Каурисмяки, Аки
Поделись знанием:
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
| Аки Каурисмяки | |
| Aki Kaurismäki | |
 Аки Каурисмяки | |
| Имя при рождении: |
Aki Kaurismäki |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
А́ки Ка́урисмяки (фин. Aki Kaurismäki; род. 4 апреля 1957 года, Ориматтила) — финский кинорежиссёр, сценарист, продюсер.
Содержание
Творчество
Родился 4 апреля 1957 года в Ориматтиле, Финляндия. Аки стал третьим ребёнком в семье экономиста Йормы Каурисмяки (1931—1991) и его жены Леены, работавшей некоторое время косметологом. По словам Андрея Плахова, «предки Каурисмяки носили фамилию Кузьмины и были выходцами из Карелии, его родители встретились в Выборге». Начал свою кинематографическую карьеру как ассистент режиссёра Мика Каурисмяки — старшего брата Аки. Однако, всемирная известность пришла к нему после фильма «Ленинградские ковбои едут в Америку».
На его режиссёрский стиль повлияли такие режиссёры как Жан-Пьер Мельвиль, Райнер Вернер Фасбиндер и Робер Брессон, так Каурисмяки опирается на неброскую актёрскую игру и простое кинематографическое повествование. Его фильмы имеют тонкий изящный юмор, отдалённо напоминающий юмор в фильмах Джима Джармуша, который, кстати, играл камео-роль в фильме Каурисмяки «Ленинградские ковбои едут в Америку». Джармуш, в свою очередь, взял актёров, игравших до этого только у Каурисмяки, на роли в своём фильме «Ночь на Земле» (место действия одного из эпизодов которого происходит в Хельсинки — столице Финляндии).
Действие большинства фильмов Каурисмяки также происходит в Хельсинки — родном городе режиссёра. В частности, «Союз Каламари» и его трилогия, состоящая из фильмов «Тени в раю», «Ариэль» и «Девушка со спичечной фабрики». Город Хельсинки в фильмах Каурисмяки показан с предельным реализмом, в его изображении отсутствует какая бы то ни было романтика:
Мир режиссёра пронизан инстинктом саморазрушения, клаустрофобией длинных белых ночей и ощущением задворок Европы. Их населяют официантки и продавщицы, мусоросборщики и шахтеры, водители трамваев и трейлеров, проклинающие свою работу, когда она есть, и проклинающие жизнь, когда эту работу теряют.
Его фильм «Человек без прошлого» получил Гран-при Каннского кинофестиваля в 2002 году и был номинирован на «Оскар» как лучший фильм на иностранном языке в 2003. Однако на церемонию в Лос-Анджелес режиссёр не приехал в знак протеста против войны в Ираке.
Заключительный фильм второй пролетарской трилогии Каурисмяки («Вдаль уплывают облака», «Человек без прошлого», «Огни городской окраины») был показан в конкурсной программе Каннского кинофестиваля 2006 года.
Личная жизнь
С 1981 года Аки Каурисмяки женат на профессиональной художнице Пауле Ойнонен. Детей у супругов нет.
Интересные факты
- До того, как стать кинорежиссёром, Аки Каурисмяки успел поработать посудомойщиком и почтальоном.
- Основанная им совместно со старшим братом кинокомпания Villealfa названа в честь фильма Жана-Люка Годара «Альфавиль».
- Братья Аки и Мика Каурисмяки являются совладельцами бара «Москва» в Хельсинки.
- Почти во всех фильмах режиссёра главную женскую роль исполняет Кати Оутинен.
- Аки Каурисмяки умеет произносить по-русски только одну фразу: «В детстве жизнь Максима Горького была очень тяжёлой».
