Каховский, Михаил Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Иванович Каховский
Слободско-Украинский губернатор
12 марта 1829 — 1833
Предшественник: М. К. Муратов
Преемник: П. И. Каховский
 

Михаил Иванович Каховский (1788—1840) — гражданский губернатор Слободско-Украинской губернии (1829—1833). Действительный статский советник.

Родился в Духовщинском уезде Смоленской губернии в семье отставного поручика Ивана Тимофеевича и его супруги Агафьи Андреевны, урожденной Храповицкой.

В 1806 году окончил Гродненский (Шкловский) кадетский корпус. Начал службу прапорщиком в Калужском мушкетерском полку. Участвовал в русско-прусско-французской 1806-1807 гг., русско-шведской 1808-1809 гг., отечественной 1812 г. войнах. Также участвовал в заграничных походах русской армии 1813-1814 гг., о которых рассказал в дневнике (Записки генерала Каховского о походе во Францию // «Русская старина». —1914. — №№ 2,3)[1].

К началу войны 1812 года Каховский был уже майором, кавалером ордена Св. Владимира 4-й степени с бантом. Состоя при генерале П. Х. Витгенштейне, Каховский отличился в боях при Клястицах, участвовал в Смоленском сражении, в боях за Полоцк, в сражении на Березине, был ранен. Заслуги его были отмечены чином полковника и орденом Св. Анны 2-й степени с алмазами. В сентябре 1813 года награждён орденом Св. Георгия, золотое оружие, орден Св. Владимира 3-й степени, прусский орден «Пур ле Мерит»[2]

В 1815 году вышел в отставку. В 1826 году стал предводителем дворянства Юхновского уезда Смоленской губернии[3]. По рекомендации И. И. Дибича Николай I предложил ему чин генерал-майора и командование бригадой, но Каховский отказался. Тогда он был назначен с 12 марта 1829 года гражданским губернатором в Слободско-Украинской губернии. За борьбу с холерой он был удостоен ордена Св. Анны 1-й степени. Однако в последующим неоднократно отмечались непорядки в губернском Правлении: «В Казенной палате обнаружилось, -как доносил прокурор, - банкротство. Подрядчики и поставщики казны брали в три дорога, потому что не имели возможности получать из Казенной палаты следуемого им по контрактам. Город содержался в отвратительных санитарных условиях. Полиция, покровительствуемая губернаторским братом, состоявшем при Каховском в должности чиновника особых поручений, брала взятки и позволяла себе всякие злоупотребления»[4]. В 1833 году в ходе ревизии сенатора Мечникова были отстранены от должностей и преданы суду ряд чиновников губернского правления. Каховский стал сказываться больным, поручая исполнять обязанности то вице-губернатору Б. И. Пестелю, то председателю Уголовной палаты[5]; 29 сентября 1833 года «временным военным губернатором с управлением гражданской частью» был назначен А. П. Никитин, Каховский был уволен от должности губернатора и причислен к Министерству юстиции и вскоре окончательно вышел в отставку. Поселился в своём имении в Смоленской губернии, где и скончался в 1840 году.

Напишите отзыв о статье "Каховский, Михаил Иванович"



Примечания

  1. Рукописи хранятся в РГАЛИ: [test2.altsoft.spb.ru/fund/11017814/1 Ф. 1598].
  2. Кибовский А. Портрет полковника Каховского // «Родина». — 2002. — № 8. — С. 120—121.
  3. [smolbattle.ru/threads/Выборы-1826-года.7879/ «О Дворянских и Купеческих выборах по Смоленской Губернии. на трехлетие с 1826 года» (РГИА. — Ф. 1286. — Оп. 4. — Д. 562б)]
  4. Багалей Д. И., Миллер Д. П. История города Харькова за 250 лет его существования. — Харьков, 1912. — Т. 2. — С. 194.
  5. Потрашков С. В. Герои 1812 года на Харьковщине

Ссылки

  • [kdkv.narod.ru/Vilna/Shklov-Biogr.html Биографические сведения о воспитанниках Шкловского, Гродненского и Смоленского кадетских корпусов. Каховский Михаил Иванович]
  • [timeua.info/post/obshestvo/k-nam-edet-revizor--02751.html «К нам едет ревизор»]

Отрывок, характеризующий Каховский, Михаил Иванович

У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.