Кафедральный собор в Мехико

Кафедральный собор
Успения Пресвятой Богородицы Catedral Metropolitana de la Asunción de María
Страна	Мексика
Город	Мехико
Конфессия	католицизм
Архитектурный стиль	барокко
Дата основания	1573

Кафедральный собор Успения Пресвятой Богородицы (англ. Catedral Metropolitana de la Asunción de María) — католический храм в столице Мексиканских Соединённых Штатов городе Мехико. Один из самых больших и самых древних соборов в колониальной Америке, кафедра католического архиепископа Мехико. Расположен на вершине холма в центре Мехико — на северной стороне площади Конституции. Вместе с ризницей (Саграрио Метрополитано) и Национальным дворцом, собор образует величественный ансамбль центральной площади мексиканской столицы.

История собора

После испанского завоевания столицы империи ацтеков Теночтитлана, конкистадоры разрушили храм бога войны Уицилопочтли. Из камней разрушенного ацтекского святилища и на том же самом месте было решено построить христианскую церковь. Строительство трёхнефной церкви — престола первого епископа Нового Света Хуана де Сумаррага — осуществлялось с 1524 по 1532 год под руководством архитектора Мартина де Сепульведа. Первый камень в основание собора был заложен лично Эрнаном Кортесом. Однако первая церковь простояла лишь полвека — скоро её размеры перестали соответствовать важности столицы Новой Испании. На месте первой церкви находится сейчас северо-восточная часть современного собора.

Уже в 1544 году король Испании Филипп II принял решение создать для архиепископа Новой Испании новый, более величественный собор, призванный символизировать окончательное утверждение испанской короны в Новом Свете. Строительство храма, начатое в 1573 году вокруг существующей церкви архитекторами Клаудио де Арсиньега и Хуаном Мигелем де Агуэро, продолжалось до 1813 года. Всё время своего существования собор оставался важнейшим религиозным и государственным центром. В 1864 году во время Второй Мексиканской империи, император Максимилиан Габсбург и императрица Шарлотта Бельгийская были коронованы именно в этом соборе. Во времена антирелигиозной борьбы президента Плутарко Элиаса Кальеса собор был закрыт (с 1926 по 1930 год). В 1962 году пожар уничтожил значительную часть интерьера собора. Однако в ходе последовавших за пожаром реставрационных работ был обнаружен ряд скрытых ранее важных исторических документов и произведений искусства. В 2008 году колокола собора били во время заседания Верховного суда Мексики по вопросу легализации абортов, выражая протест католической архиепархии.

Архитектура собора

Кафедральный собор Успения Пресвятой Богородицы в Мехико является одним из великолепных представителей колониальной архитектуры Нового Света, сочетающим черты ренессанса, барокко и неоклассицизма. Первые архитекторы собора вдохновлялись величественными испанскими образцами, такими как собор Святого Павла в Вальядолиде и кафедральный собор в Малаге.

Собор представляет собой пятинефную базилику из серого камня и гранита, имеющую в плане форму латинского креста и увенчанную массивным центральным куполом высотой 65 метров. Длина центрального нефа собора — 110 метров, ширина — 55 метров; 51 свод поддерживается 74 арками на 40 столбах. Четыре фасада собора украшены богато оформленными порталами в обрамлении колонн и статуй.

Барочный главный портал собора, выходящий на юг, — самый высокий — находится в центре главного фасада. Здесь мы увидим скульптурные изображения апостолов Петра, Павла, Андрея Первозванного и Иакова. Прямо над дверью находится горельеф Успения Девы Марии, которому посвящён собор. Выше располагается резной герб Мексики, представляющий собой орла с распростёртыми крыльями. Над порталом водружена башня с часами, украшенная статуями Веры, Надежды и Любви скульптора Мануэля Тольса.

На двух 70-метровых башнях собора, расположенных слева и справа от главного портала, находится 25 колоколов (18 на восточной и 7 на западной башне). Самый большой колокол, посвящённый святой Марии Гваделупской, весит более 13 тонн. С юга к собору примыкает здание ризницы Саграрио Метрополитано, построенной в середине XVIII века архитектором Лоренсо Родригесом. Фасад ризницы отличается особым великолепием. На фоне красно-коричневого камня ярко выделяется обилие филигранных архитектурных деталей и скульптур, высеченных из светлого песчаника. Резные порталы ризницы напоминают своей пышностью ретабло — богато украшенный католический алтарный образ.

Учитывая, что фундамент собора заложен на бывшем дне озера, за четыре с половиной столетия собор дал неравномерную осадку. В результате тектонических смещений и падения уровня грунтовых вод, здание опустилось в среднем на 3 метра ниже уровня площади. Огромные башни осели больше, чем само здание собора, что повлекло за собой искривление фундамента, заметное невооружённому глазу. По этой причине собор был даже внесён Всемирным фондом памятников WMF в список 100 памятников, в наибольшей степени находящихся под угрозой исчезновения. Однако восстановительные работы 90-х годов ХХ века стабилизировали состояние собора, и в 2000 году он покинул скорбный список.

У западной стены собора ежедневно собирается небольшой рынок, где местные ремесленники (плотники, скульпторы, паяльщики) выставляют свои произведения.

Интерьеры собора

Интерьер собора выполнен в стиле ренессанса, отличаясь пышностью и великолепием. Стены, колонны и своды собора богато украшены золотом, перламутром, слоновой костью. С золотым убранством гармонируют витражи, заливающие собор ярко-жёлтым светом. В соборе пять роскошных алтарей, не считая ретабло, находящихся в капеллах. Главная святыня собора — Алтарь Отпущения, изготовленный в XVII веке Мануэлем Тольса из мрамора, оникса и золота. Службы перед этим алтарем совершаются только в большие праздники. Резной хор собора из тёмно-вишнёвого дерева, украшенный фигурами святых и священников, создан в конце XVII века Хуаном де Рохасом. Два органа собора являются крупнейшими органами XVIII века в Латинской Америке. В крипте — подземной усыпальнице собора — в гробницах XVI—XVII веков покоятся епископы Мехико.

Собор окружён шестнадцатью капеллами, четырнадцать из них доступны для посещения. Каждая капелла посвящёна одному из святых; капеллы имеют богато украшенный алтарь или ретабло, оформлены картинами, скульптурами, резной мебелью. Гордостью собора является роскошная Королевская капелла, или капелла Трёх Волхвов, с её резным «ретабло Королей», выполненным резчиком по дереву из Севильи Херонимо Бальбасом в первой половине XVIII века.

Отрывок, характеризующий Кафедральный собор в Мехико

– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?