Фильмография
Режиссёр
Любимые фильмы Каурисмяки
- «Золотой век»
- «Аталанта»
- «Похитители велосипедов»
- «Будю, спасённый из воды»
- «Золотая лихорадка»
- «Мой дядюшка»
- «Нанук с севера»
- «Восход солнца»
- «Токийская повесть»
- «Дзета»
Опрос Sight & Sound (2012)[2]
- 1983 — «Преступление и наказание» / Rikos ja Rangaistus
- 1985 — «Союз Каламари» / Calamari Union
- 1986 — «Тени в раю» / Varjoja paratiisissa
- 1987 — «Гамлет идёт в бизнес» / Hamlet liikemaailmassa
- 1988 — «Ариэль» / Ariel
- 1989 — «Грязные руки» / Likaiset kädet
- 1989 — «Ленинградские ковбои едут в Америку» / Leningrad Cowboys Go America
- 1990 — «Девушка со спичечной фабрики» / Tulitikkutehtaan tyttö
- 1990 — «Я нанял убийцу» / I Hired a Contract Killer
- 1992 — «Жизнь богемы» / La vie de bohème
- 1993 — «Ленинградские ковбои встречают Моисея» / Leningrad Cowboys Meet Moses
- 1994 — «Береги свою косынку, Татьяна» / Pidä huivista kiinni, Tatjana
- 1996 — «Вдаль уплывают облака» / Kauas pilvet karkaavat
- 1999 — «Юха» / Juha
- 2002 — «Человек без прошлого» / Mies vailla menneisyyttä
- 2002 — «На десять минут старше — Труба» (эпизод «Собаки не отправляются в ад») / Ten Minutes Older: The Trumpet (segment Dogs Have No Hell)
- 2006 — «Огни городской окраины» / Laitakaupungin valot
- 2007 — «У каждого своё кино» (эпизод «Литейный цех») / Chacun son cinéma (segment La Fonderie)
- 2011 — «Гавр» / Le Havre
- 2012 — «Исторический центр» (эпизод «Хозяин таверны») / Centro Histórico (segment O Tasqueiro)
Документальные фильмы
- 1981 — Сайма - явление /Saimaa-ilmiö
- 1994 — /Total Balalaika Show
Короткометражные фильмы
- 1986 — /Rock’y IV
- 1987 — /Through the Wire
- 1987 — /Rich Little Bitch
- 1987 — /L.A. Woman
- 1991 — /Those Were The Days
- 1992 — /These Boots
- 1996 — /Välittäjä
Актёр
- 1981 — «Лгун» / Valehtelija, реж. Мика Каурисмяки — Вилле Альфа
- 1982 — «Никчемные» / Arvottomat, реж. Мика Каурисмяки — Вилле Альфа
- 1983 — / Huhtikuu on kuukausista julmin, реж. Ансси Мянттяри — Вилле Альфа
- 1983 — / Apinan vuosi, реж. Янне Кууси — Charlotte Corde
- 1985 — / Viimeiset rotannahat, реж. Ансси Мянттяри — Вилле, сын человека в белом костюме
- 1985 — «Союз Каламари» / Calamari Union, реж. Аки Каурисмяки — шофер
- 1986 — «Тени в раю» / Varjoja paratiisissa, реж. Аки Каурисмяки — консьерж отеля
- 1990 — «Я нанял убийцу» / I Hired a Contract Killer, реж. Аки Каурисмяки — мужчина, продающий солнцезащитные очки
- 1994 — «Ленинградские ковбои встречают Моисея» / Leningrad Cowboys Meet Moses, реж. Аки Каурисмяки — рабочий, имитирующий Чаплина
- 1994 — «Железные всадники» / Iron Horsemen, реж. Жиль Шарман — мужчина в кадиллаке
Напишите отзыв о статье "Каурисмяки, Аки"
Примечания
Литература
- Плахов А. С., Плахова Е. Аки Каурисмяки. Последний романтик. Фильмы, интевью, сценарии, рассказ. — М.: Новое литературное обозрение, 2006. — 296 с. — (Кинотексты). — 1500 экз. — ISBN 5-86793-479-9.
Ссылки
- Аки Каурисмяки (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [aki-kaurismaki.ru Неофициальный сайт Аки Каурисмяки] (рус.)
- [www.orimattila.fi/kirjasto/kaurismaki/ Аки Каурисмяки на сайте городской библиотеки Ориматтилы] (фин.)
- [www.elonet.fi/name/he25cq/ Аки Каурисмяки на сайте Elonet] (фин.)
- [seance.ru/category/names/kaurismyaki_aki/ Аки Каурисмяки на сайте журнала «Сеанс»]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Каурисмяки, Аки
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
