Кашмирский султанат

Кашмирский султанат
← 1339 — 1589 →
Столица	Сринагар
Религия	Ислам
Форма правления	Монархия
Династия	Шах-Мир (Свати или Сайиды) (1339—1561) Чак (1561—1589)
Султаны (Бадшахи)

К:Появились в 1339 годуК:Исчезли в 1589 году

Кашмирский султанат — мусульманское государство на территории области Кашмир (северо-запад полуострова Индостан), существовавшее в 1339—1540 и 1551—1589 годах. В 1587—1589 годах территория Кашмирского султаната была включёна в состав Империи Великих Моголов.

Предыстория

Благодаря естественной изолированности Кашмира (он отделён от других регионов горными хребтами), мусульманское влияние проникало сюда существенно медленнее. Падишах Махмуд Газневи дважды, в 1015 и 1021 годах, пытался вторгнуться в Кашмир с юга, но не продвинулся дальше Лохкота, однако он подчинил ряд горных племен на окраинах Кашмира, обратил их в ислам и построил мечети. Поначалу этим дело и ограничилось. Когда большая часть Северной Индии уже находилась под властью Делийского султаната (1206—1526), в Кашмире продолжала править индусская династия Лохара (1003—1320), о которой красочно повествует кашмирская хроника Раджатарангини.

Исламизация Кашмира ускорилась благодаря привлечению кашмирскими царями к военной службе тюркских наемников-мусульман (турушка), а также активной деятельности суфийских миссионеров. Династия Лохара пала в 1320 году в результате монгольского набега на Кашмир. В суматохе престол захватил министр последнего лохарского царя Ринчан (1320—1323), буддийский принц из правящей семьи Ладакха. Став новым правителем Кашмира, Ринчан столкнулся с оппозицией индуистских брахманов, в варно-кастовом восприятии которых Ринчан был чужаком и выскочкой из неполноценной кастово-этнической группы. Ринчану было отказано в его желании принять индуизм. Нуждаясь в религиозно-идеологической поддержке своей власти, Ринчан обратил свой взор к суфиям, занимавшим при царском дворе заметное положение ещё со времён последнего правителя династии Лохара. Вскоре Ринчан перешёл в ислам и принял имя Малик Садр ад-дин, став первым мусульманским правителем Кашмира и видимо первым султаном. Ислам приняли так же его сын Раванчандр и многие другие сановники.

Возникновение султаната

«Некий Султан Шамсаддин прибыл сюда под видом дервиша. Тогда правила здесь женщина, а в каждой области Кашмира сидел свой правитель. Султан Шамсаддин посчитал необходимым служить царице, и через некоторое время царица изъявила желание выйти за него замуж. После этого события с течением времени этот Султан Шамсаддин установил свою власть над всем Кашмиром, и [впоследствии] его сын Султан 'Алааддин занял его место».

— Мирза Мухаммад Хайдар. [www.vashaktiv.ru/texts/h/haydar29.php «Тарих-и Рашиди». Глава 100.]

В действительности события развивались несколько иначе, чем это было изложено Мухаммадом Хайдаром Дуглатом по прошествии двух столетий. Суфийский миссионер Шах-Мир, родом из области Сват, занял влиятельное положение ещё при дворе последнего царя династии Лохара, а с приходом к власти Ринчана в 1320 году положение Шах-Мира при дворе только упрочилось. Шах-Мир был одним из инициаторов перехода Ринчана в мусульманство. После гибели Ринчана в результате мятежа в 1323 году на престол Кашмира был возведён его малолетний сын Хайдер, а вдова Ринчана Кота-Рани стала регентом. Шах-Мир стал одним из влиятельнейших сановников при дворе, являясь так же воспитателем нового правителя. Вскоре однако Кота-Рани вышла замуж за Удьянадеву (1323—1339), который стал править вместе с ней. Кота-Рани была способной правительницей, однако новое монгольское вторжение, феодальные усобицы и смерть Удьянадевы привели её царство к анархии. Воспользовавшись ситуацией, Шах-Мир в 1339 году решил захватить власть, для чего хотел жениться на Кота-Рани. Эта идея не понравилась царице и когда Шах-Мир при помощи военной силы попытался приндить её к замужеству Кота-Рани покончила с собой, перед смертью приказав отправить её кишечник Шах-Миру в качестве свадебного подарка. После этого Шах Мир был провозглашён султаном Кашмира под именем Шамс ад-дин-шаха.

