центра в Атланте спросил у рейса 212 какая у него высота, на что командир передал: …проходим десять [тысяч футов]. Тогда диспетчер в Атланте дал разрешение переходить на связь с Шарлоттом, уточнив: …снижайтесь до восьми.

Заход на посадку

После установления связи с диспетчером «Шарлотт-подход», экипаж в 07:25:18 получил указание: …следуйте курсом ноль четыре ноль, вектор на VOR на конечном этапе захода на полосу три шесть; снижайтесь и занимайте шесть тысяч [1,8 км]. Связь с диспетчером осуществлял командир, который подтвердил получение информации, а после выполнения проверки удаления сообщил второму пилоту (осуществлял пилотирование) «в зоне», на что второй пилот ответил «Окей». Далее где-то до 07:26:56 пилоты зачитали контрольную карту перед заходом, после чего начали обсуждать дела не по существу полёта. В 07:27:13 диспетчер контроля дал указание рейсу 212 выполнить левый поворот на курс 360°. Одновременно с этим второй пилот сказал: Закрылки на 5°. Пожалуйста, сэр. Далее пилоты продолжили болтать по бытовым делам, когда в 07:28:37 раздался сигнал предупреждения о подходе к заданной высоте. По данным бортового самописца лайнер в это время подходил к высоте 6000 фут (1800 м). В 07:28:53 диспетчер в Шарлотте дал указание «Поворот влево на курс два четыре ноль», а через некоторое время — «снижайтесь и сохраняйте четыре тысячи». Экипаж подтвердил получение обоих указаний.

В 07:29:05 при скорости 220 узлов второй пилот попросил довыпустить закрылки на угол 15°. В 07:29:14 диспетчер дал указание по смене частоты, что подтвердил командир и в 07:29:30 была установлена связь с диспетчером круга («Шарлотт-финал»), которому доложили: …снижаемся до четырёх тысяч, следуем по два четыре ноль. Диспетчер круга дал указание сохранять курс, а также «…снижаться и занимать три тысячи», что подтвердил командир. В 07:30:27 диспетчер круга дал указание снизить скорость полёта до 160 узлов, после чего в течение минуты по данным параметрического самописца скорость снизилась со 188 до 165 узлов. В 07:31:09 диспетчер передал: поворот влево на курс 350°, разрешается следовать по вектору захода на VOR, вы в 6 милях к югу от пересечения Росс. Командир вновь подтвердил получение информации. В 07:31:31 в кабине раздался сигнал предупреждения о подходе к высоте 3000 фут (910 м).

Через пять секунд, в 07:31:36, командир сказал, что видит башню в парке развлечения «Carowinds», а ещё через три секунды в 07:31:39 диспетчер круга дал указание восстановить нормальную скорость и разрешил переходить на связь с диспетчером посадки («Шарлотт-башня»). Авиалайнер начал ускоряться, примерно за минуту увеличив скорость полёта со 165 до 188 узлов. Также через восемь секунд после связи с диспетчером круга экипаж установил связь с диспетчером посадки и доложил, что находится в 5 милях южнее пересечения Росс. В ответ диспетчер посадки дал рейсу 212 разрешение продолжать заход на посадку, уточнив, что он второй в очереди. В 07:31:54 раздался сигнал предупреждения о снижении под заданную высоту, так как «Дуглас» опустился до 2750 фут (840 м).

Катастрофа

В 07:32:01 командир объявил: Росс, пять точка пять, одна тысяча восемь сотен. Это означало, что рейс 212 вышел на финальную прямую захода на посадку, пройдя пересечение Росс и находясь в пяти с половиной милях от торца полосы, высота принятия решения 1800 фут (550 м). В процессе подхода к аэропорту командир в 07:32:13 сказал, что снова видит башню парка «Carowinds», на что второй пилот заметил, что парк должен был уже остаться позади, с чем согласился и командир. Далее второй пилот, зачитывая контрольную карту перед посадкой, попросил выпустить шасси, что было сделано в 07:32:37, а через четыре секунды в 07:32:41 раздался сигнал об опасном сближении с землёй, означающий, что самолёт на высоте менее 1000 фут (300 м) над землёй. Но экипаж подавил это предупреждение, после чего продолжил зачитывание контрольной карты перед посадкой, что закончил в 07:33:07.

