Кашьяпа (индуизм)

Кашья́па (санскр. कश्यप kaśyapa ^IAST «черепаха») — в ведийской и индуистской мифологии божественный мудрец (риши), автор нескольких гимнов «Ригведы».

Согласно «Махабхарате», отцом Кашьяпы был Маричи, один из десяти духовных сыновей Брахмы. Поэтому одним из имен мудреца является патроним Марича. Кашьяпа появился от брака Маричи с Калой, дочерью Кардамы и Девахути. Но уже в «Рамаяне» Кашьяпа назван младшим братом Маричи и следовательно сыном Брахмы. В пуранах встречаются обе версии происхождения риши.

В тексте «Шатапатха-брахманы» Кашьяпа отождествлён с черепахой, образ которой принял Праджапати при сотворении мира, и соответственно всё живое считается его потомством. Позднее он был включён в число семи древних мудрецов (саптариши).

«Махабхарата» и более поздние источники сообщают о женитьбе Кашьяпы на 13 (иногда 8, 10 или 21) дочерях Дакши. Именно от этого брака, по преданиям, произошли все живые существа. Так, от Адити и Кашьяпы произошло 33 божества (12 адитьев, 8 васу, 11 рудр и Ашвины), в том числе Вамана как аватара Вишну и Вивасват. От сына последнего — Ману — произошли люди. Иногда в числе потомков называются только 12 адитьев, которые уже в свою очередь дали происхождение остальным богам. От жены Дити появились дайтьи, от Винаты — Гаруда и Аруна, от Кадру — наги, Дану — данавы, Муни — апсары и т. д. Риши стал таким образом отцом всех и поэтому иногда в некоторых текстах называется Праджапати.

Считался также жрецом Рамы и Парашурамы. Последний, истребив всех кшатриев, передал власть над всей землей именно Кашьяпе, стоявшему во главе всех жрецов.

Отрывок, характеризующий Кашьяпа (индуизм)

На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.