Правление династии Шах-Миридов (Свати)

Религиозная политика первых Шах-Миридов отличалась терпимостью, позволявшей вполне благополучно сосуществовать исламу с более распространённым индуизмом. Допускались браки между мусульманами и индусскими женщинами, часто в политических целях, перешедшие в ислам индусы отмечали свои традиционные праздники, сохраняли обычаи и одежду.

В 1379 году в Кашмире поселяются бежавшие от вторгшихся в Иран войск Тамерлана мистик-суфий Сайид Али Хамадани c 600-ми учениками, адепт тариката Накшбанди. Султан Кутб ад-дин-шах (1373—1389) оказал им радушный приём, пожаловал крупные владения и вскоре попал под влияние их учений. По их настоянию султан отказался от своей индусской жены, а со второй совершил специальный обряд, узаконивающий его брак. Следующий султан Сикандар-шах I (1389—1413) находился уже под глубочайшим влиянием последователей Хамадани. Когда к границам Кашмира подступили войска Тамерлана и потребовал выплатить существенных размеров дань, мусульманские силы при дворе без труда убедили султана начать преследования сторонников индуизма, что должно было привести к наполнению казны. Первый министр Суха Бхатта перешёл в ислам и начал кампанию по искоренению индуизма.

Истребление индуизма в Кашмире при Сикандар-шахе I имело по истине чудовищные масштабы. Индуистские храмы безжалостно разрушались и расхищались. Население насильственно обращали в ислам, а тех кто упорствовал, облагали джизией. Из камня разрушенных храмов возводились мечети. Доведённые до отчаяния брахманы совершали массовые самоубийства, в результате которых погибли тысячи человек. Собранные в кучу священные индуистские книги свезли на озеро Дал и утопили в месте, на котором затем построили дамбу. По всей стране были запрещены алкоголь, музыка, азартные игры, индуистские праздники. Гонения стихли только со смертью Суха Бхатты. В результате большая часть населения Кашмирского султаната добровольно-принудительно была обращена в мусульманство. Султан Сикандар-шах получил прозвище Бут-шикан — «Сокрушитель идолов».

Сын Сикандар-шаха, Зайн аль-Абидин-шах, самый выдающийся правитель династии, получивший прозвище Буд-шах («Великий царь»), продолжил политику отца в несколько смягчённом варианте, постепенно вернувшись к веротерпимости. При нём был осуществлен перевод Махабхараты и хроники Кашмира «Раджатарангини» («Поток царей») на персидский язык. При нём же началась чеканка серебряных монет с именем султана. При его потомках началась междоусобная борьба за трон. Многие местные феодалы горных местностей стали фактически независимыми от власти султана.

Упадок династии Свати

«После Султан Зайн ал-'Абидина начался упадок Кашмирского царства. Кашмирские эмиры обрели силу и от власти кашмирских государей они не оставили ничего, кроме названия; дошло до того, что эмиры даже внешне перестали признавать их. И те несчастные султаны, посчитав за удачу спасение своей головы, покинучи родину и согласились на все. Султану Надипу, который сегодня находится со мной, я оказываю больше внимания, чем оказывали [прежним государям] сановники этой страны ».

— Мирза Мухаммад Хайдар. [www.vashaktiv.ru/texts/h/haydar29.php «Тарих-и Рашиди». Глава 100.]

С конца XV века, во времена правления слабых и малоспособных султанов, большое влияние на управление государством стали оказывать амиры племени чак, занимавшие важнейшие административные и военные посты при дворе последних Шах-Миридов. Положение династии усугублялось и внешней угрозой со стороны соседних могольских правителей. В 1533 году полководец правителя Могулии Султан-Саид-хана, дуглатский амир Мирза Мухаммад Хайдар, вторгся в Кашмир и присоединил его к владениям своего хана. Однако менее чем через год моголы оставили Кашмир.