В 07:33:12 один из пилотов сказал «Три девяносто четыре», а другой это подтвердил. В данном случае высота 394 фут (120 м) подразумевалась как возвышение над минимальной высотой при выполнении подхода. Затем в 07:33:17 командир сказал: Так, прошли Росс. Теперь можем снижаться. Тогда второй пилот попросил его «Как насчёт [выпустить закрылки до] 50? Пожалуйста!», на что командир ответил «50» и выпустил закрылки полностью. По данным параметрического самописца лайнер в это время находился на высоте 1480 фут (450 м). В 07:33:36 командир доложил диспетчеру посадки о прохождении пересечения Росс, на что было дано разрешение выполнять посадку на полосу 36. В 07:33:46 с самолёта передали: Отлично! Это был последний радиообмен с бортом N8984E.

Получив разрешение на посадку, командир в 07:33:52 сказал «Хорошо, у нас всё готово», а затем добавил «Всё что нам надо сделать, так это найти аэропорт». На это в 07:33:57 второй пилот успел сказать «Да», как через полсекунды оба пилота закричали, а в 07:33:58 раздался звук первого удара.

В регионе стоял туман, штиль, на небе находились отдельные облака с нижней границей 5000 фут (1500 м), а видимость достигала полутора миль (2 км). Согласно показаниям одиннадцати очевидцев, рейс 212 снижался на гораздо меньшей высоте, нежели это выполняли остальные самолёты, но в остальном никаких отклонений замечено не было. В 07:33:58 «Дуглас» находился на высоте всего 25 фут (7,6 м) над землёй, когда законцовкой крыла врезался в ветки деревьев подлеска, а на высоте 16 фут (4,9 м) над землёй левая плоскость крыла врезалась в сосны. Пролетев 110 фут (34 м) от точки первого удара, машина с левым креном 5,5° упала на кукурузное поле, которое находилось на 100 фут (30 м) ниже уровня аэродрома (748 фут (228 м) над уровнем моря). Промчавшись по земле 88 фут (27 м), самолёт врезался левой законцовкой крыла в грунт, прочертив борозду длиной 18 фут (5,5 м). Затем на расстоянии 550 фут (170 м) от точки первого удара левая плоскость врезалась в толстые сосны и разрушилась. Вытекшее из разрушенных топливных баков топливо сразу воспламенилось, вызвав пожар. Продолжая мчаться через лесополосу, машина потеряла правые плоскость крыла и стабилизатор, а также сильно повредила фюзеляж, пока не рухнула в овраг, где остановилась на расстоянии 995 фут (303 м) от точки первого удара.

Катастрофа произошла в 3,3 милях (5,3 км) от торца полосы 36 в точке координат 35°09′14″ с. ш. 80°55′34″ з. д.35.15389° с. ш. 80.92611° з. д. / 35.15389; -80.92611   . В происшествии погибли командир Джеймс Ривз, стюардесса Евгения Керт, сидевшая в хвостовой части салона, и 70 пассажиров (одна пассажирка умерла через 6 дней, ещё один пассажир — через 29 дней), то есть всего 72 человека. Второй пилот Джеймс Дэниэлс-младший и 8 пассажиров получили ранения, но выжили, а сидевшая в передней части салона стюардесса Коллетт Уотсон относительно не пострадала. Стоит отметить, что один из пассажиров умер спустя 29 дней после катастрофы, а по тогдашним нормам умершие спустя 7 дней и более после катастрофы относились к «смертельно раненным», поэтому в отчёте указан 71 погибший. В настоящее время смертельно раненым считается умерший спустя 30 дней после катастрофы, то есть по современным нормам в катастрофе погибли 72 человека.

По числу погибших это вторая по масштабам авиационная катастрофа в штате Северная Каролина, после столкновения над Хендерсонвиллом (близ Эшвилла, 82 погибших).

Расследование

По имеющимся данным авиалайнер имел необходимые сертификаты и оборудование, а также обслуживался в соответствие с установленными правилами и положениями. С момента вылета из Чарлстона и далее на протяжении всего полёта вплоть до катастрофы его вес и центровка не выходили за пределы допустимого. Не было найдено никаких доказательств разрушения конструкции, столкновения с птицами, пожара или взрыва на борту до столкновения с деревьями и землёй. Электрические и гидравлические системы, а также системы управления полётом функционировали исправно. Нарушений в работе приборов не было. Экипаж имел необходимую квалификацию и был подготовлен для выполнения полёта. Диспетчерская служба аэропорта Дуглас хоть и не потребовала от экипажа подтверждения получения информации от АТИС, но в целом работала нормально и не могла привести к созданию аварийной ситуации.

