Кафедральный собор Буэнос-Айреса

Кафедральный собор Буэнос-Айреса (исп. Catedral Metropolitana de Buenos Aires) — главный католический храм Аргентины. Построен в стиле классицизма. Расположен на углу улиц Сан-Мартина и Ривадавия в буэнос-айресском районе Сан-Николас вблизи Майской площади.

История

Место, где находится Кафедральный собор Буэнос-Айреса, было отведено под главную церковь города ещё в акте его основания от 11 июня 1580 года. Первоначально церковь имела название Святой Троицы и подчинялась епархии Рио-де-ла-Плата с центром в городе Асунсьон. Она была скромной на вид зданием из дерева и самана.

В 1605 году губернатор Эрнандарьес приказал снести церковь, поскольку она была слишком старой и некрасивой. На её месте была построена новая, деревянная. В 1616 году её крыша начала разрушаться и главный храм прихода был перенесён в церковь Святого Франциска. Пока выбирались проекты восстановления церкви и собирались средства на это, сооружение окончательно рухнуло. В январе 1618 года началось восстановление храма, которое продолжалась до конца года. На это было потрачено 1100 песо. Однако новое сооружение оказалась значительно меньше предыдущего, поэтому уже в 1621 году заговорили о строительстве нового собора.

Между тем в Мадриде и Риме было завершено создание буэнос-айресской епархии, о чём было объявлено папой Павлом V 30 марта 1620 года. Первым епископом стал кармелит Педро Карранса, который приступил к исполнению своих обязанностей 19 января 1621 года. Кафедральным собором была названа церковь Святой Троицы в Буэнос-Айресе.

Когда третий епископ Буэнос-Айреса отец Кристобаль де ла Манча-и-Веласко прибыл в Аргентину 6 октября 1641 года, он отметил, что кафедральный собор в очень плохом состоянии. Поэтому он решил построить новый храм с тремя нефами и колокольней, на который нужно было 5 000 песо. 19 ноября 1662 года епископ обратился с просьбой о материальной помощи к королю и получил деньги на строительство из королевской казны. В 1671 году кафедральный собор был построен. Но из-за низкого качества строительных материалов уже через семь лет храм начал разрушаться.

В 1678 году новый епископ Антонио Аскона Имберто сообщил королю о необходимости ремонта церкви и получил на это 12 000 песо. В 1680 году начались работы по реконструкции. Одновременно в храме наклонилась крыша, обрушились алтарь и колокольня. Поэтому королевских денег хватило только на новую кровлю и частичный ремонт. Интерьер храма, ризница и колокольня так и не были отремонтированы до смерти епископа в 1700 году.

Следующий епископ, Педро Фахардо, приложил все усилия, чтобы восстановление кафедрального собора было завершено. К 1721 году он построил колокольню и намеревался возвести ещё одну. Но уже в 1722 году кровля храма была в таком состоянии, что могла рухнуть в любой момент. Епископ заболел и попросил помощи в реконструкции храма у власти Буэнос-Айреса, но в последующие два года ничего не было сделано.

Восстановление храма началось только тогда, когда за это дело взялся архидиакон Маркос Родригес де Фигероа. Его усилиями была собрана сумма в 1 800 песо из королевской казны, 1 500 песо от паствы, 2 500 песо займа и 1 000 песо с городской власти, на которую было построено две колокольни, отремонтированы нефа и портик. В 1725 году на пожертвования Томаса Труппа в 5 000 песо был установлен колокол. Вообще, этот храм стал уже четвёртым по счёту кафедральным собором Буэнос-Айреса. Впоследствии под руководством викария Бернардино Вердуна де Вильяйсана был позолочен алтарь храма 400 фунтами золота, произведена побелка помещения, сделаны некоторые перепланировки, расписаны хоры, отремонтирован архив.

Вечером 23 мая 1752 года внезапно обрушилась часть храма, а на следующее утро обрушились своды нефов. Поэтому было решено снести остатки стен и построить новую большую церковь заново, начиная с фундамента.

Строительство нынешнего собора

Проект храма разработал архитектор Антонио Маселья. По плану храм должен был иметь форму латинского креста с тремя нефами и шестью часовнями. С 1754 года работами по сооружению собора руководил Доминго де Басавильбасо. Строительство финансировалось за счёт средств церкви и пожертвований прихожан, а с 1760 года — за счёт короля. Работы шли не без проблем: в 1770 году был снесён новый купол, так как на нём появились трещины, в 1778 году был снесён портик, а затем разобрана колокольня. 25 марта 1791 года, после 38 лет строительства, кафедральный собор наконец-то был завершён, а в 1804 году освящен последним епископом колониальной эпохи в Аргентине, Бенито де Луэ-и-Рьегой.

После получения Аргентиной независимости правительство в лице Бернардино Ривадавия проявил значительный интерес к завершению работ в соборе. Фасад по образу и подобию Бурбонского дворца в Париже начали возводить в январе 1822 года под руководством Просперо Кателины. До 1823 года было установлено 12 колонн коринфского ордера, которые символизировали 12 апостолов. В 1862 году колонны были отреставрированы, а также были установлены скульптуры работы Дюбурдью на тимпане.

21 мая 1942 года собор признан историческим памятником. В 1994—1999 годах прошла масштабная реконструкция храма.

Интерьер

В соборе находится гробница национального героя Аргентины генерала Хосе де Сан-Мартина, созданная в 1880 году французским скульптором Беллёзом.

Стены были расписаны фресками в ренессансном стиле работы итальянца Франческо Паоло Париси, но росписи были утрачены из-за влияния влаги.

В левом крыле находится гробница архиепископа Леона Федерико Анейроса работы Виктора де Поля.

Также в храме вывешены 14 картин кисти итальянца Франческо Доменигини, изображающие Крестный ход.

Дизайн пола был разработан итальянцем Карло Морро в 1907 году. Пол украшает венецианская мозаика.

Ссылки

• [www.arzbaires.org.ar/catedral1.htm Сайт архиепископии]  (исп.)
• На Викискладе есть медиафайлы по теме Кафедральный собор Буэнос-Айреса

Отрывок, характеризующий Кафедральный собор Буэнос-Айреса

– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.