Каунитони

Каунитони (фидж. Kaunitoni) — в фиджийской мифологии название каноэ, приплывшего из древней прародины на Западе с богами-прародителями фиджийцев, Лутунасомбасомба и Нденгеи.

Содержание мифа

Согласно одному из мифов, далеко в прошлом на западе от современных островов Фиджи проживали три великих вождя по имени Лутунасомбасомба, Нденгеи и Уаиталанавануа. Однажды они решили построить судно, чтобы на нём вместе со своими жёнами, детьми и слугами отправиться в поисках новой плодородной земли, где они могли бы поселиться. Для этого они отправили посланника к вождю по имени Рокола, который стоял во главе клана плотников, чтобы уговорить его построить им каноэ. Он согласился. В результате было построено каноэ под названием Каунитони, которое в скором времени отправилось в долгий путь вместе с судами других волонтёров. Спустя несколько дней каноэ добрались до первой суши. Часть путешественником решила, что это было идеальным местом для проживания и осталась здесь (вероятно, это был остров Новая Гвинея). Затем последовал другой остров (возможно, Новая Британия), и опять на нём высадилась часть путешественников. После этого путь продолжило только каноэ Каунитони и ещё несколько судов. Несмотря на надежду путешественников встретить новую землю, их корабли попали в сильный шторм, в ходе которого были утеряны ценные таблички со знаниями, которые собирал Лутунасомбасомба. Так, Каунитони потянуло в восточном направлении. Только на тридцатый день шторма это каноэ было выброшено на сушу, а находившиеся на борту почувствовали себя в безопасности. Каноэ причалило у западного рифа острова Вити-Леву, немного к северу от деревни Висеисеи, между городами Нанди и Лаутока. Здесь было основано поселение Вунда (в переводе «наше начало») во главе с Лутунасомбасомба. Тем не менее, вождь был очень расстроен, что во время путешествия были потеряны ценные таблички, поэтому отправил на их поиски небольшую группу. Поиски однако не увенчались успехом, и посланники вернулись обратно на остров. Когда Лутунасомбасомба достиг преклонного возраста и уже не мог управлять, другой вождь Нденгеи принял решение переселить жителей в другое место, расположенное к востоку. Специально для этой цели были выстроены новые каноэ, так как Каунитони уже не могло вместить всех. После недолгого плавания каноэ во главе с Нденгеи высадились у бухты Ракираки. Специально для умирающего Лутунасомбасомба жители выстроили хижину из пандануса на вершине горы Накаувандра. Накануне своей смерти он собрал своих детей и приказал им разделиться и расселиться по всем землям, ранее открытым им. Отсюда и пошёл современный фиджийский народ.

Критика

Этот миф уже длительное время подвергается критике со стороны антропологов и лингвистов, большинство из которых утверждает, что эта история — фабрикация, которая в действительности была придумана и использовалась в XIX веке местными учителями и миссионерами для отстаивания своей теории, согласно которой предки фиджийцев были родом из Африки, хотя известно, что заселение Океании происходило из Юго-Восточной Азии. Как известно, в 1892—1894 годах в одной из фиджийских газет под названием Na Mata проводился специальный конкурс на лучшую историю, в которой объяснялось бы происхождение фиджийцев. Победу одержала история антрополога, миссионера Лоримера Физона, в которой повествуется о каноэ Каунитони и утверждается, что родиной вождей Нденгеи и Лутунасомбасомба было озеро Танганьика в Африке. Вполне вероятно, что впоследствии эта история прижилась в фольклоре фиджийцев, а история о каноэ Каунитони стала одним из инструментов достижения островами Фиджи своей независимости.

Отрывок, характеризующий Каунитони

Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.