Каунда, Кеннет

Кеннет Каунда Kenneth David Kaunda<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Кеннет Каунда в 1983 году</td></tr>
Президент Замбии
24 октября 1964 года — 2 ноября 1991 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Фредерик Чилуба
Генеральный секретарь Движения неприсоединения
8 сентября 1970 года — 5 сентября 1973 года
Предшественник:	Гамаль Абдель Насер
Преемник:	Хуари Бумедьен
Вероисповедание:	пресвитерианство
Рождение:	28 апреля 1924(1924-04-28) (99 лет) Чинзали, Северная провинция, Северная Родезия
Отец:	Дэвид Каунда
Супруга:	Бетти Каунда
Партия:	ЮНИП
Награды:

Кеннет Дейвид Ка́унда (англ. Kenneth David Kaunda; 28 апреля 1924, Чинсали, Северная Родезия) — первый премьер-министр и президент Замбии.

Биография

Кеннет Дейвид Каунда родился 28 апреля 1924 года в селении Лубва близ города Чинсали в британской колонии Северная Родезия в семье африканского священника из народности чева, преподававшего в африканской школе при шотландской пресвитерианской миссии. В 1920-х годах отец Каунды основал «Общество благосостояния Мвензо» — первую в колонии «добровольную туземную ассоциацию», которая вела просветительскую деятельность, способствовала росту самосознания местного населения и преодолению межплеменных барьеров. Основная часть племени, к которому принадлежал отец, проживала на территории соседней колонии Ньясаленд, что впоследствии позволило политическим противникам Каунды поставить под сомнение его гражданство. Его мать была одной из первых женщин-учительниц в Северной Родезии.

Кеннет Каунда окончил школу при шотландской пресвитерианской миссии, а в августе 1941 года был определен в школу 2-й ступени «Мунали» в столице колонии городе Лусаке.

Педагогическая и политическая деятельность в Северной Родезии (1943—1958)

В 1943 году Каунда окончил школу в Лусаке и, несмотря на просьбы родителей остаться в столице, возвратился на родину в Лубва, где стал преподавать в миссионерской школе. Каунда вскоре получил место директора этой школы, однако в 1945 году подал прошение об уходе и уехал в Чинсали. Там он устроился инструктором в армию, но был уволен. В Чинсали Каунда работал секретарем Ассоциации молодых фермеров, затем около двух лет работал учителем в соседней британской колонии Танганьика, затем — чиновником колониальной администрации в Солсбери (Южная Родезия). В начале 1948 года Каунда вернулся в Северную Родезию и получил должность директора средней школы Объединенных миссий Коппербельта в городе Муфулира (провинция Медный пояс). В то же время Каунда руководил отрядом бойскаутов и был хормейстером в церкви Центральноафриканской конгрегации. Одновременно он вступил в партию Африканский национальный конгресс Северной Родезии и возглавил её районное отделение.

Уже в апреле следующего, 1949 года Каунда оставил постоянную работу в школе, оставив себе только часть уроков, и перешел к партийной деятельности, в 1952 году возглавив провинциальное отделение АНК. 11 ноября 1953 года он занял второй по значению партийный пост, стал генеральным секретарем АНК по Северной Родезии. Вместе с президентом АНК Гарри Нкамбулой Каунда пытался организовать действенное сопротивление созданию Федерации Родезии и Ньясаленда. Каунда был автором большинства партийных документов, подвергался арестам со стороны колониальных властей и даже в заключении продолжал самообразование и теоретическую работу. В целях конспирации ему часто приходилось переезжать с места на место. В 1955 году Каунда вместе с Нкамбулой был приговорен к двум месяцам тюремного заключения за распространение нелегальной литературы. В 1957 году Каунда совершил свою первую поездку в Европу, где в Великобритании слушал лекции в школе для профсоюзных активистов Лейбористской партии.