На основании таких предварительных данных комиссия по расследованию происшествия отбросила версии о технических причинах, сосредоточившись на погодных условиях и работе экипажа при выполнении посадки, а также на аспектах выживания.

Выполнение захода

Как было установлено, после вылета из Чарлстона пилотирование осуществлял второй пилот, а командир вёл переговоры с авиадиспетчерами. Примерно за две с половиной минуты до катастрофы пилоты беседовали в кабине о чём угодно, от политики (не так давно из-за Уотергейтского скандала свой пост президента США покинул Ричард Никсон) до подержанных автомобилей, но почти ничего о выполнении захода на посадку. Фактически экипаж отвлекался от пилотирования, что по мнению комиссии являлось результатом его безответственного отношения к работе. В 07:32:13 «Дуглас» захватил вектор захода на посадку, когда командир увидел башню-аттракцион парка «Carowinds», расположенную впереди и слева относительно траектории полёта. Далее пилоты на протяжении 35 секунд 12 раз отвлекались на эту башню, из-за чего не заметили, как самолёт прошёл безопасную высоту 1800 фут (550 м) над уровнем моря (1074 фут (327 м) над уровнем аэродрома), на которой должен был оставаться до пересечения Росс. Спустя 35 секунд с момента первого замечания по аттракциону авиалайнер оказался под безопасной высотой, притом, что до входа в глиссаду оставались ещё полторы морские мили (2,8 км). Стоит также отметить, что в разгар дискуссии о башне в 07:32:41 в кабине раздался сигнал от системы опасного сближения с землёй. Этот сигнал означал, что до земли осталось всего 1000 фут (300 м), а также позволял понять, что машина снизилась под безопасную высоту, составляющую 1074 фута над землёй. Однако увлечённые беседой пилоты этот сигнал попросту проигнорировали.

Пока пилоты обсуждали башню-аттракцион, их самолёт снижался с приборной скоростью 188 узлов и вертикальной 1500 фут (460 м) в минуту, пока второй пилот не обратил внимание на приборы в кабине, после чего в 07:32: 48 вертикальная скорость была снижена до 300 фут (91 м) в минуту, а приборная скорость при этом снизилась до 168 узлов. В 07:33:24 авиалайнер пролетел пересечение Росс на приборной высоте всего 1350 фут (410 м) (624 фут (190 м) над уровнем аэродрома), то есть на 450 фут (140 м) ниже установленной, но командир этого словно не заметил. Также незадолго до пересечения точки Росс кто-то из пилотов сказал «триста девяносто четыре», вероятно посчитав, что это возвышение над безопасной высотой. Также до пересечения Росс второй пилот при приборной скорости 168 узлов попросил командира выпустить закрылки на угол 50°, хотя в руководстве по лётной эксплуатации, изданной в авиакомпании, было чётко указано, что настолько закрылки допускается выпускать лишь при скорости 122 узла. Максимальный допускаемый угол выпуска закрылков при фактической скорости составлял 15° (если точнее, то на такой угол закрылки рекомендовалось выпускать при 160 узлах).

Когда самолёт пролетел пересечение Росс, командир не назвал высоту полёта, а через несколько секунд вертикальная скорость снижения начала увеличиваться и примерно за шесть—семь секунд до столкновения установилась на уровне 800 фут (240 м) в минуту. Комиссия не смогла точно ответить на вопрос, почему экипаж на протяжении всего подхода не следил за фактической высотой над местностью. Возможно, это было вызвано тем, что снижение происходило над слоем утреннего тумана, который скрывал поверхность земли, поэтому пилоты отвлеклись от приборов, пытаясь сориентироваться на местности по визуальным объектам. Ведь не случайно они столько обсуждали заметно возвышающуюся над местностью башню в парке развлечений, а за секунды до столкновения с деревьями командир сказал «Всё что нам надо сделать, так это найти аэропорт», то есть экипаж даже не видел полосы. Затем снизившийся под уровень аэродрома авиалайнер влетел в слой наземного тумана, поэтому пилоты были вынуждены перейти с визуального на приборный полёт, но не успели в условиях возникшего дефицита времени. Остальные прибывающие в Шарлотт самолёты заходили на посадку по установленной глиссаде, то есть выше, чем рейс 212, а потому на подходе к аэропорту не попадали в туман.

