Кауполикан

Кауполикан (ум. в 1558 году, Каньете, дата рождения неизвестна, место рождения — Пильмакуен) — токи, военачальник индейцев-мапуче на территории современной Чили, который возглавлял армию индейцев во время первого восстания мапуче против испанских конкистадоров с 1553 до 1558 год.

После успешной кампании по завоеванию большей части Араукании Педро де Вальдивия и неспособности токи Линкоуана остановить их мапуче убедили Колоколо выбрать нового высшего военного руководителя, чтобы противостоять испанской угрозе.

Кауполикан, будучи ульменом Пильмакуена, победил соперников на пост токи, продемонстрировав свою огромную силу, держа ствол дерева три дня и три ночи (или же два дня и одну ночь — в разных источниках это указано по-разному). В дополнение к доказательству своей физической силы он также должен был показать и талант поэтического слова, чтобы вдохновить людей к доблести и единству.

Кауполикан, тем не менее, не увидел победы мапуче — после гибели Лаутаро он потерпел несколько поражений от войск Уртадо де Мендосы, потеряв в одном из сражений более 6000 воинов. В итоге он отступил к горам Каньете, где был захвачен в плен капитаном Алонсо де Реинозо и казнён посажением на кол в 1558 году на глазах своей жены. После его смерти его пост занял Кауполикан-младший.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20120709023202/mesoamerica.narod.ru/Nonmeso/america_indians_myths09.html Сказки индейцев Нового Света: Кауполикан]

Отрывок, характеризующий Кауполикан

– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?