Лидер Африканского конгресса Замбии (1958—1960)

Вернувшись на родину, он возглавил левое крыло АНК, которое выступило против руководства партии, обвинив Нкамбулу в соглашательстве с колониальной администрацией. В октябре 1958 года группировка Каунды вышла из АНК и позднее основала новую партию — Африканский национальный конгресс Замбии (ЗАНК). Каунда возглавил ЗАНК и стал ведущим идеологом борьбы за независимость колонии. Хотя Каунда придерживался традиционных для АНК ненасильственных методов борьбы за достижение политических целей, он и его партия были обвинены в пропаганде насилия и терроризме. В марте 1959 года ЗАНК был объявлен вне закона, а более ста его лидеров и активистов во главе с Каундой были отправлены в тюрьмы. В июне Каунда был приговорен к 9 месяцам заключения, которые он провел в тюрьмах Лусаки и Солсбери. Несмотря на давление, в тюрьме Каунда отклонил требование отказаться от политической деятельности и жить как частное лицо.

Создание ЮНИП и борьба за независимость (1960—1964)

Вскоре от АНК откололась ещё одна левая группировка, которая вместе с членами запрещенного ЗАНК и Объединенной партии свободы образовала основу Объединенной партии национальной независимости (ЮНИП), получившей поддержку среди африканского населения промышленных центров. Объединением руководил Матиас Майнза Чона. В конце января 1960 года на 1-й конференции новой партии освобожденный из тюрьмы Каунда был избран президентом ЮНИП.

В декабре 1962 года Каунда стал министром управления и социального обеспечения, а в августе 1964 года был избран тайным голосованием членов Законодательного совета президентом Замбии, что было зафиксировано в Конституции.

Президент Замбии

24 октября 1964 года Кеннет Каунда стал первым президентом получившей независимость Замбии.

Каунда развивал систему образования, стремясь к модернизации страны, вначале нищей и безграмотной; открыл Университет Лусаки. В экономике проводил политику передачи контроля над компаниями государству и создания национальных компаний, что привело к увеличению валового внутреннего продукта во много раз. В 1976 году с помощью КНР было завершено строительство железной дороги ТАНЗАМ (1860 км), соединившей Центральную провинцию Замбии со столицей Танзании Дар-эс-Саламом (12 июля 1970 года КНР заявила о решении выделить Замбии и Танзании заем на строительство ТАНЗАМ.)

Однако в середине 1970-х годов увеличились расходы на импорт нефти, запасами которой страна не обладала, и произошло падение цен на медь на мировом рынке, что привело к ухудшению экономического положения. К концу правления Каунды Замбия оказалась в списке беднейших государств мира. Темпы инфляции превышали 70 %, дефицит государственного бюджета достиг 7,4 % от ВВП, просроченная задолженность от долга в 7,4 миллиарда долларов составляла 3,4 миллиарда. Более миллиона замбийцев оказались безработными. «Я признаю, что единственной моей ошибкой было то, что мы слишком долго субсидировали потребление» заявил Каунда. Все социальные достижения были утрачены. Власти заморозили цены, ввели твердый курс национальной валюты, запретили ввоз «предметов роскоши» и снизили цены на товары первой необходимости.

Каунда проводил политику «Африканского социализма» (как Джулиус Ньерере и Кваме Нкрума), создал однопартийное государство и сосредоточил в своих руках абсолютную власть. Объявил идеологией страны «Замбийский гуманизм», создался культ личности Каунды. Каунда определял свою теорию как «сочетание капитализма XIX века с коммунизмом». Кеннет Каунда говорил в одном из своих интервью —

«Своё счастье я мыслю в борьбе. В ней осознаю собственную значимость и собственную силу. Мы боролись против колониализма и, добившись независимости, боремся за права других угнетенных народов, поддерживаем их массовые движения, неважно в каком уголке земли это происходит. Все, кто сражается за справедливость, могут рассчитывать на нашу поддержку.»

В октябре 1988 года была предпринята попытка военного переворота, в организации которой был обвинен генерал-лейтенант Кристофер Тембо. Однако заговорщики не были подвергнуты серьёзным репрессиям, а сам Тембо, лишившись воинского звания, в 1990 году был освобожден из тюрьмы.