В 1540 году амир Мирза Мухаммад Хайдар, теперь уже служивший полководцем у падишаха Хумаюна, вновь вторгся в Кашмир и, постепенно подчинив себе всю страну, правил Кашмиром в качестве наместника Великих Моголов вплоть до своей нелепой гибели в 1551 году. Фактически Мирза Мухаммад Хайдар управлял Кашмиром совместно с амирами племени чак. Шах-Мирид Надир-шах (Назук) при Мирзе Мухаммаде Хайдаре вероятно оставался формальным султаном Кашмира, т.к. до 1546 года кашмирские монеты чеканились именно с его именем, однако в 1546—1551 годах монеты Кашмира чеканились уже с именем падишаха Хумаюна.

После гибели Мирзы Мухаммада Хайдара в 1551 году моголы вновь оставили Кашмир и управление султанатом фактически перешло к амирам племени чак, которые возводили на престол и свергали султанов согласно своим политическим интересам. Наконец в 1561 году амир Гази-хан низложил последнего султана Шах-Мирида Хабиб-шаха и провозгласил султаном самого себя.

Династия Чак и падение султаната

Согласно некоторым исследователям, некоторые султаны династии Чак приняли титул падишаха (бадшаха), подражая Великим Моголам. По крайней мере, на монетах султанов Хусайн-шаха I (1563—1570) и Юсуф-шаха (1578—1579, 1580—1586) используется именно титул бадшаха.

Гази-шах Чак послал войска в Тибет, однако они не смогли завоевать его. В 1563 году Гази-шах отрёкся от престола в пользу своего двоюродного брата Хусайна. Хусайн-шаху I весь период правления пришлось бороться с другими претендентами на трон: вначале со своим старшим братом Шанкар-ханом, затем с сыном Гази-шаха Ахмад-ханом. В 1570 году Хусайн-шах I был свергнут своим братом Али-шахом II. Новый султан столкнулся с теми же проблемами мятежей своих родственников. В правление его сына Юсуф-шаха (1578—1586) кроме мятежей других претендентов столкнулся ещё и серьёзной угрозой могольского вторжения. В 1586 году в Кашмир вторглась многочисленная армия падишаха Акбара. Юсуф-шах оказал было сопротивление, вскоре был свергнут с престола своим сыном Якуб-шахом, который начал переговоры с моголами, рассчитывая заключить мир и признать сюзеренитет падишаха Акбара. Однако у падишаха были другие планы на Кашмир. Он послал против Якуб-шаха новую армию, которая взять Сринагар. Якуб-шах продолжал сопротивляться до 1589 года. Сдавшись моголам, он получил от падишаха небольшой джагир в Бихаре. Кашмир вошел в состав Империи Великих Моголов.

