Катастрофа Let L-410 под Геленджиком

Рейс 96 Аэрофлота
Let L-410M компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	7 января 1982 года
Время	13:35
Характер	Столкновение с горой
Причина	Ошибка экипажа
Место	близ Прасковеевки, 22 км от Геленджика, Краснодарский край (РСФСР, СССР)
Координаты	44°26′00″ с. ш. 38°13′50″ в. д.44.43333° с. ш. 38.23056° в. д. / 44.43333; 38.23056
Воздушное судно
Модель	L-410M
Авиакомпания	Аэрофлот (Грузинское УГА, Сухумский ОАО)
Пункт вылета	Новороссийск
Остановки в пути	Бабушара, Сухуми
Пункт назначения	Батуми
Рейс	Г-96
Бортовой номер	CCCP-67290
Дата выпуска	31 октября 1978 года
Пассажиры	16
Экипаж	2
Погибшие	18 (все)
Выживших	0

Катастрофа Let L-410 под Геленджиком — авиационная катастрофа пассажирского самолёта L-410M (Лет Л-410М) компании Аэрофлот, произошедшая в четверг 7 января 1982 года близ Геленджика, при этом погибли 18 человек.

Самолёт

Let L-410M Turbolet с регистрационным номером CCCP-67290 (заводской — 781101, серийный — 11-01) был выпущен 31 октября 1978 года заводом «Let» в Чехословакии. Лайнер передали заказчику — Министерству гражданской авиации Советского Союза, которое к 21 ноября направило его в Сухумский (297-й) объединённый авиационный отряд Грузинского управления гражданской авиации. Пассажировместимость салона составляла 16 мест. Общая наработка борта 67290 составляла 1895 часов и 3747 циклов «взлёт-посадка».

Экипаж

• Командир воздушного судна — Дигич Степан Степанович
• Второй пилот — Луценко Виктор Леонидович

Катастрофа

Самолёт выполнял пассажирский рейс Г-96 из Новороссийска в Батуми с промежуточной посадкой в Сухуми. Полёт до Сухуми должен был проходить в ложбине, где согласно прогнозу погоды ожидался ливневый дождь, слоисто-кучевые и кучево-дождевые облака с разрывами и нижней границей 300—500 метров, ветер на данной высоте 230° 50 км/ч (юго-западный 14 м/с), видимость 4-6 километров. В 13:25 (12:25 МСК) с 16 пассажирами и 2 членами экипажа на борту рейс 96 вылетел из Новороссийского аэропорта.

Выполнив взлёт и набор высоты, экипаж доложил в диспетчерский центр Новороссийск о проходе траверза Кабардинки, а также занятие высоты 450 метров. После этого в 13:28 пилоты перешли на связь с диспетчерским центром местных воздушных линий в Геленджике. Диспетчер передал им, что они находятся в 12 километрах от аэропорта Геленджик по азимуту 290°, а также дал условия входа в зону. Через минуту (13:29) рейс 96 разошёлся со встречным самолётом, после чего диспетчер спросил у экипажа их расчётное время выхода из зоны. В ответ с самолёта передали, что рассчитывают пройти траверз ОПРС Джугба в 13:40. Тогда диспетчер дал указание сообщить выход из зоны, что экипаж подтвердил в 13:29:17. Это был последний радиообмен с самолётом. Согласно радиолокатору, до удаления в 18 километров от Геленджикского аэропорта авиалайнер следовал по трассе, после чего был закрыт горами.

Когда самолёт исчез и не прибыл в Сухуми, были начаты его поиски. Ночью 10 января, то есть спустя двое с половиной суток, наземная поисковая группа обнаружила борт 67290 на горе высотой 365 метров в 22 километрах от Геленджика и близ села Прасковеевка. Уклонившись влево от трассы, летящий на высоте 250 метров авиалайнер в 13:35 (12:35 МСК) врезался в деревья на склоне, после чего упал на землю, частично разрушился и сгорел. Все 18 человек на борту погибли.

Причины

Расследование осложнялось тем, что в бортовом самописце САРПП-12ВМ отсутствовала кассета с плёнкой. Дело в том, что на авиатехнической базе аэропорта Бабушара (Сухуми) отсутствовала плёнка, поэтому, в соответствии с указанием главного инженера Грузинского управления гражданской авиации, самолёт был допущен к полёту с незаряженным регистратором. Что до барограммы, то она сгорела в пожаре.

Как было установлено, на маршруте фактическая высота слоисто-кучевых и кучево-дождевых облаков составляла 700—1000 метров, имелись отдельные облака с нижней границей 400—500 метров, некоторые горные вершины были закрыты облаками, видимость достигала 10-15 километров и шёл дождь. Кроме того, ветер на самом деле был 150—170° (юго-юго-восточный) с порывами до 12 м/с. Таким образом, комиссия пришла к следующему заключению. Дело в том, что расчётный курс следования на траверз мыса Идокопас составлял 129°. Но с поправкой на ветер, который согласно прогнозу должен был быть юго-западным, курс самолёта должен был уже 136°, то есть чуть правее и смещён к западу. Вероятно, что пилоты как раз этим курсом и направились, не учтя фактический снос и путевую скорость, иначе бы поняли, что ветер на самом деле относительно них дул не справа, а спереди. Из-за этого авиалайнер на самом деле летел параллельно берегу, уклоняясь влево от трассы, а где-то в 10−12 километрах от Геленджика влетел в облака. Пролетев в облаках минуты полторы-две, экипаж решил, что траверз мыса Идокопас уже пройден, поэтому решили сохраняя курс снизиться ниже облаков, чтобы вновь вернуться к визуальному полёту. В процессе снижения пилоты не следили за показаниями радиовысотомера, который показывал их фактическую высоту над местностью, а через некоторое время летящий в облаках самолёт в 2,7 километрах (по другим данным — в 3,7 километрах) левее трассы врезался в гору. Техническая экспертиза показала, до столкновения с горой авиалайнер был полностью исправен.

В заключении отчёта комиссии причиной катастрофы была названа ошибка экипажа, который нарушил правила визуальных полётов, в том числе не следил за своим местонахождением, а также снизился ниже безопасной высоты полёта, установленной над пролетаемой местности. Сопутствовало катастрофе то обстоятельство, что на данном маршруте нельзя было вести радиолокационный контроль на всём его протяжении, так как это не позволяли возможности используемых радиолокационных и радиотехнических средств при работе на побережье горной местности.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Let L-410 под Геленджиком

– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.