Есть и другое возможное объяснение, почему экипаж не следил за высотой над местностью. Было обнаружено, что высотомер № 1 со стороны командира и высотомер со стороны второго пилота имели настройку давления на уровень аэродрома, а высотомер № 2 со стороны командира, который находится на панели чуть ниже — на уровень моря. Исходя из того, что при прохождении пересечения Росс командир сказал «Росс, пять точка пять, одна тысяча восемь сотен», тем самым назвав высоту над уровнем моря, а не над уровнем аэродрома, следователи пришли к мнению, что командир мог по ошибке следить за высотой по нижнему высотомеру (№ 2), а не верхнему (№ 1), из-за чего считал, что они находятся над землёй гораздо выше, чем на самом деле.

Согласно показаниям второго пилота, он решил, что объявленные командиром 1800 фут (550 м) это высота над уровнем аэродрома, после чего глянул на свой высотомер. Проводя перекрёстную проверку, второй пилот перевёл взгляд с парка развлечений на свой высотомер и увидел. что стрелка находится между цифрами 6 и 7. В окошке, указывающем тысячи футов цифра «1» при этом не отображалась. Фактически высотомер в это время показывал высоту 670 фут (200 м), но у второго пилота после слов командира «1800» в подсознании зафиксировалась эта первая цифра «1», поэтому показание в «670» он на подсознательном уровне зафиксировал как 1670 фут (510 м) над уровнем аэродрома. Продолжая считать, что они ещё на значительной высоте относительно местности, второй пилот продолжил выполнять стандартный заход на посадку. Командир также считал, что они на высоте более, чем 1000 фут (300 м) (минимальная высота над препятствиями при визуальных полётах), раз не делал никаких замечаний по этому поводу. В то же время если бы он отвлёкся от зачитывания контрольной карты перед посадкой и глянул наружу сквозь фонарь кабины, то мог бы и заметить, что фактическая высота всё-таки расходится с называемыми им значениями.

Конечно, комиссия признала, что всё вышесказанное не имеет чётких доказательств, так как невозможно точно определить, о чём же на самом деле думали пилоты в тот момент. По сути предложенная комиссией версия событий в чём-то даже смахивает на спекуляцию. Хотя из данных бортовых самописцев достаточно явно наблюдалось, что экипаж неправильно использовал установленные на уровень аэродрома высотомеры. Фактически пилоты нарушили установленные процедуры действий.

Аспекты выживания

В катастрофе из 82 человек на борту погибли 72 (в отчёте — 71), то есть почти 88 %. Этому способствовали три фактора:

1. После разрушения фюзеляжа находившиеся в уцелевшей части салона продолжали подвергаться опасности.
2. Возникший после разрушения планера пожар поглотил полностью центральную и частично хвостовую части пассажирского салона.
3. Многие ремни безопасности лопнули, хотя перегрузки были в пределах допустимого.

При столкновениях с деревьями передняя часть фюзеляжа, включая кабину пилотов и начало пассажирского салона, оказалась разрушена, при этом сразу погиб командир экипажа (Ривз). Хвостовая часть, включая пять задних рядов кресел, относительно уцелела, но попала под воздействие возникшего на месте происшествия пожара. Тела большинства пассажиров были найдены снаружи фюзеляжа, то есть при столкновении самолёта с деревьями пассажирские сидения были сорваны с креплений, после чего пассажиров начало швырять по салону и выбрасывать наружу. Сидевшие в отделившейся хвостовой части уцелели при разрушении самолёта, но после большинство из них погибли в пожаре. В разрушенной передней части фюзеляжа выжили только второй пилот (Дэниэлс-младший), стюардесса (Уотсон) и один пассажир. Стюардесса относительно не пострадала и вместе с уцелевшим пассажиром начала помогать потерявшему сознание второму пилоту, после чего все трое выбрались из кабины через левую форточку в кабине. Переднюю дверь салона заклинило при ударе и завалило обломками, из-за чего ей никто не воспользовался. Аварийными выходами никто не воспользовался, так как, возможно, они были окружены огнём. Дверь заднего запасного выхода была свободна, но сидящая в задней части стюардесса (Керт) была без сознания (позже она погибла в пожаре), а пассажиры не знали, как работает механизм открытия двери.