Султаны Кашмира

Годы правления Тронное имя Личное имя Отец Династия 1339—1342 (1341—1345) Шамс ад-дин-шах I Шах-Мир Тахир Свати (Шах-Мириды или Сайиды) 1342—1343 (1345—1347) Джамшид-шах Шамс ад-дин-шах I 1343—1354 (1347—1359) Ала ад-дин-шах Али-Шир Шамс ад-дин-шах I 1354—1373 (1359—1378) Шихаб ад-дин-шах Шир аш-Шамак Ала ад-дин-шах 1373—1389 (1378—1393) Кутб ад-дин-шах Хиндал Ала ад-дин-шах 1389—1413 (1393—1414) Сикандар-шах I Бут-шикан. Кутб ад-дин-шах 1413—1420 (1414—1422) Али-шах I Али-Мирза-хан Сикандар-шах I 1420—1470 (1422—1473) аль-Азам Зайн аль-Абидин Буд-шах Шахи-хан Сикандар-шах I 1470—1472 (1473—1475) Хайдар-шах Хаджжи-хан Зайн аль-Абидин-шах 1472—1484 (1475—1487) аль-Азам Хасан-шах Хайдар-шах 1484—1486, 1493—1505, 1514—1515, 1517—1528, 1530—1537 аль-Азам Мухаммад-шах Хасан-шах 1486—1493, 1505—1514, 1515—1517 аль-Азам Фатх-шах Адхам-хан ибн Зайн аль-Абидин-шах 1517—1517 (1520—1520) аль-Азам Сикандар-шах II Сикандар-хан Фатх-шах 1528—1529, 1552—1555 аль-Азам Ибрахим-шах Мухаммад-шах 1529—1530, 1540—1552 аль-Азам Надир-шах Назук-хан Фатх-шах 1537—1540 (1537—1538) аль-Азам Шамс ад-дин-шах II Мухаммад-шах 1540—1540 (1538—1540), 1555—1557 аль-Азам Исмаил-шах Мухаммад-шах 1557—1561 аль-Азам Махмуд-шах Хабиб-хан Исмаил-шах 1561—1563 Мухаммад Гази-шах Гази-хан Хасан ибн Хусайн Чак Чак 1563—1570 Насир ад-дин Мухаммад Хусайн-бадшах I Гази Хусайн-хан Каджи ибн Хусайн Чак 1570—1579 Захир ад-дин Али-шах II Каджи ибн Хусайн Чак 1578—1579, 1580—1586 Насир ад-дин Мухаммад Юсуф-бадшах Гази Али-шах II 1579—1580 Лохар-шах Шанкар ибн Каджи Чак 1586—1586, 1586—1588 Якуб-шах Юсуф-бадшах 1586—1586 Хусайн-шах II Айба-хан ибн Гази-шах

Источники

• Босворт К. Э. Мусульманские династии. Справочник по хронологии и генеалогии. — Москва: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1971. — С. 254-256.
• Мирза Мухаммад Хайдар. [www.vashaktiv.ru/texts/h/haydar29.php Тарих-и Рашиди. Глава 100]
• [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%9C%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8.%20%D0%9C%D1%83%D1%81%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%92%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%BA%20VII-XV/%D0%A1%D0%B2%D0%B0%D1%82%D0%B8/ Рыжов К. В. Все монархи мира. Мусульманский Восток VII—XV вв.— М.: Вече, 2004. — 544 с.](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней))
• [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%9C%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8.%20%D0%9C%D1%83%D1%81%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%92%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%BA%20XV-XX/%D0%A7%D0%B0%D0%BA/ Рыжов К. В. Все монархи мира: Мусульманский Восток. XV—XX вв.: Справочник. — М.: Вече, 2004. — 544 с., С. 500—501](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней))
• [www.torchinov.com/%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5-%D1%87%D1%82%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F/%D1%87%D0%B5%D1%82%D0%B2%D0%B5%D1%80%D1%82%D1%8B%D0%B5-%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%87%D0%B8%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5-%D1%87%D1%82%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F/%D1%81%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B0-%D1%82-%D0%BF-%D0%B8%D0%BD%D0%B4%D1%83%D0%B8%D0%B7%D0%BC-%D0%B2-%D0%BA%D0%B0%D1%88%D0%BC%D0%B8%D1%80%D0%B5-%D0%BF%D1%80%D0%B8-%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D1%8B%D1%85-%D0%BC%D1%83%D1%81%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D1%85-%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8F%D1%85/ Селиванова Т. П. Индуизм в Кашмире при первых мусульманских правителях (по данным индусских хроник)// Четвёртые Торчиновские чтения. Философия, религия и культура стран Востока: Материалы научной конференции. СПб., 2007 г.]
• [www.kashmir-information.com/ConvertedKashmir/Chapter9.html Advent of Islam in Kashmir]
• [books.google.ru/books?id=EUlwmXjE9DQC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Hasan, Mohibbul. Kashmir Under the Sultans. Delhi: Aakar Books. ISBN 978-81-87879-49-7]
• [history.world-citizenship.org/baharistan-i-shahi Baharistan-i-Shahi A Chronicle of Medevial Kashmir]
• [www.chiefacoins.com/Database/Countries/Kashmir.htm Chiefa coins: Kashmir]
• [coinindia.com/galleries-kashmirsultans.html The Coin Galleries: Sultans of Kashmir]

Отрывок, характеризующий Кашмирский султанат

Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.