Внешняя политика

Во внешней политике Каунда стремился выступать посредником между режимом апартеида в ЮАР и чёрными повстанцами, вёл переговоры с лидерами ЮАР, за что подвергался критике. Он предоставил убежище многим диссидентам из соседних стран, резко критиковал белое руководство Южной Родезии. В феврале 1984 года по его инициативе в Лусаке прошла встреча представителей Анголы, США и ЮАР. Был посредником во множестве конфликтов, в том числе и в гражданской войне в Чаде. Каунда привёл Замбию в Движение неприсоединения и был его его председателем в 1970—1973 годах. В 1970—1971 и 1987—1988 годах он также был председателем Организации африканского единства (ОАЕ), а в сентябре 1985 года был избран председателем группы «прифронтовых государств» и разрешил разместить в Лусаке штаб-квартиру АНК ЮАР. 26 — 28 ноября 1987 года Каунда последний раз посетил СССР с рабочим дружественным визитом. Кеннет Каунда долгое время поддерживал режим Саддама Хуссейна в Ираке. В феврале 1991 года находившийся в оппозиции Каунде бывший генерал-лейтенант Кристофер Тембо заявил, что семья Саддама Хусейна была переправлена из Багдада в Замбию и поселилась в Лусаке. Каунда лично выступил с опровержением этих слухов, заявив, что не стал бы делать из этого тайны. «Никто не может указывать президенту независимой страны, что делать» — заявил он.

Уход от власти

В 1986 году, когда экономическое положение Замбии сильно ухудшилось, Каунда назначил на пост министром иностранных дел известного экономиста Люка Мвананшику, ранее управлявшего финансами страны. Однако этот шаг не спас страну от экономического краха.

17 декабря 1990 года под влиянием демократизации в бывших странах социализма и после массовых народных волнений был принят ряд поправок к Конституции и начался процесс образования новых партий, самой влиятельной из которых стала Партия движение за многопартийную демократию Фредерика Чилубы. Каунда оставил пост лидера ЮНИП, партию возглавил К. Мусокотване.

В 1991 году после усилившейся критики Каунда был вынужден провести многопартийные выборы, где его партия уступила «Движению за многопартийную демократию», лидер которого Фредерик Чилуба стал президентом Замбии 2 ноября 1991 года. Каунда был вторым африканским лидером, проигравшим выборы, после лидера Бенина Матьё Кереку, ушедшего в марте того же года. Новое правительство объявило Каунду малавийцем и лишило гражданства, которое он восстановил в 2000 году в Верховном суде.

Личность Каунды и его частная жизнь

Советский журналист Николай Решетняк, лично встречавшийся с президентом Каундой, характеризовал его как эмоционального и общительного человека, одного «из самых доступных африканских лидеров». Он часто встречался с журналистами и давал длинные, откровенные и не подготовленные заранее интервью.

Каунда всегда много читал и обладал огромной библиотекой, в которой соседствовали европейская классика, труды китайских философов, работы Джавахарлала Неру и Махатмы Ганди, полное собрание сочинений В. И. Ленина, и пр. Любил музыку, увлекался танцами, футболом, гольфом, охотой, играл в настольный теннис и шашки.

Кеннет Каунда вегетарианец, не курит, не употребляет спиртных напитков и даже не держит их в доме, не пьёт крепкого чая и кофе, предпочитая натуральные соки. Тога африканского вождя, в которой Каунда любил фотографироваться будучи президентом, была сшита в СССР литовскими модельерами.

Семья

С 1946 года Кеннет Каунда был женат на Бетти Каунда. У них было шесть сыновей и две дочери. Кроме того в семью был взят ещё один приемный сын. Один из сыновей умер в 1986 году. Бетти Каунда активно содействовала политической деятельности мужа, занималась организацией женского движения. Когда Каунда оказался в тюрьме, она организовала марш протеста и шла в первых рядах, даже когда колониальная полиция использовала слезоточивый газ. Бетти Каунда умерла 18 сентября 2012 года.

В честь Кеннета Каунды назван район Кеннет Каунда в Северо-Западной провинции ЮАР, аэропорт в столице Замбии Лусаке и улица в столице Намибии Виндхуке.

Литература

• Кеннет Каунда (Люди и события) // Новое время. — М., 1969. — № 5. — С. 30.

Отрывок, характеризующий Каунда, Кеннет

– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.