Качинцы

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Качинцы (хак. хаас, мн. хаастар) — этнографическая группа хакассов. Носители качинского диалекта хакасского языка.

Проживают в настоящее время в степной части Хакасии от верховьев Чулыма (Орджоникидзевский район Хакасии) до реки Абакан (Усть-Абаканский и Алтайский районы).

В XVIII веке проживали под Красноярском, где до сих пор протекает р. Кача. Поэтому связывать этноним «хааш» (хаас) с Хакасско-Минусинской котловиной можно только после 1720-1740 годов, после переселения джунгарским хунтайджи Цеваном Рабданом в Притяньшанье енисейских кыргызов, когда основная масса качинцев передвинулась вверх по р. Енисей, на свободные земли по pекам Июсы и Абакан.

Согласно свидетельству Г. Ф. Миллера, русское название «качи» (или «качинцы») появилось в XVII веке по имени самого крупного сеока хашха (хасха), общим же самоназванием являлся этноним «ызыр». Русская форма «качи» затем была перенята хакасским населением как «хааш» (хаас), но уже в значении общего обозначения скотоводов Качинской степной думы. Название «хааш» характерно для этнических образований и других народов Южной Сибири. Например: «хааш» — один из основных сеоков тофаларов, «хааш» — тувинское название бурят, сойотов, «хааш» — дархатское обозначение тувинцев-тоджинцев, «хара хааш» — тувинское наименование тофаларов. Наряду с формой «хааш», среди родовых подразделений оленеводов (тувинцев-тоджинцев, бурят, сойотов и хубсугульских урянхайцев) встречается название «хаасут». Этот сеок восходит к потомкам жителей Кайсотской землицы XVII в. Этноним «хаасут», по мнению многих исследователей, происходит от монгольской формы множественного числа термина «хаас» (хааш), который, в свою очередь, видимо, сопоставляется с самодийским словом «хас» — мужчина. Выяснение истинного ареала этого этнонима подтверждает правоту многих учёных, полагающих, что он связан с таёжными самодийцами, не имеющими этногенетических связей с тюркоязычными качинцами. По мнению китаеведа С. Е. Яхонтова, этноним «хааш» встречается в летописях «Новой истории Тан» в форме «гээчжи». Народ гээчжи обитал рядом с племенем дубо в пределах Восточных Саян, где и ныне жители сохранили своё исконное самоназвание.

Сагайцы и кызыльцы считали качинцев выходцами из страны Торбет, т. е. дербетами из Северо-Западной Монголии. Согласно преданиям, монгольский хан отдал одно из своих племён в приданое дочери, вышедшей замуж за кыргызского князя Оджен-бега. Последняя версия подтверждает факт переселения в Хакасию части джунгаров (дэрбэтов). В 1756, в связи с разгромом Джунгарского ханства, около 7 тысяч беженцев были расселены в пределах Красноярского и Кузнецкого уезда. Они вошли в состав местных родов, что резко повлияло на масштабы их роста (численность качинцев за вторую половину XVIII в. возросла в 23,5 раза). В это время среди хакасов распространились легенды о Шуну батыре и Амур Сане, появились сеоки с этнонимом «ойрат» (т.е. джунгар) — ойрат хыргыс, ойрат хасха и т.д.

Население Качинской степной думы сложилось из оставшихся родов «Кыргызской земли», а также перекочевавших из-под г. Красноярска и Восточного Саяна кыштымов и ойратских беженцев из Джунгарии. Однако удельный вес кыргызов (езерцев) в этой административной единице был настолько велик, что даже в конце XVIII века качинцев иногда называли «киргизцами». Они подразделялись на следующие сеоки: хасха, хыргыс, пюрют, соххы, ызыр, тиин, аара, чарын, частых, чильдег, ханмазы, аба, пильтыр, которые в свою очередь делились на более мелкие рода.

Литература

• Н. Л. Качинцы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Энциклопедия Республики Хакасия  : [в 2 т.] / Правительство Респ. Хакасия ; [науч.-ред. совет.: В. А. Кузьмин (пред.) и др.]. - Абакан : Поликор, 2007. Т. 1 : [А - Н]. - 2007. - 430, [2] с. : ил., портр. - Библиогр. в конце слов. ст. - С. 270.

Отрывок, характеризующий Качинцы

Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.