Квадратная нотация

Квадра́тная нота́ция (нем. Quadratnotation, Quadratschrift) — система невменно-линейной музыкальной нотации, главным образом, для записи богослужебной монодии у католиков латинского обряда.

Термин и общая характеристика

Своим названием квадратная нотация обязана графеме «пункт» (лат. punctum), напоминающей квадрат; другие графемы квадратной нотации также по большей части имеют «квадратные» очертания. В типичном случае запись музыки в квадратной нотации представляет собой невмы в унифицированной и «геометризованной» форме, посаженные на линейки и в межлинейные промежутки четырёхлинейного нотоносца с ключами F или C. Добавочные линейки (в старинных рукописях), как правило, не используются. В отличие от (древнейшей безлинейной) невменной нотации звуковысотность мелодии, записанной в квадратной нотации, уверенно расшифровывается. Как и в невменных рукописях, ритм «плавного распева» (cantus planus) не нотируется, но «вычитывается» опытными певчими из просодии (молитвословного или поэтического) текста.

Термин «Quadrat-Notation» ввёл в обиход науки Фридрих Людвиг для нотации многоголосной музыки школы Нотр-Дам (между 1150 и 1250 гг.) в рукописных её собраниях, условно именуемых «Magnus liber organi» — органумов, клаузул, кондуктов, ранних мотетов. Та же квадратная нотация применяется в обширных собраниях мотетов XIII в. (кодексы из Бамберга и Монпелье). Из упорядоченного сочетания графем квадратной нотации в формах многоголосной музыки периода Ars antiqua на основе теории так называемых модусов медиевисты (с начала XX в. и поныне) выводят ритм и (трёхдольный) метр.

В современной науке по отношению к исторической разновидности многоголосной квадратной нотации, интерпретируемой посредством модально-ритмической теории, применяется термин «модальная нотация», а атрибут «квадратная» используют для обозначения «квадратной» записи музыки любого рода и вида.

Исторический очерк

Квадратная нотация выросла в XII в. из центрально- и северофранцузской региональных традиций невменной нотации. Рене Эсбер [1954] продемонстрировал этот процесс на примере нормандского аббатства Жюмьеж. К середине XIII в. в крупных центрах христианской культуры Франции (Париж, Сен-Дени, Руан, Тур, Шартр и др.) старые певческие книги были переписаны квадратной нотой. Новый стиль нотации быстро распространился из Франции на Британские острова (вплоть до Оркни, где в 1274 г. в квадратной нотации был записан знаменитый латинский гимн «Nobilis humilis»), в Испанию и, наконец (в понтификат Николая III), в Италию. Победное шествие квадратной нотации привело к тому, что региональные невменные диалекты на юге и западе Европы постепенно исчезли. В то же время в германоязычных землях сформировалась собственная разновидность линейной записи невм — так называемая готическая нотация. Квадратная нотация стала последней эволюционной фазой европейской невменной нотации как особой системы кодификации музыки.

Масштабные образцы ранних певческих книг (XIII в.) в квадратной нотации: градуалы из Руанского собора (F-Pn lat.904) и парижского аббатства Сен-Виктóр (F-Pa 197), Вустерский (GB-WO F.160) и Солсберийский (Sarum; GB-Cu Mm.2.9) антифонарии. До начала нотопечатания «квадратные» рукописи певческих книг исчислялись сотнями.

В «Magnus liber organi» наряду с высокими литургическими жанрами присутствует и паралитургическая музыка — чаще других, кондукты (латинские песни). В отличие от клаузул, трёх- и четырёхголосных органумов и мотетов, нотированных в квадратной нотации, кондукты (особенно одноголосные) не поддаются уверенной ритмической расшифровке. Обсуждение их ритма — одна из острых проблем современного западного музыкознания. В квадратной нотации записаны также многие образцы одноголосной менестрельной музыки XII–XIV веков (песни трубадуров, труверов и миннезингеров, в том числе популярнейшая эстампида «Kalenda Maya» Раймбаута де Вакейраса), паралитургические песни разных национальных традиций (итальянские лауды, испанские кантиги), литургические драмы (как знаменитая «Ludus Danielis» в рукописи из Бове, XIII в.). Нотные примеры в музыкально-теоретических трудах и дидактических пособиях (например, в учебниках контрапункта и многочисленных тонариях) XIII–XV вв. также фиксировались в квадратной нотации.

