Каше, Зигфрид

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Зигфрид Каше
Посол Германии в Независимом государстве Хорватия
20 апреля 1941 — 6 мая 1945
Предшественник: должность учреждена
Преемник: должность упразднена
Рейхскомиссар Московии
17 июля 1941 года — 10 ноября 1944 года
Предшественник: Должность учреждена
Преемник: Должность упразднена
к исполнению обязанностей не приступил
 
Вероисповедание: протестант (евангелист)
 
Военная служба
Звание: обергруппенфюрер штурмовые отряды СА (9 ноября 1936 года)

Зи́гфрид Ка́ше (нем. Siegfried Kasche), полное имя: Зигфрид Карл Виктор Йоханнес Каше (18 июня 1903, Штраусберг, провинция Бранденбург, Германская империя — 19 июня 1947, Загреб, Югославия), дипломат, посланник Германии в Независимом государстве Хорватия, один из высших руководителей СА, обергруппенфюрер СА (9 ноября 1936 года).





Учёба и начало политической деятельности

После обучения в гимназии в Потсдаме (Viktoria-Gymnasium) учился в кадетских корпусах в Потсдаме и Лихтерфельде. После роспуска училища в октябре 1918 года принимал участие в деятельности добровольческих корпусов в Берлине и в Прибалтике, прапорщик. В 19201921 годах работал в трудовой общине в Померании. Затем работал в сельском хозяйстве, банковской сфере, стекольной и текстильной промышленности, постоянно занимался политической деятельностью и был членом военных союзов[1].

Карьера в СА

В 1925 году Каше вступил в СА, 9 января 1926 года — в НСДАП. С 1928 по 1931 год был заместителем гауляйтера Остмарка Вильгельма Кубе. В сентябре 1930 года он был избран депутатом Рейхстага от Франкфурта-на-Одере. В 19311932 годах был командующим унтергруппой СА. С 1932 года — группенфюрер СА, командующий группой СА «Остмарк». Во время «Ночи длинных ножей» 30 июня 1934 года Каше, как и многие другие руководители СА, попал в расстрельные списки, но благодаря Герингу избежал расстрела, хотя и был брошен в концлагерь, а через месяц он уже опять оказался при должности и чине[2]. В 1934—1936 годах занимал пост фюрера СА-Обергруппы III, в 1936—1941 годах был уполномоченным СА по вопросам создания новых поселений и вопросов народности (Beauftragter der SA für Neubauernsiedlung und Volkstumsfragen). Помимо этого в декабре 1936 года Каше стал имперским оратором НСДАП (Reichsredner), получил ранг «уполномоченного по национал-социалистическим турнирам». В ноябре 1937 года Каше был назначен руководителем группы СА «Ганза».

Посланник Третьего рейха в Хорватии

С 20 апреля 1941 года и до конца войны в мае 1945 года Каше был посланником I класса в Независимом государстве Хорватия и представителем рейхсминистра иностранных дел Германской империи Иоахима фон Риббентропа в Загребе. Причиной назначения руководителя СА посланником было стремление Риббентропа заменить профессиональных дипломатов старой школы, а также ограничить растущее влияние СС Генриха Гиммлера на внешнюю политику в Восточной и Юго-Восточной Европе. По тем же причинам Риббентроп назначил Адольфа Беккерле в Софию, Дитриха фон Ягова в Будапешт, Манфреда фон Киллингера в Братиславу и Бухарест, а также Ганса Людина в Братиславу. В 19431945 Зигфрид Каше стал именоваться чрезвычайным и полномочным министром в Хорватии (Außerordentlicher und Bevollmächtigter Minister in Kroatien). На своём посту Каше являлся проводником политики Гитлера в Югославии, активно поддерживал фашистский режим усташей Анте Павелича, принимал участие в массовых депортациях и убийствах сербов, цыган и евреев в Хорватии.

Несостоявшийся рейхскомиссар Московии

После нападения Германии на СССР гитлеровским руководством было решено разделить территорию СССР на рейхскомиссариаты — систему организации оккупационного режима на захваченных территориях. Они должны были находится в непосредственном подчинении создаваемого Имперского министерства оккупированных восточных территорий во главе с Альфредом Розенбергом. Накануне учреждения министерства (17 июля 1941 года) на совещании 16 июля 1941 года А. Гитлером, А. Розенбергом и Г. Герингом обсуждались кандидатуры на посты рейхскомиссаров, в том числе и рейхскомиссара Московии. А. Розенберг выступал за кандидатуру гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха, но Г. Геринг был против. Решающим было мнение А. Гитлера назначить рейхскомиссаром Московии Зигфрида Каше. Рейхскомиссариат Московия с центром в Москве должен был включать территорию Центральной России до Урала на востоке и Архангельска на севере[3]. В результате неблагоприятного хода военных действий Германии не удалось захватить эти территории, а Каше так и не довелось приступить к исполнению обязанностей рейхскомиссара.

Арест, суд и казнь

После войны Зигфрид Каше был арестован союзниками и впоследствии передан властям Югославии. В мае 1947 года он предстал перед Верховным народным судом республики Хорватия. За участие в депортациях и массовых убийствах на территории Югославии 7 июня 1947 года был приговорён к смертной казни через повешение. Приговор был приведён в исполнение 19 июня 1947 года через день после его 44-го дня рождения.

Напишите отзыв о статье "Каше, Зигфрид"

Примечания

  1. [mdz12.bib-bvb.de/~db/bsb00000146/images/index.html?nativeno=272 Digitale Bibliothek — Münchener Digitalisierungszentrum]
  2. Ганс Бернд Гизевиус «До горького конца. Записки заговорщика». Сокр. перевод с немецкого. — Смоленск: «Русич», 2001. — С. 123. — 688 с. — (Мир в войнах); ISBN 5-8138-0381-5
  3. Рейхскомиссариат Московия

Ссылки

  • forum.axishistory.com/viewtopic.php?f=5&t=29498
  • [www.reichstag-abgeordnetendatenbank.de/selectmaske.html?pnd=124426875&recherche=ja Зигфрид Каше в Базе данных депутатов Рейхстага 1930—1938]

Литература

Отрывок, характеризующий Каше, Зигфрид

– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.