Изучение характера пожара показало, что после разрыва топливных баков произошло вытекание, а затем воспламенение авиационного топлива. Быстро растёкшееся топливо создало и обширную площадь пожара, который был наиболее интенсивным в районе центральной части фюзеляжа. Затем из-за огня загорелась и отделка салона, при этом происходило выделение дыма с большой концентрацией цианида — опасного яда, вызывающего быструю смерть. Позже патологическая экспертиза обнаружила в телах погибших незначительные концентрации цианида, которых однако было достаточно для очень быстрой смерти.

Причины

Выводы

1. Катастрофа не была вызвана нарушениями в работе наземного оборудования, самолёта или его систем.
2. В районе Шарлотта стоял прерывистый низко стелющийся туман, который находился под нормальной траекторией для визуального захода на посадку, но в самом тумане видимость резко сокращалась.
3. Заход на посадку осуществлялся в ручном режиме под управлением второго пилота, тогда как командир занимался радиопередачами и проверкой пунктов из контрольного списка.
4. В кабине пилотов на протяжении всего подхода и захода на посадку стояла слабая рабочая атмосфера из-за разговоров на посторонние темы.
5. В кабине звучал сигнал предупреждения о высоте менее 1000 фут (300 м) над землёй, но пилоты его проигнорировали.
6. После выхода на финальную прямую захода на посадку авиалайнер спустился под высоту 1800 фут (550 м) при удалении от аэропорта больше двух миль, после чего выполнял снижение на скорости 186 узлов.
7. Точка входа в глиссаду была пройдена на высоте 1350 фут (410 м), то есть на 450 фут (140 м) ниже установленной, и при приборной скорости 168 узлов, вместо установленных 122 узлов.
8. В процессе выполнения захода на посадку не было сказано обязательных сообщений о высоте в 500 фут (150 м) над местностью или о возвышении в 100 фут (30 м) над установленной минимальной высотой снижения.
9. Сразу после столкновения с деревьями возник сильный пожар.
10. Люди погибли из-за ударных травм (о конструкцию самолёта) и воздействия пожара.
11. Двери выходов, за исключением запасного выхода в хвостовой части, оказались заблокированы снаружи.
12. Вязанная синтетическая одежда в условиях пожара только усиливала тяжесть ожогов.

Уже 23 мая 1975 года, то есть через восемь с половиной месяцев после происшествия, Национальный совет по безопасности на транспорте выпустил итоговый отчёт AAR-75-09, согласно которому причиной катастрофы стала ошибка экипажа. Из-за своей недисциплинированности (болтовня на рабочем месте на сторонние темы) пилоты не соблюдали установленные процедуры по выполнению захода на посадку, в результате чего на этом важном этапе они не знали о своей фактической высоте над местностью.

Последствия

Вскоре после происшествия в авиакомпании Eastern Air Lines внесли изменения в правила по выполнению подхода. Теперь в случае звучания сигнала предупреждения о высоте менее 1000 футов над местностью пилоты были обязаны вслух объявить об этом. Другим дополнением стало указание, чтобы экипаж устанавливал радиовысотомер на уровень аэродрома (высота аэродрома над уровнем моря), либо на 500 фут (150 м) при выполнении захода на полосу, чья курсо-глиссадная система не оборудована радиоаппаратурой для наведения на глиссаду.

Через шесть лет после опубликования причин катастрофы рейса 212, в 1981 году Федеральное управление гражданской авиации США внедрило «Правило стерильной кабины», запрещающее разговоры в кабине пилотов на сторонние темы в ходе важных этапов полёта, преимущественно на высотах менее 10 000 фут (3000 м), включая взлёт и посадку.

Аналогичные происшествия

• Катастрофа Boeing 727 в Далласе — произошла из-за болтовни в кабине

Литература

• [www.fss.aero/accident-reports/dvdfiles/US/1974-09-11-US.pdf Eastern Air Lines, Inc., Douglas DC-9-31, N8984E, Charlotte, North Carolina, September 11, 1974.] (англ.). Национальный совет по безопасности на транспорте (23 May 1975). Проверено 7 апреля 2015.

Ссылки

• Stu Beitler. [www3.gendisasters.com/north-carolina/3843/charlotte,-nc-jet-crash-kills-sixty-nine,-sep-1974 Charlotte, NC Jet Crash Kills Sixty Nine, Sep 1974] (англ.). GenDisasters (3 December 2007). Проверено 6 апреля 2015.

Отрывок, характеризующий Катастрофа DC-9 под Шарлоттом

«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.
Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку.
Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом.


Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.
Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.