В квадратной нотации новой (особенно светской и паралитургической) музыки проявилась общая для западноевропейского позднего Средневековья тенденция к обособлению музыкальной составляющей некогда единого текстомузыкального целого. Отдельные звуки новой мелодии стали записывать одиночными невмами — пунктами и виргами (наподобие того как это делается в школьной 5-линейной нотации), без учета фонетики, грамматики и синтаксиса распеваемого текста, а также безотносительно к распеву слогов (силлабическому или мелизматическому). Составные невмы, в «плавном распеве» освящённые литургической традицией, в квадратной нотации светской музыки почти не применялись. Тонкая разметка невмированного распева, помогавшая певчим правильно осмысливать и грамотно озвучивать молитву, в модифицированной нотации была унифицирована.

Начиная с XIV в. в «квадратные» нотные рукописи систематически включались графемы, присущие мензуральной нотации (например, символы темпуса/пролации); смешанная форма нотации делает современную интерпретацию ритма в памятниках такого рода проблематичной. Один из наиболее известных кодексов «с мензурализмами», который находится в Британской библиотеке (GB-Lbl Add. 29987, ок. 1400), содержит ценную подборку инструментальной музыки (сальтареллы, эстампиды и другие средневековые танцы).

Историческое значение

Квадратная нотация имеет важное значение для церковной жизни, для светской науки и для развития современного музыкального исполнительства. В обиходе римско-католического богослужения (примерно с последней четверти XIII в. до Второго Ватиканского собора) квадратная нотация стала de facto регулярной формой фиксации григорианской монодии; по этой причине в XIX веке её стали называть римской хоральной нотацией. Не только «стандартные» певческие книги католиков (антифонарий, градуал, гимнарий, респонсориал и другие сборники), которые с одобрения Ватикана готовили учёные монахи Солемского аббатства (т.наз. «солемские издания»), но и аналогичные орденские книги (например, антифонарии бенедиктинцев в Айнзидельне, цистерцианцев в Вестмалле, амвросианцев в Милане и т.п.) печатались с использованием «квадратного» шрифта.

То обстоятельство, что церковные распевы, записанные изначально безлинейными невмами, позже были переписаны квадратной нотой, медиевисты широко используют для ретроспективного исследования древнейших невменных манускриптов, которые сами по себе — вне сравнения с позднейшими «квадратными» аналогами — не расшифровываются. Неопределённость ритма, неоднозначность «загадочных» невм (quilisma, oriscus, trigonon и др.) и другие особенности квадратной нотации открывают простор для новых теоретических концепций и «аутентичных» интерпретаций записанной таким способом старинной музыки.

См. также

• Neographie (графемы квадратной нотации, принятые в пореформенных изданиях)

Литература

• Hesbert R. Les manuscrits musicaux de Jumièges. Mâcon, 1954;
• Le graduel romain. Vol. II: Les sources. Solesmes, 1957;
• Huglo M. Règlement du XIIIe siècle pour la transcription de livres notés // Festschrift Bruno Stäblein zum 70. Geburtstag, hrsg.v. M. Ruhnke. Kassel, 1967, SS. 121–33;
• Cardine E. Semiologia gregoriana. Roma, 1968;
• Stäblein B. Schriftbild der einstimmigen Musik. Leipzig, 1975 (= Musikgeschiche in Bildern. Bd. III, Lfg. 4);
• Apel W. Die Notation der polyphonen Musik. Leipzig, 1981;
• Page C. Latin poetry and conductus rhythm in medieval France. London, 1997;
• Knapp J. Conductus // The New Grove Dictionary of Music and Musicians. London, N.Y., 2001;
• Поспелова Р.Л. Западная нотация XI–XIV веков. Основные реформы (на материале трактатов). Москва, 2003.

Отрывок, характеризующий Квадратная нотация

Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.